Обманутая

Глори повернулась к Джеффу и посмотрела на него с извиняющимся и одновременно хитрым видом.

— Прости. Папа слишком много волнуется. Придешь завтра к нам?

— Да, и, пожалуйста, не извиняйся. — Джефф перевел взгляд на стол: — Ты принесла мне потрясающий новогодний обед. Спасибо тебе. Спасибо вам обоим.

Глори еще раз робко улыбнулась, и они вышли с Гордоном за дверь. Джефф проследил, как пикап тронулся вниз по грязной дороге. Когда машина исчезла из вида, Джефф закрыл дверь и вернулся за стол доедать принесенный Глори обед.

Пока ел, он думал о Глори, и о Гордоне, и о всех прочих, с кем ему довелось здесь познакомиться. Он не мог сказать, что знал их, особенно в том смысле, в каком Лаура употребляла это слово, подразумевая под ним общность мыслей, воспитания, интересов. Но он не считал это обязательным. Почему друзья должны непременно обнажать друг перед другом свои души — он не понимал этого, почему они должны делиться друг с другом всем? Что он представлял собой глубоко внутри, о чем он думал — не могло касаться никого, кроме него самого, да это и не имело никакого значения в повседневной жизни.

В этом, с его точки зрения, и заключалось одно из различий жизни там, откуда он приехал, и здесь, где он был теперь. В Нортгемптоне жизнь была сложной. Значительную роль в ней играла конкуренция, а когда люди не продвигались по службе или не могли преодолеть ступеньки социальной лестницы, они погружались в самоанализ, собственные переживания и поиски причин своих неудач. Здесь жизнь была проще. Здесь игра называлась жизнью, необходимо было зарабатывать деньги на приобретение пищи и одежды, бороться со стихией, ну и, может быть — разве что может быть, — посещать друг друга в новогодний вечер.

И где-то в глубине души Джефф считал, что ему прекрасно подойдет эта более простая жизнь, если ему удастся подчиниться ее ритму. Он уже начал привыкать к ней. Но одного этого ему было недостаточно. Ему нужно было что-то, что заставляло бы его вставать по утрам и влекло бы домой вечером. Его жизни не хватало упорядоченности.

Он не мог работать бухгалтером. Он не мог привлекать к себе внимание. И хотя он гордился тем, что ему удалось привести в порядок хижину, он сомневался, что из него может получиться мастер на все руки. Его ладони превратились в сплошную рану из мозолей и порезов, парочка из которых нуждалась в том, чтобы на них были наложены швы. Но он выжил, а что до шрамов, то они лишь помогали укреплению характера.

А именно в этом он нуждался больше всего. Он до сих пор ощущал себя пресмыкающимся, когда вспоминал о том, как покидал Нортгемптон. Даже учитывая, что выбора у него не было и его семье было бы хуже, если бы он остался. И все равно на душе у него было тошно, тем более в Новый год, который традиционно люди проводят в семейном кругу. Поэтому много времени спустя после ухода Глори и Гордона, уже покончив с едой, Джефф, вместо того чтобы читать, или отжиматься, или заниматься трубами, которые он приобрел для душа, все сидел и думал о Нортгемптоне.

Когда день начал клониться к вечеру, он уже был сыт по горло размышлениями, поэтому залез в пикап и двинулся по берегу к городу. Телефонная будка стояла в дальнем конце бензозаправочной станции. Пару минут он бесцельно кружил возле нее, позвякивая мелочью в кармане и прикидывая, возможно ли будет отследить его звонок. Он решил, что если будет краток, то его не поймают, и все же не хотел рисковать.

Поэтому он поехал дальше. Он миновал один бульвар, где обычно делал свои покупки, миновал второй, до которого доезжал лишь тогда, когда ощущал или неимоверную смелость, или безысходную скуку. Впервые удалившись от городка на такое большое расстояние, он наконец затормозил возле ресторана, который одиноко стоял на обочине дороги. Телефонная будка находилась в более приличном состоянии, чем здание ресторана, впрочем, дверца ее висела на одной петле, телефонная книга была разорвана пополам. Но он не нуждался в телефонной книге, как не нуждался и в закрытой дверце, поскольку вокруг никого не было. Руки его слегка дрожали, когда он начал опускать мелочь в автомат, но не от холода.

Послышался один гудок, потом второй, и с каждым разом сердце его колотилось все сильнее. И перед тем как раздался третий гудок, трубку сняли, и он услышал ее голос.

— Алло?

— Привет, — произнес он тихим голосом.

Последовала долгая пауза, а затем:

— Джефф? — Его молчание служило достаточным подтверждением. — Джефф! О Господи, мы так волновались! Как ты? Где ты? С тобой все в порядке?

— Со мной все в порядке.

— Ты уверен? Мы уже столько всего напредставляли себе — что тебя ранили, что ты заболел, что тебя похитили. Как ты мог уехать, ничего не сказав нам?

— Мне пришлось это сделать. Я никому ничего не мог сказать.

— Даже мне?

— Даже тебе.

— И это после всего, что у нас с тобой было?

— Именно поэтому. Подумай сама.

— Я только этим и занимаюсь. — Голос ее дрожал. — Я чувствую себя такой виноватой.

— Подумай, что бы ты ощущала, если бы знала, что я уезжаю, а моя семья нет. Я не мог так поступить с тобой.

Ее голос стал резче, хотя он не знал от чего — гнева или обиды.

— Похоже, ты много чего не смог сделать. Налоговое мошенничество, Джефф? Ты ни словом не обмолвился мне об этом. А я считала тебя лучшим своим другом. Я думала, что между нами нет тайн. Что еще ты скрывал от меня?

— Больше ничего.

— У тебя были другие женщины?

— Нет! — гневно выпалил он, и голос его снова стал просительным. — Все в порядке?

Прошло с минуту, прежде чем она сухо ответила:

— Да, в порядке, насколько это возможно при сложившихся обстоятельствах.

— Ты обижена? Рассержена? Разочарована?

— Все вместе. Служба внутренних доходов очень быстро появилась со своими обвинениями, и «Сан» это очень нравится. — Она сделала паузу на мгновение, а потом закричала: — Да что, Джефф? Зачем ты это сделал?

Джефф не хотел пускаться в объяснения. Он не для этого звонил.

— Как дела у мамы?

— Зачем тебе нужны были деньги? Ты достаточно зарабатывал.

— Как моя мама?

Последовало долгое молчание, потом послышался вздох.

— Держится.

— Кристиан с ней?

— Кристиан на Таити.

— Скотт ненавидит меня?

— Скотт сердится. Он считает, что ты всех обманул. Дебра скучает по тебе, а Лаура старается держаться. Дебре очень тяжело, но Лаура просто переживает полное крушение. Она не заслуживает этого.

Но Джефф и в эту тему не хотел углубляться.

— Дэвид снял с вывески мое имя?

— Пока нет. Когда ты вернешься?

— Я не вернусь.

— Ты должен вернуться.

— Я не могу.

— Ты должен. Пока ты не вернешься, мы ничего не сможем решить, а это жестоко, это страшно жестоко по отношению к Лауре и детям.

— Я не вернусь.

— Тогда зачем ты звонишь?

Он не ответил.

— Где ты, Джефф? Хотя бы это скажи мне. Я не скажу ни единой душе, Господь свидетель.

Он доверял ей. Проблема заключалась в том, что он не доверял себе. Если он скажет ей, где он, она приедет его искать, а он не был уверен в том, что не поддастся на ее уговоры и не вернется назад. У него никогда не хватало духу, когда дело касалось женщин, — отчасти это и было его проблемой. Если бы он мог время от времени прекословить Лауре, возможно, он больше ощущал бы себя мужчиной.

Ну что ж, зато теперь он стал им. Он принял решение и не собирается его менять. И пусть считают его трусом за то, что он сбежал из Нортгемптона, когда страсти там накалились. Они ошибаются. Отъезд из Нортгемптона — это самый отважный поступок, когда-либо совершенный им за всю его жизнь.

— Джефф! Поговори со мной, Джефф! Ты еще здесь? Джефф!!!

Он тихо повесил трубку, залез в пикап и тронулся обратно к своей хижине.

16

Лаура продолжала сражаться на поприще займов. Банки в Хартфорде выразили такое же нежелание ссужать ее деньгами, как и в Бостоне. Дэвид, который продолжал настаивать на любовном романе, посоветовал ей переговорить с ее страховым агентом относительно возможности получить полис Джеффа, но правительство и здесь обогнало ее и заморозило и эти фонды. С глазу на глаз, униженно она переговорила с рядом друзей, которые имели возможность одолжить ей деньги, но никто из них не откликнулся. Один ссылался на неудачный год, другой намекал на грядущую свадьбу дочери, третий клялся, что все деньги инвестированы. А четвертый предложил деловой контракт, согласно которому к нему переходили бы «Вишни», но к этому Лаура еще не была готова. Она была уверена в том, что, если ее доход останется стабильным, а суд решит дело в ее пользу, она сможет выжить как независимая владелица ресторана, к чему она больше всего стремилась. Бизнес — единственное, что у нее оставалось. Не говоря уже о чувстве гордости, она не могла допустить, чтобы доходы утекали к новоявленному партнеру.