Страница 5 из 9
— Увы, я там никого…
— Не может быть, — оборвала она меня посредине фразы. — Вы должны знать Гэтсби.
— Гэтсби? — переспросила Дейзи. — Кто это Гэтсби? Я только было собрался сказать, что Гэтсби — мой сосед, как мажордом доложил, что кушать подано. Том Бьюкенен с привычной уже властностью стиснул мой локоть железными пальцами и вывел из комнаты, словно переставил шашку с одного поля на другое.
Вяло переставляя изящные ножки, изящно придерживая пальчиками платья на соблазнительно — изящных бедрах, дамы шествовали впереди, направляясь к столу, сервированному на розовой веранде с видом на пламенеющий закат. На столе горели четыре свечи, а ласковый ветерок осторожно играл язычками пламени.
— Это… что… такое? — нахмурила брови Дейзи и пальцами погасила мерцающие огоньки. — Самый долгий день в году наступит через две недели, — не к месту произнесла она и окинула нас сияющим взором. — Сознавайтесь, было с кем‑нибудь такое, что ждешь, ждешь, когда же наступит этот самый длинный день, а потом раз — и он уже прошел? Вот у меня так каждый раз!
— Ну, давайте придумаем хоть что‑нибудь. — Позевывая, мисс Бейкер садилась за стол так, словно укладывала себя в постель.
— Это было бы прекрасно, — сказала Дейзи. — Только вот что? — С беспомощной гримасой она повернулась ко мне: — Ник, а что люди вообще придумывают?
Не дождавшись ответа, она с благоговейным ужасом принялась разглядывать свой мизинец.
— Посмотрите скорее! — воскликнула она. — У меня что‑то с пальцем.
Все посмотрели: мизинец частично посинел, частично почернел, а сустав действительно распух.
— Это все ты, ты, Том, — сказала она, обиженно надув губки. — Я знаю, что неспециально, но все равно — это ты. Поделом мне, зачем я вышла замуж за такого громилу, за такого неуклюжего увальня!
— Ты же знаешь, что я терпеть не могу этого слова, — не на шутку рассердившись, оборвал ее Том. — Никогда больше не называй меня увальнем. Даже в шутку.
— Увалень! Увалень! — не желала успокаиваться Дейзи. Периодически она и мисс Бейкер вдруг принимались говорить чуть ли не хором, перебивая друг друга, но весь этот светский треп с претензией на остроумие и ироничность был лишен главного: легкости и душевного тепла — обе они были холодны, как их роскошные белоснежные платья, как их прекрасные глаза, в которых не было ни проблеска мысли и чувства. Дамы восседали за столом и стоически терпели наше с Томом общество, исключительно из светской учтивости стараясь развлечь нас, вернее, помочь нам развлечь их! Единственное, что их явно утешало, это то, что обед когда‑нибудь закончится и его можно будет сразу же забыть и посвятить себя более приятному времяпрепровождению. Как же все это было непохоже на наши вечеринки на Западе, когда взрослые уже люди ждали приближения званого ужина и, как дети, считали оставшиеся часы до встречи с Праздником!
— Послушай, Дейзи, рядом с тобой я начинаю ощущать свою интеллектуальную ущербность, — осторожно заметил я после второго бокала сухого красного вина, отдававшего пробкой (не такого уж слабого, как мне показалось в первый раз). — Давай поговорим на какую‑нибудь понятную и доступную мне тему, например, о погоде или видах на урожай!
Я сказал это без всякой задней мысли — просто, чтобы поддержать за столом разговор, однако мои слова вызвали совершенно неожиданную реакцию Тома.
— Цивилизация идет коту под хвост, — со злостью выдохнул он. — Я теперь стал, знаешь, таким пессимистом. Вот, к примеру, читал ты книгу Годдарда «Экспансия цветных империй»?
— Нет, а что? — спросил я, несколько удивленный его агрессивным тоном.
— А то, что эту книгу нужно прочесть всем. Знаешь, там есть одна такая идея: если мы не будем настороже, ну, белая раса… короче, нас сожрут с потрохами цветные. Это не враки, там все стопроцентно доказано.
— Мой Том становится таким мыслителем, — с грустью призналась Дейзи. — Уму непостижимо, какие он стал читать книги, да еще с такими длинными названиями и словами. Помнишь, дорогой, недавно попалось какое‑то умное словечко, так мы никак не могли…
— Это не книги, а научные труды, — раздраженно оборвал ее Том. — Этот Годдард так прямо и пишет, что победа или поражение только от того и зависят, будем ли мы, ну, господствующая белая раса, начеку или нет.
— Дорогой, мы просто обязаны сломать им хребет, — промурлыкала Дейзи, с игривой суровостью указав подбородком в направлении плавящегося над линией горизонта светила.
— Вот что я вам скажу, — начала было мисс Бейкер, — если бы вы перебрались в Калифорнию…
Но Том Бьюкенен не дал ей закончить фразу и, заскрежетав ножками своего стула по полу, выпалил:
— Фу, да не в этом же дело, а в том, что мы арии — представители нордической расы — взять, к примеру, меня, тебя и тебя, и… — После секундного размышления указующим кивком головы он включил в свой реестр и Дейзи, в ответ она тотчас же подмигнула мне с хитрой улыбкой. — Так вот, вся цивилизация, ну, она создана нами. Там искусство всякое, то да се, наука опять же… Доступно я излагаю?
Было что‑то жалкое в его излияниях на грани кликушества, в его тщетных попытках обрести себя на совершенно чуждом ему поприще, словно самолюбования и самодовольства — с годами только обострившихся — ему уже недоставало. Где‑то в комнатах зазвонил телефон, лакей бросился снимать трубку, а Дейзи, воспользовавшись минутной паузой, наклонила свою милую головку ко мне.
— Хочешь, я открою тебе семейную тайну, — замурлыкала она в своей обычной манере, — страшную тайну о носе нашего лакея, то бишь мажордома? Признайся, тебе ведь интересно узнать о его носе?
— Каюсь, собственно за этим я к вам и приехал!
— Тогда слушай: он не всегда был обычным лакеем и служил в одном приличном доме в Нью — Йорке. У них там было столовое серебро — не меньше чем на двести персон. Так вот, он заведовал этим серебром, ну, чистил его с утра до вечера, а потом у него началась аллергия, то есть насморк…
— Самое страшное случилось потом, — подхватила мисс Бейкер.
— Да, с каждым днем дела шли все хуже и хуже, и в конце концов, он был вынужден просто отказаться от места…
Последний лучик заходящего солнца скользнул по порозовевшим бархатистым щечкам Дейзи; затаив дыхание, я наслаждался журчанием ее голоса, подавшись вперед и вытянув шею. Тем временем розовое сияние померкло, лучик с сожалением соскользнул с ее лица — неохотно, как малое дитя, которого загоняют в дом с наступлением сумерек, заставляя проститься с веселыми играми до следующего утра.
Вернулся мажордом и, почтительно склонившись, обстоятельно зашептал что‑то на ухо хозяину. Том нахмурил брови, приподнялся из‑за стола, резко отпихнул свой стул и молча скрылся в анфиладе комнат. Внутри Дейзи словно заработал какой‑то механизм и закрутились колесики. Она опять наклонила головку в мою сторону, а ее волнующий голос зажурчал, заструился и заиграл, как драгоценный камень в изумительной оправе.
— О, Ник, если бы ты только знал, как я рада видеть тебя в нашем доме, за этим столом. Тебе кто‑нибудь говорил, что ты похож на… розу. Ну, скажи, — обратилась она за поддержкой к мисс Бейкер, — он ведь и в самом деле похож на розу?
Я даже поперхнулся: это был форменный вздор — на что, на что, но уж на розу‑то я похож меньше всего. Даже при желании во мне трудно найти что‑нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее розу. Видимо, она брякнула первое, что пришло на ум! Однако сказано это было в каком‑то лихорадочном возбуждении, словно душа ее рвалась наружу, стыдливо кутаясь в нелепые, но милые словесные одежды. Совершенно неожиданно она нервно скомкала салфетку, бросила ее на стол и, извинившись, удалилась.
Я и мисс Бейкер обменялись короткими, ничего не значащими и ни к чему не обязывающими взглядами, я раскрыл было рот, чтобы произнести какую‑нибудь дежурную фразу, но она как‑то внутренне собралась, напружинилась и предостерегающе шикнула на меня. Из‑за закрытых дверей раздавался чей‑то приглушенный возбужденный голос, а мисс Бейкер, не обращая на меня ни малейшего внимания, вытянув шею, как гусыня, и; забыв о приличиях, внимательно прислушивалась к доносившимся до нас словам.