Рождение волшебницы

– Ну, помыться-то все равно придется, – сказала она, улыбаясь.

Все-таки он сильно разбился, это обнаружилось, когда двинулся к морю ковыляющей походкой.

– А ты? – спросил он, скидывая с себя лохмотья у самой черты прибоя.

– Я там, – смутилась Золотинка и побежала по мокрому твердому песку за камни. Она разделась спиной к Юлию и торопливо опустилась в волну.

Она недаром торопилась – раз-другой бултыхнулась, ныряя глубоко в темную толщу вод, и поплыла сильными взмахами обратно. Юлий уж шел по берегу, без одежд, стряхивая с себя брызги.

Золотинка окинула его жадным и стыдным взглядом – первый раз в жизни она видела обнаженного мужчину. Спотыкаясь, вытащила спрятанный на мелководье Сорокон, на бегу уж надела его и кинулась к брошенному у воды платью. Облипающий шелк неловко тянулся по мокрому телу, Золотинка путалась, не успев в спешке даже волосы отжать, и бросила на песке штанишки, чулки и прочее.

Но это не спасло ее, потому что Юлий шел ровным неумолимым шагом и остановился, открытый весь на белом песке. Судорожный взгляд Золотинки обежал его сверху донизу, и зрачки дрогнули, когда она зацепилась за то, что нельзя было миновать никакой силой. Золотинка чувствовала, что горит от слабости, ужаса… от изнемогающей страсти, которая граничила с отвращением.

Лохмотья Юлия валялись в пятидесяти шагах по берегу, он не принес с собой даже тряпки.

– Ты весь… изранен. Печет же… от соленой воды, – пролепетала Золотинка, горя от стыда.

– Стой так! – испуганно воскликнула она, едва он сделал шаг.

Вытащила из-за пазухи Сорокон и ослепила Юлия вспышкой, предупреждая встречное его движение. Поневоле он зажмурился и остановился, расслабленный действием камня.

Кровавые царапины на лице затянулись сразу, словно волшебница загладила их движением ладони… ободранный локоть… синяки… внутренние ушибы… Дело помогало Золотинке владеть собой. Она вылечила Юлия, избавив его от раздражающих и отвлекающих болей, прежде, чем просохло влажное, местами совсем мокрое платье. Испачканный песком бледный шелк лип к груди, что вздымалась вместе с дыханием, тонкий шелк выдавал острые затвердевшие соски. Она обнимала его своей целительной силой, а он мешался со своими объятиями, совершенно лишая ее самообладания… руки его скользили, пробирались куда-то, трогали… И оказалась она в объятиях прежде, чем… что-нибудь поняла, потому что, жесткий и напряженный, он тыкал ее в низ живота каким-то локтем… И она обомлела на твердой, широкой его груди.

– Но нет! Нет! – забилась Золотинка с такой кликушеской силой, что Юлий слегка опешил:

– Но почему?

– Пусти! – билась она, не способная ни на что, только просить.

– Почему?

– Но я молю тебя… родной мой… любимый… лучший… радость моя… пусти… пусти… – она дрожала и, пытаясь защищаться, отталкивала его локтями.

– Почему? – повторил он, делая мучительное усилие над собой.

– Прости! – прошептала она в беспамятстве.

Он повернулся и пошел за своими лохмотьями.

Охваченная головокружением, Золотинка опустилась наземь.

Когда Юлий вернулся в своем живописном наряде, она сидела все так же и только подняла неподвижное, залитое слезами лицо. Тронутый и пристыженный, хотя он действительно не понимал «почему», Юлий опустился на горячий песок рядом.

– Прости! – прошептала Золотинка, касаясь руки. А потом потянулась поцеловать – словно влажным лепестком коснулась его подживших губ.

– Но почему? – сказал он с чисто мужской тупостью.

Ей трудно было говорить. Знала она почему или нет, только произнести не могла, заменяя ответ лаской. Он же был неподвижен, отчужденный и скучный, и она, страдая, должна была прошептать через силу:

– Потому что это я… – и припала лицом в колени между грязных его штанин.

Неуверенно, словно на пробу, он тронул ее за плечи и прижал к себе. Он понял.

Он понял, что это не была игра.

– Прости, – прошептал он, бережно целуя белую макушку.

Он испытывал не обиду, а гордость. Гордость оттого, что имеет непостижимую, необъяснимую, ничем не заслуженную власть над чувствами и душой этой чудесной девушки, великой и могучей волшебницы.

– Я сама не знаю почему, – прошептала она ему в грудь. – Не знаю… Мне больно… больно… – она запнулась, вздыхая, чтобы перебраться через несколько слов. – Оттого… Это оттого… Зимка отняла у меня самое дорогое, она украла лучшую пору наших отношений. Ты смотришь на меня, как на продолжение… как…

Слезы мочили ему рубаху, капали в прорехи. Золотинка не поднимала головы.

Юлий бережно ее гладил, прощупывал проступающий под платьем позвоночник, обнимал плечи и теребил волосы… не смея возражать, потому что Золотинка была права. Все она знала и понимала, все прожила она чувством. И Юлий, честно прислушиваясь к себе, не мог не сознаться, что все не так-то просто на самом деле. Он любил эту и любил ту, потому что отдал той нечто такое, что уже нельзя вернуть. Как ты вернешь то, что отдал? В сердце его проникла грусть.

– Когда-то, – молвил он с деланным смешком, – помнишь, я угрожал тебе, что брошусь со скалы, только коснись! И вот чем это обернулось! Я бросился за тобой с обрыва, как сумасшедший.

Золотинка лежала в его ногах, уткнувшись куда-то в живот, и подняла голову как раз, чтобы принять на щеку упавшую сверху слезу. Он покривился, отрицая эту слезу гримасой.

– Она, – сказала Золотинка, не отираясь, – она, – сказала она, подернув плечами, как в ознобе, – она отняла у меня даже свадьбу.

Юлий подвинулся распрямиться. Такого рода частность и не всходила ему на ум.

– Ты хочешь свадьбу? – спросил он, соображая, какая тьма нравственных, правовых и общегосударственных затруднений ждет его на пути через повторную свадьбу с одной и той же княгиней.

– Ну, это невозможно, – возразила Золотинка, опять его удивляя. – Это было бы нелепо и глупо.

– Может… тайную свадьбу устроим? – осторожно предложил Юлий, сразу же понимая, что это еще хуже.

Она только хмыкнула – но очень выразительно. Она умела смеяться над собой, эта девочка.

– Пусть! – сказала она и кинулась на песок навзничь. – Мы повенчаемся морем. Да кто нам нужен? Только море, только небо… вселенная, и ничего больше. Вселенной нам хватит, чтоб повенчаться!

Мерно ухали волны. Песок посыпался, когда она повернула голову, чтобы посмотреть в глаза.

– Действительно! – глухо сказал Юлий и прилег сбоку, ощущая ее горячее бедро.

Золотинка засмеялась, быстро ответив на поцелуй, и вывернулась. Живо вскочив, она снова клюнула Юлия губами, она дурачилась:

– Ты есть хочешь?

– Есть? – пробормотал Юлий.

– Ну да!

– Хочу, – сказал Юлий, раздумав обижаться.

– Сначала свадебный обед. Или ужин, – Золотинка важно задумалась, уставив руки в бока и оглядываясь.

Она чуточку переигрывала, в чем сказывалась тайная неуверенность в себе и напряжение, которое она испытывала в присутствии Юлия. В сущности, они так мало были знакомы!

Она играла, а он не находил ничего лучшего, как усвоить положение зрителя, снисходительно улыбаясь. Они дичились друг друга всякий раз, когда подъем чувств, напряжение страсти, которое уничтожало неловкость, слабело и являлась необходимость обыденных разговоров и поступков.

А Золотинке многое нужно было предусмотреть, о многом позаботиться, чтобы устроить на пустынном берегу сносный праздничный ужин. Поймать рыбу и тут же одним безжалостным движением брови ее распотрошить, в несколько мгновений вычистить и покрошить зазевавшегося кальмара, выгнать на берег стайку крабов, поставить их в очередь в ожидании кипятка, нарезать морскую капусту, разложить ее на чисто вымытом камне. Но нужно было позаботиться в этой пустыне и о воде. То есть собрать среди ясного неба тучку и загнать ее с моря на берег, чтобы выдоить на крошечном пятачке триста шагов в поперечнике… Да! Нужно же было иметь к этому времени костер, где калились сами собой попрыгавшие в огонь булыжники. И позаботиться о посуде – легким мановением выточить из камней несколько котлов. Тотчас нужно было уже собирать сыпанувший при ярком солнце дождик, нужно было развесить в воздухе обозначенный только тарахтеньем капель покров и направить журчащие над головой ручьи в назначенные им емкости.