Рождение волшебницы

– Это ты? – сказал оборотень с жалким смешком. – Вот видишь, тебя зачислили. За то, что ты уцелел в Межибожском дворце. Ты прошел дворец и должен теперь мне помочь… Что стоишь? Видишь, я застрял… в этой мерзости. Помоги!

– Поздравляю вас, государь! – раздался неожиданно бодрый и как бы даже повелительный голос – понуждающий к радости. Громогласная радость исходила из самых глубин дворца… из темноты меж колоннами выступил твердым шагом, с блистательным взором Рукосил.

То есть Рукосил-Лжевидохин, старый оборотень, по-прежнему пресмыкался среди опрокинутых подушек, а тот надменный, в сознании собственного могущества, ума и великолепия вельможа, конюший великого князя Любомира стоял рядом с пигаликом, усмехаясь из-под ухоженных, шелковых усов. Густые кудри его падали на плоский кружевной воротник, подпиравший под самую бороду – крошечную острую бородку, без которой и невозможно было представить себе Рукосила.

– Поздравляю, государь! – повторил он, сердечно обращаясь к самому себе, – то есть к Лжевидохину. – Блестящий замысел, мужественно и твердо исполненный! Но главное впереди – остерегайся. Пока что ты совершил одну ошибку. Только одну, хотя и крупную. Этот пигалик все ж таки оборотень, как ты и предполагал, это Золотинка. Она здесь, чтобы погубить тебя.

Но Лжевидохин смотрел на Рукосила не без подозрительности, льстивые заходы, поздравления и предостережения пришлого красавца его настораживали.

– Если пигалик – оборотень, то почему не обращается в Золотинку?

– А ты почему не обращаешься? – язвительно откликнулся Рукосил.

– Ты мне не тыкай! – как-то осторожно, словно на пробу, обиделся Лжевидохин, который все не мог найти верного тона и сообразить, что значит этот соблазн в облике Рукосила.

– Самому себе чтоб не тыкать? – откровенно ухмыльнулся Рукосил. – Ну это уж слишком, слишком, старина. Даже для меня, хотя, кажется, я никогда не страдал самоуничижением. Я, собственно, ведь только призрак…

При этих словах пигалик повел рукой – через Рукосилово плечо насквозь. Призрак покладисто улыбнулся, как бы извиняя малышу простительное, детское недоверие.

– Призрак, – повторил он, обращаясь уже к Лжевидохину. – И не душа даже, существование которой, кстати сказать, весьма сомнительно, а чистая эманация разума, твой гений, твое знание и могущество, твое величие в чистом виде. Я порождение заколдованного дворца.

– А я кто? – плаксиво прошамкал Лжевидохин. Колющая боль в истыканных занозами ладонях донимала его. К тому же немощный старик всего несколько часов назад лишился пальца – нешуточная рана в таком возрасте: повязка и сейчас кровоточила. Похожее на злобу возбуждение, страх и надежда – самые сильные чувства – поддерживали оборотня кое-как в его полуобморочном состоянии, но соображал он, верно, с трудом.

Рукосил поморщился, огорченный собственной дряхлостью, тем, как сильно он опустился, обратившись в гнилого малодушного старика.

– Ты правильно поступил, – повторил он довольно сухо, без снисхождения к слабости. Он торопился изложить Лжевидохину все самое важное, что считал нужным для самосохранения. – Ты не упускаешь единственную возможность ожить и стать на ноги. И не упустишь, если будешь осторожен и внимателен. Прежде всего имей в виду, что Золотинка в этом дворце как дома. Или почти как дома. Во всяком случае, пол под ней не провалится, скорее всего нет. То, что называют блуждающими дворцами, – это порождение Золотинкиного хотенчика.

– Вот как? – прошамкал Лжевидохин, нащупывая неловкими пальцами крупную колючку в щеке.

– Вспомни, что было в Каменце два года назад. Она посадила Паракон на хотенчика и бросила его на волю, опасаясь, что перстень вернется тебе в руки. Девчонка, надо думать, полагала, что хотенчик полетит к Юлию, но просчиталась. Мощное влияние Паракона исказило намерения хотенчика, а скоро деревяшка и вовсе потерялась, потому что ты обратил Золотинку в камень. Ну, это-то ты, наверное, помнишь.

Странным образом в поучениях Рукосила скользнула издевательская нотка. Но отупелый от слабости Лжевидохин не замечал оттенков, он только кивал, напрягаясь постичь главное. Жадно внимала призраку Золотинка.

– Хотенчик потерял хозяина, но хозяин все ж таки был, хотя и обращенный в камень. Беспризорный хотенчик, подгоняемый только взбалмошными побуждениями Паракона, который нес отпечаток и твоей, и Золотинкиной души, блуждал над страной и набирался хорошего и дурного. Целые дни, недели, месяцы мотался хотенчик по стране, без разбора поглощая витающие повсюду желания и страсти. Усваивая пороки, но и – вопреки порокам, вопреки всему подлому, мелкому – постигая вековое стремление к счастью и справедливости, к высшему человеческому согласию, к преображению через высшую правду… Вот что чуял хотенчик в ознобе повседневных страстей. Он купался в желаниях, хмелел чужими чувствами и, наверное, – порочный святой и блаженный воитель, сладострастный стоик – стал совсем невменяем, когда попался в зубы змею.

Пролетая над облаками, змей учуял нечто особенно пряное: жгучий, ошеломительный запах страсти и чувства. То парили в просторе мечтания целого народа. Змей слизнул деревяшку на лету. Может статься, несчастья бы не произошло, если бы хотенчик держался земли и не воспарил к облакам. Но кто бы удержался, впитав в себя вековые стремления миллионов людей?! Змей слопал их, извиваясь от сладострастного наслаждения. Ничего более вкусного не попадалось ему на зуб за семь тысяч лет жизни…

– Короче! – не сдержался Лжевидохин.

– Короче, дворцы явились уродливым порождением человеческих чаяний и змеевых вожделений. Это потомство змея и хотенчика. Вековые человеческие чаяния, мечты о грядущем скрестились с вожделениями змея, который представляет собой воплощение прошлого, замшелый осколок пережившего самое себя времени. Отсюда двойственная, противоречивая природа блуждающих дворцов, эта непостижимая смесь возвышенных велений и плотоядных судорог. Мертвая рука, что строит величественные видения. И надо отметить, что дворцы связаны пуповиной…

– Еще короче! Ближе к делу! – простонал Лжевидохин. – Когда я стану самим собой? Нет сил. Скорее.

– Сейчас-сейчас! – всполошился Рукосил, который, понятно, не мог долго противиться самому себе. – Сейчас мы это устроим, мигом! Я только хотел предупредить, объяснить самое важное, прежде чем ты сделаешь первые шаги по дворцу.

– Этот слушает, – прохрипел Лжевидохин, указывая на навострившего уши пигалика.

– Ну… От нее не спрячешься, – торопился Рукосил. – Что я хочу внушить, запомни крепко: ты погибнешь, как только подставишь Золотинке подножку. Во дворце все эти наши хитрости и боевые приемы называются подлостью. Уясни это хорошенько, это важное уточнение! Недобрый умысел в себе самом уже несет возмездие. Посмотри, как скромно стоит и слушает воспитанный пигалик. Он знает, как нужно себя вести.

– Дураку понятно, – в неодолимой старческой раздражительности прохрипел Лжевидохин.

– Нет, ты не понял. Я говорю о мыслях, нужно мысли держать в узде – вот где загвоздка!

– Ладно уж, как-нибудь… Помоги… я сдохну…

Он протянул руку, будто надеялся на поддержку призрака, но не встретил сочувствия. Оставив без внимания примечательные попытки Лжевидохина опереться на пустоту, призрак настороженно оглянулся. Обернулась и Золотинка – и увидела самое себя. Свой собственный призрак, который, припозднившись, бежал на помощь.

Теперь уж Рукосил не ждал ни мгновения, он кинулся на кряхтевшего беспомощно старика, столкнувшись и слившись с ним в падении, потом кувырком перекатился через колючки, совершенно невредимый, – а на ложе остался еще один Рукосил. Этот вскочил после известного замешательства, вызванного необыкновенной легкостью в теле.

Два Рукосила заметно разнились между собой. Призрак был моложе, иначе одет. Тот, что поднялся с пола, оказался старше своего двойника лет на десять-пятнадцать: не первой молодости мужчина с помятым лицом, синеватыми мешками под глазами и проседью в поредевших кудрях.