Страница 302 из 353
Нелепое заявление Ананьи представилось ей вдруг уловкой, призванной оправдать не объяснимую иначе задержку… задержку, которая предвещает, быть может…
Ослепленная очередной вспышкой надежды, Зимка ничего не говорила и не спрашивала. Она позволила боярам усадить себя за стол, наскоро приготовленный подле избенки с пустыми окнами. Пила и ела, не замечая вкус сладкого вина, которое ей подливали с избытком. Мясо, фрукты и сладости она продолжала есть через меру, потому что самая мысль о мере у подножия лобного места казалась ей издевательством, одной из тех насмешек, которые способны еще что-то задеть в цепенеющей душе обреченного.
Отъехав от деревни в поле на солнцепек, весь в черном, Ананья нетерпеливо оглядывал просторный небесный свод – отсюда, с юго-восточной стороны, ожидал он разрешения некоторых своих затруднений. Досадуя на задержку, Ананья с неудовольствием оборачивался, когда раскатистые сотрясения в воздухе сообщали о новых судорогах того или другого блуждающего дворца – развалины гляделись грядою неровных скалистых холмов, отличных от прилегающих полей и перелесков полным отсутствием растительности. Кое-где, разделившись на отряды, скакали великокняжеские конники, получившие приказ травить миродеров в ближайших окрестностях дворцов, но эта охота мало занимала Ананью, он ждал крылатого вестника из столицы.
Досадливое нетерпение судьи выражалось негромким, но явственным чертыханьем, временами он позволял себе и такие сильные выражения как «старый хрен!» Впрочем, даже в полнейшем уединении Ананья остерегался называть старого хрена по имени. Так что, застигнутый врасплох или поставленный на очную ставку с каким-нибудь свидетелем, предусмотрительный судья всегда сохранял возможность оправдаться тем, что имел в виду самого себя. Наконец он приметил в небе черное, махающее крыльями пятнышко.
Крупная орлица, вздымая ветер, свалилась судье на руки, и он без промедления срезал плотно примотанный к костлявой ноге мешочек. Посылка содержала в себе сморщенную посинелую кочерыжку. Это был палец великого слованского государя – с глубоко въевшимся в плоть волшебным перстнем Параконом.
Настороженно оглянувшись на скромно стоявших поодаль дворян, Ананья попытался сдернуть кольцо с обрубка, на котором запеклась почернелая кровь, а когда не справился с этим, поглубже спрятал его в карман. Затем развернул испачканную кровью записку.
«Что, старый висельник, – писал Лжевидохин. Неровные буквы злобно скакали, отражая стреляющие боли в лишенной пальца левой руке, – получил, что хотел?! Благодарности не дождешься! Шиш с маслом тебе, каналья! И если что – пеняй теперь на себя. Скотина ты, выродок!»
Лицо Ананьи не изменилось, пока он читал жестокие, но маловразумительные упреки.
– Возвращайся к хозяину не мешкая, – сказал он орлице, которая снова взлетела с земли на руки, отчего человек принужден был отклоняться, опасаясь резких взмахов крыла. – Я действую, как задумано, и покорно прошу хозяина известить меня, определилось ли что с истуканом. Как только истукан двинется в сторону змеева логова – если двинется, – пришлите весточку. Так что туда и назад – живо!
Томительное ожидание сменилось лихорадочной, если не сказать неприличной спешкой. Не утруждая себя больше учтивостями, Ананья поднял обомлевшую государыню из-за стола. Толпой человек в сорок – бояре, дворяне, витязи в медных полудоспехах – двинулись наспех через поле, прокладывая во ржи тропу. Стесненная золотым платьем, путаясь в подоле, Зимка отмахивалась от мух и не успевала стирать капающий с бровей пот. Наконец с бессильным стоном она споткнулась и упала, обронив с головы венец.
– Фу-ты! Вот еще новости! – прошипел сквозь зубы Ананья, когда дворяне кинулись поднимать государыню. Судья удержался от упреков и понуканий, но выразительно выпятил толстые губы. Последние шаги на краю ржаного поля, где начинался подступавший к самым развалинам жухлый и пыльный луг, шестеро дворян, поочередно меняясь, поддерживали ослабевшую государыню под руки. Она ни слова не говорила и только облизывала губы. Драгоценный венец несли отдельно, и один нарочно приставленный человек, поспешая за государыней след в след, время от времени нагибался, чтобы перекинуть подол платья через камни и былье, не давая ему запутаться.
Непостижимое малодушие овладело известными своей любезностью и утонченными взглядами людей, мало кто удержался от крепкого словца. Казалось, еще немного и раздражение выльется на государыню, которая вызывала подспудную неприязнь явным нежеланием переставлять ноги, мертвенным выражением серого, в разводах пота, лица и тусклым невидящим взглядом. Обозначилось озлобленное настроение поскорее покончить с неизбежным, и государыня Золотинка, не понимавшая суровой необходимости неизбежного, не вызывала сочувствия у тех, кто и сам из-за нее мучился. Не по воле своей тащившие на заклание зверю прекрасную женщину, витязи страдали от угрызений совести, от ощущения вины, от сознания, что поруганы честь и все самое возвышенное. И, понятно, они хотели бы видеть у жертвы побольше мужества.
Блуждающие дворцы сошлись вокруг змеева логова огромным, верст пять в поперечнике, хороводом, который нигде, однако, не составлял сплошного кольца. Порядочные промежутки между соседними хороминами, иногда на сотни шагов, открывали свободный проход к внутренним областям зачарованной земли. Ничего особенно не переменилось, когда жмущиеся друг к другу люди ступили в эту область. Змея как будто не было. Но его гнетущее присутствие угадывалось среди всхолмленных полей и перелесков. Они продолжали продвигаться. Дохлая коза лежала на задах нежилой деревушки с настежь распахнутыми воротам и дверями. И всюду – на опавшей листве, на пожухлой траве, на выпряженной телеге, что стояла посреди дороги без лошади, на распотрошенном прямо в поле сундуке – серел налет пыли, какой бывает в надолго запертых и заброшенных помещениях.
– Тише! – обронил кто-то сдавленным голосом, и все замерли.
Где-то лилась вода… чудилось, будто лилась вода, слышался ровный и сильный шум падающего в заставах мельницы потока.
– Что это?
Но что бы это ни было, ничего иного не оставалось, как продвигаться, остерегаясь каждого шороха. Удушливая мгла, похожая на гарь лесного пожара, скрадывала расстояния и обманывала зрение. Она обращала избушки оставленной позади деревни в призрачные видения, которые, хотя и сохраняли признаки мирных строений, казалось, уже не принадлежали этому миру, удалившись от него в потусторонние пределы.
Внезапный усиливающийся крик заставил людей судорожно озираться, но мало кто успел глянуть в небо, откуда падало, растопырившись во вздутых юбках, нелепое существо. Оно хлопнулось оземь, и крик оборвался.
Это была молодая женщина. Переломанная, разбитое лицо в луже крови…
Потрясенный, как и все, Ананья сделал несколько шагов, но остановился на изрядном расстоянии от погибшей женщины. Он и так ее узнал. Ананья сразу сообразил, что случалось, сообразил так, словно заранее ждал чего-то подобного. Женщина из Приказа наружного наблюдения, несомненно, летела с донесением, она искала судью в границах зачарованной земли и, уже подлетая, прямо в воздухе, на высоте птичьего полета вдруг без всякой явной причины обратилась из птицы в человека.
Донесение – если оно было, – как обычно подвязанное к вороньей ноге, в миг превращения исчезло. Скорее всего, исчезло… Ананья не стал копаться в мокрых от крови тряпках. Ни слова не обронив, он отвернулся, не совсем уверенно шагнул… Подавленные спутники заспешили следом, словно боялись отстать.
Теперь Ананья все чаще останавливался, озираясь и втягивая носом воздух, – пахло ни на что не похожими запахами, от которых гулко ухало сердце. Ананья увлекал спутников в гору и прерывисто, со свистом, дышал. И уже нельзя было миновать взором встающее за холмом марево – слезились глаза.
Черной обугленной кучей в обширной лощине лежал змей.
«Змей», – сказал кто-то свистящим полушепотом, чувствуя потребность убедить себя в действительности происходящего. Трудно было распознать чудовище в нагромождении костистых крыльев. Похоже, Смок спрятал голову под крыло, которым накрылся, как шалашом. Надо думать, он спал. А может, нет… Никто ничего не стал бы утверждать, никто теперь не взял бы на себя смелость каких бы то ни было решительных суждений и поступков.