Рождение волшебницы

– Потому что ты педант, Ананья, – хныкал Лжевидохин. – Умный человек, но недальний и притом педант. Ты шилом мыться будешь, а мылом дырки протыкать – лишь бы не менять задуманного.

Последнее время дряхлый оборотень выказывал порою удивительное малодушие. И тут надо отдать должное Ананье, он не спускал хозяину, ставил его на место с приличной в таких случаях строгостью.

– Позвольте, государь, – суховато, даже сердито возразил он уже на пороге, – позвольте заняться этим Жиханом.

Ананья, судья двух приказов (после гибели Замора он возглавил в дополнение к Приказу наружного наблюдения Приказ надворной охраны), не мог передоверить допрос пигалика кому-нибудь из подручников. Три четверти часа хватило главному сыщику Словании, чтобы вполне уяснить себе все, что имел сообщить маленький пройдоха. Найденный еще при обыске, прежде всяких объяснений, хотенчик Ананья захватил с собой и удалился.

Золотинку отвели в подземелье, в каменный чулан с железной дверью, без света, и там заперли. Она нашла продрогшими босыми ногами какую-то ветошь, солому на полу и задумалась. Во время допроса Золотинке иногда чудилось, что Ананья лениво и без удовольствия, просто по должности издевается, проницая все, что таил пигалик. Теперь, заново переживая допрос, Золотинка так и не смогла уяснить, что же сказала им Зимка. И будет ли все-таки свидание с государем? Это-то и было самое скверное – что за расчет без толка и смысла заживо гнить в темнице?!

Тоскуя в кромешной тьме, Золотинка позволила себе некоторые развлечения. Она запустила в щель между косяком и дверью сеть и с нескольких попыток, действуя сетью, как щупальцами, отомкнула оба наружных замка, чтобы выглянуть из одного мрака в другой, – вот и все, что можно было себе позволить. Рано или поздно приходилось возвращаться в чулан и запираться там вместе со своими смутными ожиданиями. Смирение ее было вознаграждено спустя несколько часов – раздались голоса, в щелях заиграл свет, и Золотинка, сдерживая дыхание, поняла, что пришел час встречи.

Наконец она увидела оборотня – за решеткой. Лжевидохин сидел в дальнем конце перегороженного надвое подземелья. Там, за решеткой, делили с ним заключение едулопы на корточках у стены и две черные собаки, которые беспокойно бросились к железным прутьям перегородки. Ананья, на этой половине длинного помещения, рядом с узницей, принял у дворянина факел и вставил его в гнездо на стене. Стража вышла.

Нисколько как будто внешне не изменившийся за два года Лжевидохин – да и куда там еще меняться при такой-то дряхлости! – разглядывал пигалика сквозь круглое стеклышко, которое держал против глаза. Однако это был не тот Видохин, которого Золотинка помнила среди склянок. Встрепанные патлы над ушами, без которых трудно было представить себе старого ученого, выражали собой не беспокойство издерганной мысли, а нечто иное – то самое, вероятно, что выражало и смятое морщинами лицо, которое сложилось недобро и холодно, с каким-то кривым прищуром. Просторная шуба с широким воротником живо напомнила Золотинке прежнюю, видохинскую, с ее жженными пятнами и многолетним салом… эта была разве что поновее.

Тот Видохин разил кислыми запахами немытых склянок. От этого несло волнующим дурманом волшебного камня. Едва переступив порог, Золотинка учуяла Сорокон. Она услышала его, как слышат и узнают некогда хорошо знакомый, но забытый в разлуке голос.

Нельзя было угадать, где именно запрятан камень, но, верно, уж на той стороне преграды, за решеткой, недоступный никаким ухищрениям своей былой владелицы. Чего-чего, а этой простой предосторожности – решетки – Золотинка не ожидала. Нетрудно было бы смирить собак, опередить уродливых тугодумов. Можно было бы провести Ананью – даже это! – но железные прутья решетки…

– Наслышан, – закряхтел оборотень, опуская глазное стекло. – Наслышан. Мне тут шепнули на ушко, что ты и есть Золотинка. – Он распустил дряблый слюнявый рот, скорчив насмешливую рожу.

– Ни в коем случае, – отвечала Золотинка, даже не вздрогнув. – Предположение лестное, но вынужден отклонить эту честь.

– Мы проверим, – кивнул оборотень, не меняя издевательского выражения.

– Да уж знаю, как вы проверяете, – буркнула Золотинка словно бы в сторону, но вполне отчетливо. Она держалась с той естественной для пигаликов свободой, которая происходит от не совсем ясного понимания общественных перегородок и условностей человеческого общества. – Потому я и пришел, великий государь, что проверки эти… дорого нам дались, пигаликам. Вины на нас нет, государь. Я пытался объяснить это вашему человеку по имени Ананья. Я уже проверен, – продолжала Золотинка. – Я был в блуждающем дворце под Межибожем – чего уж больше.

– То есть? – настороженно возразил Лжевидохин. – Не вижу связи.

– Едва ли вам неизвестно, – поклонилась Золотинка, – что всякий оборотень, попав в блуждающий дворец, тотчас возвращается к собственному естеству.

Из этого правила – «всякий» – имелось весьма существенное исключение, Золотинке хорошо известное. Лжевидохин же, как догадалась она, нетвердо знал и самое правило.

Да и застывшая рожа Ананьи подсказывала, что затейники эти немного знали по существу. Не многим больше того, что можно извлечь из бредней бродячих проповедников, которых подвергали и кнуту, и дыбе.

– Ваши лазутчики, несомненно, видели меня в Межибожском дворце, где я нашел Паракон и хотенчик. Меня видели, а не Золотинку. Тут и говорить не приходится. На моих глазах во дворец влетела ворона, она обратилась тотчас же, едва коснулась пола, в шуструю, пронырливую девицу по имени Селина. – Не поворотившись, Лжевидохин покосился на Ананью, и всеведущий человечек неприметно кивнул: да, Селина. – Трудно понять, чем руководствовалась княгиня, с чего она взяла, что я и есть Золотинка. Это смелое предположение. Наконец, – продолжала Золотинка все более мягко и ласково, – есть еще одно обстоятельство, я, кажется, упустил его в беседе с многоуважаемым господином Ананьей… – Она поклонилась и в его сторону. – Это обстоятельство, смею думать, снимает с меня последние подозрения. В блуждающих дворцах, государь, коварство бессильно, злой умысел обращается против того, кто взлелеял черную мысль. Это доказано. Коли ты вошел во дворец, будь любезен, храни свои помыслы в чистоте и воздерживайся от дурного. Теперь это знает последний оборванец в Словании. – Тут Золотинка опустила глаза на свои собственные замызганные штаны и черные, немытые ноги. – Если я вынес из блуждающего дворца волшебный камень и хотенчик – уже неживой! – то без задней мысли, государь. Иначе я просто ничего бы не вынес. Каменные своды обрушились бы на меня в тот самый миг, когда бы я измыслил зло: вот я заберу волшебный камень и хотенчик, которые дворец неведомо для чего мне подсунул. Вот я последую дальше, и другой хотенчик, который всучила мне опять же неведомо для чего узница Республики Золотинка, отведет меня в Слованскую столицу к коту-сообщнику. А тот уж своим ходом доставит подарки великому государю в Попеляны в то самое время, когда государь обрушит свой гнев на ослушников… И от этого, мол, произойдут известные мне заранее последствия, и очнется давно уже вмерзший в горы Смок, чтобы лететь в Слованию. И начнется, мол, светопреставление.

Это все совершенно невероятно, государь… Трудно человеку удержаться от зла, еще труднее от злых мыслей. А меня, я думаю, спасло любопытство. Я пришел смотреть и искать. Без всякой корыстной цели. Для того ведь я и пришел в Слованию, когда наскучила беспорочная жизнь в Республике. Я поэт, государь. Я спустился в Слованию в поисках ощущений. И, кажется, получил их столько, что смело мог бы теперь вернуться в Республику и лет пятьдесят не вставать из-за письменного стола.

– В самом деле? Хватило бы приключений на пятьдесят томов? – полюбопытствовал Лжевидохин.

– О! Без сомнения, – самоуверенно отвечала Золотинка. – Настоящему поэту достаточно намека, чтобы развернуть полноценный образ.