Рождение волшебницы

Всё, она осталась чиста, готовая к любым обыскам, даже самым изощренным и унизительным. Лучше без всякого камня, вчистую, голыми руками… И хотя это «голыми руками» давалось Золотинке не даром, смешно было бы теперь заботиться о нескольких лишних унциях золота за два-три случая произвольного волшебства. Быть может, последних в ее жизни.

На круглом личике пигалика застыло скучное, покойное выражение – он ждал.

Подземное логово чародея, сумрачное помещение с пробитыми в скале бойницами, встретило княгиню мертвящим спокойствием. Собаки на ковре едва подняли головы. Слованский оборотень рыхлой грудой мехов погрузился в широкое кресло. Сонные едулопы пристроились на корточках у дальней стены и только оскалились, когда появилась женщина. Один Ананья, верный человек Рукосила, почел необходимым подняться из-за своего столика, чтобы приветствовать государыню. Голые лавки вдоль стен, несколько пыльных древних поставцов с книгами и свитками подтверждали впечатление зловещего убожества, которое охватило Зимку на пороге логова.

На столе у Ананьи, где торчало в чернильнице перо и белели бумаги, горела свеча, поставленная в грязную надбитую чашку.

Раздвинутые решетки и занавес делили длинное помещение на две неравные части, и Зимка, оглянувшись на закрывшуюся за ней дверь, ступила на государеву половину. Оборотень кутался в широкую шубу с просторным, шире плеч меховым воротником.

– Все люди смертны, – молвил Лжевидохин невыразительным старческим голосом.

Зимка неверно улыбнулась, но, увы! не нашла ни единого слова, чтобы опровергнуть это бесспорное суждение; во рту сразу пересохло.

– Вот что ужасно, – закончил он будничным голосом. – Подумать только, со смертью ты уж ничем не лучше того, кто умер и рассыпался в прах десять тысяч лет назад. Ты становишься современником всех когда-либо живших. Равенство в смерти – самое чудовищное равенство на свете, неоспоримое и неизбежное. Ты думала об этом когда-нибудь?

– К чему это? – проговорила Зимка, слабея.

– У тебя обывательский ум, – сумрачно сказал Лжевидохин. – Сядь.

В комнате, впрочем, не было стульев, кроме того, который занимал Ананья, он поспешно поднялся и доставил это скромное, с вытертой обивкой седалище на ковер, поставив его рядом с государыней. Зимка опустилась, едва глянув куда.

В сущности, она не знала, кому желает победы: Рукосилу или Золотинке, оба были равно опасны. И потому малодушная мысль выдать Золотинку с головой – за известную цену – опять посетила ее томительным позывом. И только Юлий, ни на мгновение не уходивший из памяти царственный ее супруг, поддерживал Зимкино мужество. Она подумала, что строгий в правилах Юлий одобрил бы ее стойкость и признал бы подлинной своей подругой, когда бы видел ее сейчас.

Лжевидохин помахал пястью, пытаясь стряхнуть боль: на левой руке на безымянном пальце въелся в плоть перстень. Волшебный Паракон, попелянский подарок кота, нельзя было стащить с пальца никакой силой. Два сустава до самого ногтя потемнели и вспухли, причиняя оборотню немалые страдания.

– Один раньше, другой позже – все умрут, – продолжал Лжевидохин, мучаясь. – Не знаю, послужит ли это тебе утешением… Право, не знаю. Что-то я не припомню, чтобы ты выказывала склонность к философическим обобщениям. А с другой стороны, сказать «на миру и смерть красна» – это поможет? Если скажу, что ты умрешь славной красивой смертью, имя твое войдет в века, в песни и сказания слованского народа?.. Не уверен… что ты сочла бы вечную славу достаточным возмещением… Одна насмешка. – Лжевидохин протяжно-измученно вздохнул и заметил: – Сидела бы ты теперь в своем задрипанном Колобжеге замужем за каким-нибудь любвеобильным пекарем и думать бы не думала о посмертной славе.

– Короче, – молвила Зимка хрипло.

– Короче, девочка ты моя честолюбивая, стране нужна жертва. В этот тяжелый час слованский государь должен показать пример, пожертвовать самым дорогим, что только у него есть. Я приношу тебя в жертву змею. Дороже ничего нет… Да, вот так. Дело решенное. Так что я просил бы воздержаться от бесполезных препирательств. И слез тоже не надо. Возьми в расчет, что я крепко подумал, прежде чем вспомнил о давно забытых обычаях наших праотцев. Да… И если ты воображаешь, что великую слованскую государыню можно подменить какой-нибудь подделкой, то выкинь это из головы. Не пройдет. Первой попавшейся красавицей тебя не заменишь. Этого замшелого негодяя не проведешь, он и не такие виды видал за тысячу лет. Так что без обману: парчовое платье, пуд золота, полпуда драгоценностей. Расчесанные, как у невесты, волосы. Ну, ты сама знаешь все эти штучки: благовония, кружевное бельишко, там туфельки, чулочки – как положено. Нельзя упускать мелочей, если имеешь дело с таким негодяем, как Смок.

Лжевидохин наконец замолчал. Зимка онемела, упуская случай возразить. И тогда чародей не без удовлетворения закончил:

– Можешь еще поесть. Только не знаю… хорошо ли на полный желудок?.. Словом, что тянуть! Всем будет легче, если мы быстро с этим покончим, не разводя турусы на колесах. И думаю, обойдемся без бани, девушки помоют тебя в тазу.

Зимка облизнула сухие, горячие губы. Ананья встал.

– Государыня, вы позволите вызвать стражу, чтобы отвести вас в жилые покои? Я думаю, удобнее будет, если мы подберем платье и прочее в вашем присутствии. Потом же все это нужно будет надеть. – И он с сожалением развел руками, указывая, что не в силах избавить государыню от последнего беспокойства.

– Я жертвую тобой для пользы отечества, – сказал Рукосил.

– А Золотинкой ты бы пожертвовал? – спросила она зачем-то.

– Золотинкой? – удивился Лжевидохин, как бы пытаясь сообразить, кто же в таком случае сидящая перед ним княгиня. По старости хитроумный оборотень нередко путался в самых простых вещах. – Ну, да… ну, да… – протянул он, шамкая. – Без сомнения. Конечно.

Зимка молчала. Она сидела, изо всех сил пытаясь привести мысли в порядок. Мысли дробились и путались… Потом появилась стража, и поздно было что-либо уже соображать, – Рукосиловы дворяне с оружием. Тогда Зимка поднялась – не иначе как ее об этом просили. У порога она вспомнила о пигалике, которого привезла в карете.

Она сказала, что пигалики не виноваты. И долго после этого говорила. Тем более долго, что на этот раз никто ее не торопил, и она могла путаться и повторяться без помех.

– Так это, выходит, тот пигалик, которого ты приняла за Золотинку? Когда возвращалась из Святогорского монастыря? – переспросил еще раз Лжевидохин.

Простой вопрос этот вызвал неожиданные затруднения, Зимка тронула расслабленной рукой висок, провела по приоткрытым губам и ничего не сообразила. Хотя все уже как будто сказала. Но разговор не кончился, и по прошествии многих ненужных слов и туманных суждений кто-то заметил словно бы между прочим:

– …Как бы там ни было, жертва должна быть у змея еще до заката.

Так Зимка и не поняла, что значило знаменательное «как бы там ни было», сулит ли оно надежду. Она вышла, окруженная скорбными рожами, – расслабленные ноги ее едва находили себе опору.

Когда Ржавая железная дверь закрылась за последним из провожавших государыню дворян, чародей осклабился и удовлетворенно крякнул. Похоже, и Ананья испытывал немалое облегчение, покончив с неприятным делом. В ухватках его явилась приподнятая деловитость.

– Ну что я скажу, – с угодливой улыбкой на выпуклых губах молвил приспешник, – пигалика мы, конечно, зевнули. Но медлить с такой смачной махинацией, которую вы, государь, прозорливо задумали, никак нельзя.

– Ты, ты, Ананья, мерзавец, задумал, – криво ухмыльнулся чародей. – За мой счет! Это мне – топором по пальцу!

– Пигалика мы, конечно, пощупаем, но не в нем сейчас дело, – клонил свое приспешник, не оспаривая скользкого вопроса, кого считать тут зачинщиком далеко идущих коварств и хитростей. – Я не советовал бы, государь, отступать. Каждый чем-то жертвует. Я, государь, весьма, весьма и весьма сожалею о государыне. Но, если это необходимо… что ж, не следует тогда менять шило на мыло.