Рождение волшебницы

Коснувшись изумрудом деревяшки, Лжевидохин зашептал. Зеленый камень побежал искрами, они впивались в дерево, сухая рогулька и зеленые побеги, что раскинулись уже по полу шагов на десять, начали подрагивать, побеги болезненно извивались, но продолжали расти вопреки всем усилиям волшебника.

Лжевидохин не отступал и еще усерднее склонился над хотенчиком. Искры сыпались, деревяшка чернела, грязная сыпь распространялась по побегам, желтели и жухли листья, обретая серо-железный цвет, – но продолжали расти. Побеги еще быстрее ползли по полу, извиваясь по мраморным плитам, они шелестели и громыхали, как жестяные, слышался мелкий, не особенно благозвучный перезвон.

Теперь уж не только Рукосил, но и весь возбужденный чудесами двор понимал, что происходит нечто такое, чего великий владыка не мог ни предвидеть, ни укротить. А рыжий кот как будто бы ничего иного и не ожидал, неподвижный, немигающий прищур его желтых глаз не выражал ни малейшего беспокойства.

Оставалось только наблюдать, как три почерневших побега свернулись в кольцо вокруг скомороха и принцессы и начали сплетаться в кружевную стенку, положив основание некоему сооружению вроде корзины несколько шагов в поперечнике. Занятые целенаправленной работой, побеги замельтешили еще живее – стены корзины или, может быть, клетки поднимались с завораживающей глаз скоростью. Рукосил опомнился, когда плетеная загородка поднялась скомороху по грудь и почти скрыла принцессу – виднелся только маленький золотой венец в черных волосах.

– Измена! – раздался чей-то возглас. Преданные государю слованские вельможи волновались. И хотя Рукосил со свойственной ему трезвостью оставался далек от поспешных заключений, по всему выходило, что следует воспользоваться подсказкой: измена!

– Взять негодяя! – бросил государь, указывая на кота.

Почтеннейший от растерянности замяукал, когда же понял, что несет чушь вместо членораздельной речи, осталось только шарахнуться от спущенных со своры собак. В то же мгновение короткая тяжелая стрела жестоко чиркнула по полу, выбив во мраморе борозду – осыпанный каменной сечкой кот помчался себя на помня.

Грохот, вопли, вой преследовали обезумевшего кота. Неведомо как очутился он на кружевной ограде и кинулся прямо в цветы, раскинувшиеся над головами узников. Брошенный ему вдогонку кубок срубил зелень, а кот свалился вниз, в укрытие.

Когда, поддержанный под руки вельможами, Лжевидохин добрался до клетки, черные побеги перебросились через верх и вовсю принялись заплетать свод, чтобы накрыть убежище. Полное заточение троих узников было делом непродолжительного времени.

– Великий государь! – задыхаясь, взывал кот, который опасался волшебной западни не многим меньше, чем собак. – Не вели казнить! Припадаю к стопам!

– Оно ведь, и в самом деле, неплохо бы выбраться, – скороговоркой бормотал скоморох. Сквозь просветы в черных кружевах было видно, как он дергается, пытаясь освободиться от веревки, опутавшей их с принцессой в несколько витков.

Скоморох торопился высвободиться, предполагая впереди и новые несчастья, а принцесса мало помогала товарищу. В полном самозабвении она пела негромким высоким голоском нечто хватающее за душу – протяжную мессалонскую песнь.

Люди давно уже не вызывали у Рукосила-Лжевидохина сильных чувств. Ни песни принцессы, ни шутовская тарабарщина скомороха, ни жалкие причитания кота неспособны были вывести слованского оборотня из равновесия – словесный хлам нисколько его не волновал, как не занимала и судьба узников. Избалованный победами, развращенный безграничной властью, Рукосил ненавидел обстоятельства, то единственное, что еще смело сопротивляться всесокрушающей воле владыки. Задорное нахальство хотенчика, злостное его сопротивление доводило оборотня до исступления.

В остервенении пиная жесткое кружево ограды, Рукосил вдруг понял, что это и есть железо. Пущенные хотенчиком побеги обратились под действием Сорокона в железо! Железо с виду и железо по существу: серые листочки резали пальцы. Почерневшие прутья глухо звенели, стоило постучать по ним чем-то твердым.

Сорокон в руках, почтительное, испуганное внимание сотен свидетелей и собственная распаленная обстоятельствами злоба толкали Рукосила по пути без возврата.

Он коснулся ограды Сороконом и вызвал искрень.

Сверкнул зеленый свет, изумруд хищно поцеловал железо, и тотчас распалился маленький, незаметный с дальних концов палаты пятачок. Мало кто понял в эти мгновения, что же произошло. И только истошный, исполненный необъяснимого ужаса выкрик: «Искрень!» положил конец недоумению. Люди попятились, напирая на разгромленные столы. И уже кричали спасаться, хотя явной опасности для тех, кто оставался за пределами железной западни, пока что не было.

Почтеннейший взвился по железному плетню в надежде выскочить – поздно! Густо заплетенные прутья не оставили коту лазейки, сколько ни тыкался он мордой, чтобы протиснуться там и здесь.

– Спасите кота! – дурашливо завопил скоморох. Бог знает почему человечный призыв этот вызвал повсюду смех. Кот перестал браниться, а принцесса оборвала песню, смущенная необъяснимым взрывом веселья.

И сразу без заметного перехода от одного к другому, как это бывает в тягостных сновидениях, раздались вопли: уберите железо! у кого железо? все сгорит! Выли собаки, урчали и лаяли едулопы.

– Если никто не возьмется спасать кота, придется коту нас спасать! – паясничал скоморох. В шутовских скороговорках его слышалась, однако, лихорадочная тревога. – Эй, ты, – тараторил он, – развяжи мне руки, слышишь? Кому говорю? Развяжи руки! Ты хочешь, черт побери, чтобы хоть кто-нибудь спасался?

Кот метался по клетке, взлетая наверх и бросаясь вниз – сбил хвостом венец с головы совершенно бледной, словно бы неживой, принцессы и кинулся в дальний от огня угол.

– Великий государь! – завопил он вдруг. – Смилуйся, государь, или я развяжу преступникам руки!

Это подобие угрозы тронуло дряблый рот оборотня усмешкой. Слегка сгорбившись, он зябко кутал покатые бабьи плечи в широкий плащ с тяжелым бобровым воротником и, казалось, грел свою стылую кровь в тепле разгорающегося огня. Вишневого цвета пятно расползалось по прутьям, в считанные мгновения достигнув размеров хорошего столового блюда, в воздухе повеяло паленым.

Железо горело, но побеги хотенчика продолжали расти, и, сверх того, откуда-то из основания клетки с силой мощной струи вылетели вдруг каменные ступени, мгновенно складываясь в довольно широкую крутую лестницу. Она поднималась в воздухе без опоры и тут же, никто и дух не успел перевести, высоко над головами ударила в смык стены и потолка. Все вздрогнуло, уходя из-под ног, лестница, пробив безобразную брешь, вырвалась на волю – сквозь мутную, затянутую облаком пыли дыру открылось небо. Стена пошла трещинами, перекосились надломленные балки потолка. Беспорядочно растущие из клетки прутья тотчас же устремились к лестнице, складываясь в витые железные перила, которое споро бежали вверх вдогонку ступеням.

Гром грянул – ничто в необыкновенной череде событий не произвело на людей такого ошеломительного, подавляющего впечатления, как удар волшебной лестницы. То был даже не ужас, скорее благоговение, сознание своего ничтожества перед громадностью неподвластных человеку стихий. И видно стало, что даже Рукосил-Могут всего лишь жалкий больной старик, растерянный и беспомощный.

Блуждающий дворец! Вот что это было такое, вот что родилось из сухой деревяшки, которую притащил в зубах беспризорный кот. Теперь, когда это свершилось, ошалевшим людям казалось, что ничего иного нельзя было и ожидать. Блуждающий дворец занимал слишком много места в тайных помыслах и крамольных, шепотком, разговорах, чтобы люди не ожидали его где угодно.

– Ну что, дуралей, – ясно и даже как будто весело сказал скоморох, – вот тебе преждевременное спасение. Ты еще не развязал мне руки, а уже открылся выход!

Затравленный непреходящими ужасами, кот, как ошпаренный, кинулся кусать и терзать узел, в то время как Лепель и Нута задергались, пытаясь сбросить путы. Раскаленная ограда на расстоянии полутора-двух шагов источала невыносимый жар. Под тяжестью обвисшего на них кота путы наконец пали под ноги. Освобожденные узники отступили на холодную сторону клетки – как раз туда, где начиналась прегражденная железным плетнем лестница.