Рождение волшебницы

Низкое солнце опустилось за лес, и в воздухе посвежело. Казалось, высокомерие и гордость покинули старца, стоило женщинам оставить его в покое. Он уронил руки, четки слоновой кости выскользнули на траву рядом с грязными худыми ступнями. Столпник тупо уставился под ноги. Оглянувшись по сторонам, Золотинка присела к рогожке и решительно разломила пирог – оказалось, с рыбой. Она вздохнула.

Старец покосился на растрепанного мальчишку и некоторое время с преувеличенным вниманием следил, как тот без жалости и разбора лопает беспризорные припасы. Потом тоже вздохнул и, придерживаясь за сухую ветку валежины, с усилием наклонился поднять четки. Золотинка успела порядочно набезобразничать, когда ее наконец заметили.

– Это что же паршивец делает, а?! – в негодовании вскричал тощий, язвительного нрава мужичок. Нрав его выдавал себя не только жалом торчащей вперед бородой, но и ядовитыми переливами голоса. – Что же это он жрет-то? Да кто ж позволил? Ах ты, щенок!

Щенок, то есть Золотинка, как это и положено одичавшему от голода мальчишке, принялся запихиваться мясом и хлебом, торопясь набить рот, прежде чем отнимут. Мужичок схватил паршивца крючковатыми пальцами за ухо и вздернул на ноги, заставив поперхнуться и вытаращить глаза.

– Дедушка разрешил! Сам сказал! – принялась канючить Золотинка, когда убедилась, что переполох получился порядочный. Люди у костров оборачивались, а кое-кто поднялся глянуть, кого ж это там поймали и что с ним сделают.

– Сам сказал? – усомнился мужичок, несколько, однако, притихнув.

– Ешь, говорит, мне не лезет! – верещала Золотинка на весь табор.

– Кто сказал?

– Дедушка праведник.

Пальцы разжались окончательно. Любопытствующий народ с сомнением поглядывал и на старца. Было еще достаточно светло, чтобы различить в его скорбном лике некое беспокойство.

– Гляди-ка, а ведь три дня молчал! – с осуждением как будто заметил основательный мужчина из мещан, широкая борода его привольно покрывала грудь.

– Побойся бога, отрок! – изрек столпник, указывая грязным перстом на Золотинку. Пересохший голос его словно с неба грянул. И сразу грозная тишина сгустилась вокруг мальчишки.

– Он сам мне сказал, сам! – бледнея от храбрости, соврал мальчишка.

Тотчас очутился он в железных лапах Язвительной Бороды и завопил благим матом, немногим только опередив крепкую затрещину по лбу. Мужичок перевернул мальчишку набок и принялся охаживать его как пришлось.

– А ему не надо! Не надо ему ничего! Не надо! – бессмысленные вопли мальчишки не принимались во внимание.

Но ведь не для того Золотинка подвергла себя поношению, чтобы нахватать оплеух и колотушек без всякой пользы для дела! Она вывернулась ужом, зверски цапнула зубами жесткую руку истязателя и вырвалась бежать – с таким расчетом, понятно, чтобы вовремя остановиться. Заставила себя споткнуться, чтобы неповоротливые мужики успели ее, черт побери! наконец поймать.

Теперь уж она принялась вопить, не дожидаясь, когда ее отделают.

– Зачем ему столько жратвы, его к Замору все равно уволокут! Все равно ведь сейчас уволокут!

Поняли тугодумы!

– Куда уволокут?

– Что ты мелешь?

А вот что. Золотинка позволила себе коротенько похныкать (и то уж они рассвирепели: будешь ты говорить?!) и потом изложила – с должным количеством слез и всхлипываний – как ведь оно все вышло.

Вышло же так, что мальчишка забрался в чью-то кибитку с самыми невинными побуждениями, и, понятно, не мог вылезти, когда возвратились хозяева и затеяли тут же у закраины кузова разговор. Эти двое – он и сейчас мог бы признать их по голосам – сговаривались похитить столпника и передать его по сходной цене Заморке… то есть судье Замору из надворной охраны. Затем, что тот, сколько ни бьется, не может пройти через дворец. И он ничего не пожалеет за праведника, который кого хочешь тебе проведет через блуждающий дворец.

Повествование мальчишки было принято с возрастающим, уважительным даже вниманием, как того и требовал затронутый предмет.

Народ хотел подробностей, и Золотинка, разумеется, не скупилась. Она припомнила, в частности, что заговорщики рассчитывали без помех скрутить и увести под покровом ночи старца, но опасались Замора – тут они колебались, не зная, чего ожидать от всемогущего вельможи, и удастся ли договориться. И как добраться до самого Замора, когда у застав болтаются на деревьях повешенные? Кто решится пойти на переговоры? И не отнимет ли Замор у заговорщиков столпника за здорово живешь? И не лучше ли написать письмо, прежде чем соваться в воду, не зная броду? И если найти грамотного человека, то сколько он возьмет, чтобы написать? И можно ли доверять грамотею, не придется ли взять его в долю? И если уж брать в долю, то не лучше ли и послать его самого с письмом? Авось обойдется.

Вот так они рассуждали между собой, ни слухом ни духом не ведая о затаившемся под рогожей мальчишке. Ясное дело, что выбравшись из кибитки, мальчишка пришел поглядеть на столпника и тут уже сообразил, что все эти яства, подаяния доброхотов ему уже не понадобятся.

– Где кибитка? – волновался народ.

Взамен кибитки сошли следы от колес, ободранный лес вокруг, мусор в прибитой траве, следы копыт и, наконец, конский навоз, как живое свидетельство действительности вызванных Золотинкиным воображением призраков.

Народ загомонил. Кощунственный замысел злоумышленников возбуждал среди всеобщего разброда не совсем ясные еще надежды и потребность действия. Никому, по видимости, до сих пор и на ум не всходило, что надо рассматривать святого старца не только как живой оберег, но и как непосредственную ценность, которую можно обменять на некие иные блага и услуги.

Золотинка больше не вмешивалась, полагая, что семена посеяны и нужно ждать всходов. Она рассчитывала, что искателям не понадобится особенно много времени, чтобы сговориться. И в самом деле, не стесняясь столпника, который лишь зыркал по сторонам осмысленными глазами, искатели достигли взаимопонимания уже к полуночи. Тут только Золотинка почла за благо настойчиво о себе напомнить.

– Не понесу я ваше письмо! Письмо никакое не понесу! – взревела она вдруг ни с того ни с сего. – Что я, лысый?

Вопрос подоспел как раз в ту пору, когда засаленный грамотей с багровым носом и двумя лихими перьями за ушами, пыхтя и страдая от бесконечных помарок и переделок, заканчивал исчисление условий и требований, которые обладатели святого старца выдвигали Замору в обмен на уступку.

– Разве что малого послать? – сообразил грамотей, оторвавшись от бумаги; он писал на узкой дощечке, кое-как приспособив ее на колено. – Малому что? Все нипочем.

– Этому – да! Этому что! Небось не тронут. Да ты не робей! – высокий костер озарял воспаленные словопрениями лица искателей, они в самом деле чувствовали сейчас, что все нипочем. Особенно для малого.

Не дожидаясь утра, мальчишку вывели на дорогу. Впереди просматривалась гряда частокола и ворота, прорисованные багровым заревом костров.

– Не бойся, ничего тебе не сделают, – смягченными, подобревшими и даже сочувственными голосами внушали Золотинке искатели.

– Главное, не беги. Потихоньку. Будут стрелять, кричи, что письмо.

На середине пути Золотинка оглянулась.

– Чего стал? – во тьме обозначились крадущиеся тени.

С противоположной стороны окликнул часовой. Свистнула невидимая стрела. Золотинка плюхнулась в пыль и тогда, укрывшись в яме, позволила затаившимся где-то сзади искателям взывать во весь голос к страже. После отрывистых объяснений, которые происходили через голову посланца, искатели велели ей встать, а часовые позволили подойти и потом впустили в ворота. Молодой витязь, видно, начальник караула, протянул окованную бронзой руку:

– Давай письмо.

Повертев запечатанный лист, он снова глянул на мальчишку, словно пытаясь уразуметь, что связывает основательное с виду послание и замурзанного маленького босяка. Усиливая сомнения, мальчишка взволнованно засопел и утерся грязным рукавом. В затруднении витязь отмахнул спадающие на лицо кудри, перевернул сложенный конвертом лист: