Рождение волшебницы

Раздевшись донага жарким полуднем, они купались в тайном лесном озере, где высокие ели толпились по берегам, растопырив ветви, чтобы укрыть влюбленных от нескромных взоров. И не было тогда ни свинопаса, ни государыни, ни свергнутого, потерявшего престол и страну свою князя, ни предавшей его княгини – только прекрасные в своем бесстыдстве мужчина и женщина. Обнаженные тела их светились в совершенно черной, но прозрачно чистой воде. Вода эта, залитая в крошечное озерцо до краев, стояла недвижно, на века застыла она, ожидая влюбленных, ибо никто, кроме Юлия и Золотинки, никто другой, кажется, никогда не морщил еще эту гладь, ничей смех и разнузданные бултыханья не поднимали волну и не пугали заснувших в лесной чаще птиц.

Только они двое: статный, темный от солнца юноша и молодая женщина, словно точеная статуэтка слоновой кости. Любовная рука художника вырезала эти черты… воплощение слившейся с явью грезы, затея потрясенного воображения, которая всегда убедительней заранее предуказанного образца и установленного общественным мнением совершенства.

Юлий шалел. Он упивался взглядом. Довольно широкие для женщины, прямые плечи Золотинки когда-то его смущали, в ту пору еще… словом, давно; давно уже понял Юлий, что чудесные плечики эти как раз и даны Золотинке для того, чтобы он, Юлий, никогда не нашел нигде и ни в ком ничего подобного… И эти худые, трогательные ключицы… Юлий любил все: от завитка золотых волос над ухом до узкой длинной ступни… И невысокая грудь с твердыми от холодной воды и холодными же сосками. Гибкий стан – чтобы обнять. И бедра – чтобы обмерло сердце. Колени и крепкие икры, которые хотелось нежить… и влажный песок между пальцами на ногах – припасть губами.

Когда Золотинка говорила смеющимся большим ртом, таким живым и подвижным, Юлий вглядывался, пытаясь постичь милый и звонкий лепет. И отводил глаза, горько уязвленный неосязаемой, но неодолимой преградой, что разделила их души в насмешку над слиянием тел.

Юлий не смел просить милости; однажды уже Золотинкой спасенный, он помнил – не забывал никогда! – какой нечеловеческой мукой и усилием далось ей это спасение. Юлий гнал от себя надежду и все равно надеялся, что Золотинка повторит подвиг, вернет ему разумение слованской речи. Нельзя было только этого просить. Ибо то, что случилось с ним год назад (когда на руках у Поплевы, больной и беспомощный, после битвы под Медней, он услышал об измене Золотинки), было его слабостью. Вина Золотинки оставалась в стороне, то есть не подлежала обсуждению. Его же слабость – она видна. Сначала поражение под Медней и второе поражение едва ли не тотчас – потеря смысла слованской речи. Болезнь или порча, однажды уже излеченная, возвратилась – он перестал понимать людей и остался совсем один. Так низко павши, Юлий не смел просить помощи, чтобы подняться. Просить у той… у кого нельзя было ничего просить.

Он помнил это, даже когда любил.

Золотинка, хорошенький круглолицый пигалик, сброшенная лошадью на берегу неведомой речки, едва опомнившись, обратилась к Кон-звезде. Мессалоны на своем языке называли ее Полус звезда, другие народы именовали по-своему, ибо каждый считал ее своею. Кон ведь – это и есть конец и начало, предел, основа основ и ось, на которой вращается мироздание. Золотинка обратилась к родной своей Кон-звезде, чтобы сообразить, вращается ли еще мир, и если да, то каково положение дел со сторонами света – в Словании, по крайней мере.

Надо признать, она испытывала сильнейшее побуждение вернуться и показать Чепчуговой дочке, что мир-то еще вращается! И много чего изменилось под луной с тех пор, как притихшая Золотинка вошла безответной приживалкой в почтенный дом Чепчуга Яри.

Ну да черт с ней!

Пропавший хотенчик, надо понимать, попал теперь к Зимке, которая давно уж не отделяла себя от великой слованской государыни Золотинки. Но Золотинка-пигалик напрасно ломала голову, пытаясь уразуметь, какое же применение найдет этому волшебному средству Золотинка-Зимка. Золотинка Чепчугова.

Золотинке и в голову не приходило, что хотенчик поведет Зимку туда же, куда вел до сих пор, как можно было подозревать, прежнюю свою обладательницу. Таково было заблуждение умненькой Золотинки. Тут оказалась она слепа, как самая простодушная, впервые влюбившаяся девчонка. Чистая душа, она и мысли не допускала, что пустая, ветреная Зимка Чепчугова способна на сильное чувство, которое откроет ей тайну где-то укрывшегося Юлия. Одно только казалось несомненным: рано или поздно хотенчик попадет в руки властителя Словании, и тогда Золотинкино положение станет крайне затруднительным, если не вообще безнадежным. Невидимые щупальца чародея протянутся в поисках незаметного до сих пор малыша…

Золотинка решила идти всю ночь, придерживаясь прежнего направления на восток северо-восток, а утром выбрать подходящее деревце, чтобы вырезать новый хотенчик. Хотя, вообще говоря, потеря невосполнимая: всякий хотенчик обладает собственным норовом и, главное, неповторимым, все более богатым и разносторонним опытом – примерно как волшебный камень.

Она прошагала часа два, иной раз припускаясь бегом, когда обнаружила у себя за спиной свечение… Ледяное сияние растворялось в чистом эфире, где каждая звездочка теснилась в сонме других, еще более слабых и мелких. Золотинка нашла пригорок повыше и села, не спуская глаз со слегка колыхающегося сияния. Она ждала подземных толчков и дождалась. Раз – будто померещилось, и другой – отчетливее.

Выходит, да – блуждающий дворец!

Пятый по счету с тех пор, как объявился более года назад первый.

Трудно было определить расстояние – версты или десятки верст. В свое время Буян обмолвился, что подземные толчки ощущались на расстоянии двадцати верст, но говорил он скорее предположительно – пигалики ведь и сами ничего толком не знали. Так что, если двадцать верст, Золотинка успеет дойти до места в течение четырех часов, принимая во внимание трудности бездорожья.

На место она добралась к началу дня, когда все уже было кончено. В окрестностях канувшего под землю дворца гудели толпы собравшегося на светопреставление народа. Среди множества говорливых очевидцев не было, однако, ни единого человека, кто действительно прошел через дворец, то были, так сказать, очевидцы второго ряда: они слышали тех, кто сам видел.

Толковали о явлении народу спасительницы – великой государыни Нуты, которая скрывалась под личиной чернушки, чтобы вернуться на престол, когда «пробьет час». Иные с примечательной запальчивостью утверждали, что великая государыня Нута вызвала волшебный дворец своей волей, чтобы заманить в него нечестивцев, дерзнувших преследовать Спасительницу. И только горстка чистых помыслом уцелела.

Если ожидания толпы относительно Нуты представлялись Золотинке восторженным недоразумением, то упорные толки о нечестивых и верных заставляли задуматься. Появление блуждающих дворцов породило множество противоречивых и часто уже совершенно невероятных слухов, они бродили в народе, возбуждая волнения и надежды; люди снимались целыми деревнями и, возбуждаемые неведомыми пророками, устремлялись на поиски Беловодья – счастливой страны изобилия, некошеных трав и непуганых зверей, где вольному воля, а спасенному рай. Имелись, понятно же, учения и прямо противоположного толка, появлялись целые «согласия» религиозно убежденных людей, которые ставили волшебные дворцы-ловушки в непосредственную связь с очевидным уже концом света, относительно точного срока которого различные согласия между собой только и пререкались. Одни ожидали Князя Света, другие Повелителя Тьмы, и те, и другие с равным основанием ссылались на блуждающие дворцы, как несомненное свидетельство в пользу своих далеко идущих построений. Самое удивительное при этом, впрочем, что и те, и другие, почитатели Света и почитатели Тьмы, надеялись так или иначе на перемены к лучшему.

Впрочем, общие умопостроения не мешали очевидцам подмечать частности – иногда очень верно. Вряд ли в народе, к примеру, могли знать, что толковал член Совета восьми Буян пленнице пигаликов Золотинке, когда напутствовал ее перед побегом. Тогда он, показав чертеж Словании, отметил, что медный человек Порывай, похоже, гоняется за блуждающими дворцами. Пигалики отложили на чертеже бессмысленные с виду петли и кривые, которые описывал по лику земли рехнувшийся истукан, и везде, где можно, проставили счет дням и часам. Так обнаружилось, что истукан целенаправленно двигался (напролом, через города и веси, поля и буераки) к прорывающимся из-под земли блуждающим дворцам. Порывай чуял их через расстояния и заранее, но не поспевал к событию. Потеряв цель, он сбивался с толку – на многие недели и месяцы (от первого появления дворца под Ахтыркой до второго и третьего прошло совсем немного времени, а следующего пришлось ждать более полугода). Это все было видно на чертеже как на ладони: за осторожным заключением пигаликов стояли упорные и кропотливые наблюдения. Когда же Золотинка вышла на волю, она с некоторым смущением обнаружила, что доверительное сообщение Буяна давно уже не тайна. На деревенских завалинках, по кабакам никто и не сомневался, что истукан гоняется за дворцами. На завалинках мыслили просто: после этого – значит в следствие этого.