Рождение волшебницы

– Не-ет, – пролепетала Золотинка, застигнутая врасплох. На нежных ее щечках легко проступала краска – до глупости легко. – Нет, не замечал. А что?

Что! И девушки, и грузного сложения дама то и дело приплясывали, подстегнутые дурным въедливым писком, один пигалик ничего такого не замечал. Золотинка слишком хорошо знала «что», почему не кусают ее комары, не осмеливаются даже садиться, но совершенно не ожидала, что рассеянная, сосредоточенная на себе Зимка может проявить столь необычную наблюдательность.

Пришлось Золотинке тотчас же приманить комаров и оглушительно съездить себя по щеке, чем она и комаров прихлопнула, сразу двух, и наказала себя за неосторожность, и щеку разрумянила естественным образом, так что не нужно было других оправданий.

– Совершенно с вами согласен, государыня, – сказала Золотинка, не останавливаясь больше на скользком вопросе о комарах, – блуждающие дворцы – это западня. Если люди гибнут, и во множестве гибнут – то западня. Гибнут и все равно идут – несомненно, ловушка.

Государыня любезно выслушала пигалика и кивнула. Сенная девушка в дверях тем временем ловила взгляд:

– Принесли траву. На пол. Можно впустить?

Занятая своим, государыня не совсем даже и уяснила, что ей толкуют, она более отмахнулась от докуки, чем распорядилась. Однако сенная девушка уже впустила принаряженную, раскрашенную румянами и белилами хозяйскую дочь с охапкой только что срезанной зелени. Следом явилась большущая охапка пахнущей лугом и речной свежестью травы: растопырив ручонки, маленькая служаночка целиком пропала за зеленой копной. Похоже, она ничего не видела, по чрезмерному усердию лишив себя возможности разбирать дорогу и лицезреть великую государыню. Чудом не споткнувшись на пороге, у порога она и остановилась в виде снабженного ногами стожка.

А хозяйская дочь, не спуская масляного взгляда с государыни, принялась ронять донник по комнате, раз за разом выпуская из расслабленных рук его жесткие духовитые стебли. В двух шагах от княгини девица обомлела в бездействии с пустыми руками.

– Всё? – снисходительно усмехнулась государыня. – Ну, иди, иди, – пыталась она привести в чувство девицу, – иди, – нахмурила она брови, выказывая признаки нетерпения.

Слезы проступили на глазах девицы от напрасного усилия выразить себя словом. Восторг и трепет, некая душевная сладость, предчувствие неясного чуда, которое должно было воспоследовать от одной только близости к государыне, стесняли дыхание… Но тут уж Зимка – по природной своей живости она не выносила слюнтяйства ни в каком виде – сорвалась и прикрикнула без затей:

– Ладно, пошла вон!

Хозяйская дочь шарахнулась о дверь и со стоном вывалилась. А стожок донника на ножках остался, не получая никаких распоряжений. Должно быть, Зимка устыдилась ненужной грубости. Устыдилась пигалика, – странным образом, выказав нечаянную несдержанность, Зимка против воли будто бы покосилась на малыша и хотя осуждения не приметила, не увидела ничего, кроме… кроме вежливого выражения на лице, смутилась. Раскаяние ее было искренним и стремительным – как и все в жизни Зимки.

– Пойди сюда, девочка, – сразу переменившись, сказала она стожку, который представлял теперь тут, по Зимкиному понятию, хозяйскую дочь. И поскольку служаночка признаков понятливости не выказывала, государыня добавила с нетерпением: – Траву-то брось, подойди сюда. Тебя как зовут?

Трава рухнула и, засыпанная по колено, предстала черноволосая девочка со скромной лентой в волосах.

– Остуда, – сказала девочка.

– Это твоя сестра? – кивнула Зимка на дверь.

– Нет.

– А кто? – с крайним недоумением возразила Зимка.

– Хозяйка.

– Так ты здесь служишь?

На это девочка и вовсе не ответила. Она глядела на государыню пристально и отстраненно – так разглядывают требующий внимательного изучения предмет. И совсем неожиданно для себя, не понимая почему, великая государыня Золотинка неуютно подвинулась.

– И давно ты здесь служишь? – сказала она с некоторым усилием.

– Давно.

Если только можно выказать дерзость одним ровно сказанным словом, не позволив себе ни единого резкого движения, то маленькая служаночка Остуда исполнила эту головоломную задачу. И Зимка это смутно почувствовала.

– А кто твои родители? – сказала она уже без ласки в голосе. – Ты сирота?

– Я давно не имею от родителей никаких вестей.

Непозволительная краткость и, наоборот, пространный ответ – все было дерзостью. В устах трактирной девчонки обстоятельный, грамматически правильно построенный ответ звучал чистым вызовом. Зимка нахмурилась.

– Мне кажется, ты знавала и лучшие времена, – сказала она, подумав.

– Все зависит от того, что понимать под лучшими временами, – возразила та.

А Зимка – что уж совсем невероятно! – отвела глаза, не в силах выносить этот спокойный и твердый взор.

– Ну хорошо, – сказала она, отпуская служаночку мановением, и остановилась: – Так кто же твои родители?

– Мне не хотелось бы говорить о них в этом месте.

Великая слованская государыня вспыхнула, как от пощечины. Служаночка, не дожидаясь позволения, выбралась из травы и покинула спальню, прилежно, без стука закрыв за собой дверь.

– Что за дикость?.. – пробормотала государыня и обмахнула лицо ладонью, словно снимая наваждение. Потом оглянулась за спину.

Деятельная дама, что возилась на кровати с пологом, давно уж раздувала ноздри, присматриваясь к странной служанке. Она грузно скользнула на пол, попадая ногами в высокие парчовые туфли, и сказала с необходимой почтительностью, негромко, но непреклонно:

– Позвольте, государыня… я проведу расследование. Все необходимое расследование. Этого нельзя так оставить.

– А!.. Да… – отмахнулась княгиня, как-то сразу, с внезапным равнодушием оставив мысль о недоразумении.

А деятельная дама уже выскользнула из комнаты, подобрав на пороге платье, чтобы не прищемить его дверью. Хищная (по должности?) пронырливость эта внушала тревогу, и Золотинка положила себе разыскать Нуту, как только представится возможность. Пока же приходилось пробавляться болтовней.

– Рассказывай! Что-нибудь смешное, – повернулась государыня к пигалику. Оказывается, она все время о нем помнила.

Смешное – это был, наверное, сам пигалик, который пытался давеча угнаться напролом, через пень-колоду, дебри и буераки за медным человеком Порываем. Медный лоб пер, не сворачивая, а маленький пигалик добросовестно пытался ему подражать. Это и было смешно. Зимка смеялась.

Наконец она поднялась, притворно зевнула, не стесняясь малыша, скинула разлетайку, оставшись в кружевной рубашонке, и забралась под полог. Повинуясь распоряжению, девушки удалились.

Под легкой серебряной паутинкой, что занавесила государыню, не различалось ничего, кроме белесых теней. Отсветы свечи на шелке придавали зыбкому сооружению призрачный, какой-то недостоверный вид. Золотинка уселась на постель, в изножье кровати, как велел ей голос из-под полога. Наступило молчание. Слишком долгое и трудное, чтобы оно вот так вот ничем и кончилось.

– Вот что… – раздался голос и дрогнул… право, стоило Зимку пожалеть. – Что у вас в Республике говорят о Золотинке?

– О вас, государыня? – удивилась Золотинка, удерживаясь на едва уловимой грани, где насмешку уже нельзя скрыть.

– Не придуривайся! – грубо, но все равно негромко, не давая себе воли, отозвалась Золотинкиным голосом Зимка. И ничего к этому не прибавила.

– Как вам сказать… Золотинка приговорена к смертной казни с отсрочкой приговора на два года. Она в строгом заключении, никаких свиданий.

– Значит, все-таки правда… – задумчиво проговорила тень под пологом, и Золотинка поняла, что великая государыня Зимка вопреки слишком известным ей обстоятельствам таила безумную надежду, что слухи о вновь объявившейся у пигаликов Золотинке все ж таки – спаси, господи! – неосновательны. Зимка нуждалась не в правде, а в утешении.

– Ты сам ее видел? – глухо, неприязненно и все равно, вопреки всему, с ожиданием чудесного избавления спросила государыня.