Страница 143 из 353
Растерянно подвывая, Золотинка приплясывала и судорожно дергала широко раскиданную тройчатку. При этом частью сознания она отмечала беспрестанную самовозню: паучьи руки смещались одна относительно другой, от тряски свалился глаз и устроился в кожистой впадине, ухо сползало, отыскивая более естественное положение. В горсти третьей конечности появились собранные на мостовой зубы, они расползались по руке, как крупные жуки, и, не находя себе лучшего применения, начинали пристраиваться на кончиках пальцев, образуя чудовищный орган: руку-пасть.
– Поглум! – вскричала Золотинка, изнемогая. – Поглум!
Голубой медведь не исчез. Он высился среди всеобщего безобразия, как снежная гора над взбаламученной ненастьем равниной. И с замечательным достоинством озирался, приглядывался к дальнему концу площади, где очень уж верезжала женщина, и обращал изучающий взор на мучения Золотинки, чтобы завести потом глаза вверх, уставив их на крутую кровлю крыши – там, цепляясь за обнаженные стропила, копошились мелкие и крупные уроды. Потом, задержавшись внимательным взглядом на снабженной отростками рук голове, что раскачивалась на оборванном оконном ставне, Поглум поднимал нос к мрачно клубящимся тучам и в полном соответствии с худшими своими опасениями убеждался, что зловещий листопад продолжается без перемены. Долго-долго, не выражая чувств, разглядывал он вихри желто-зеленого мусора.
– Поглум! На помощь! – взывала Золотинка, теряя силы.
– Я терплю! – обронил тот, не оглянувшись. – Ты сказала терпеть, и я терплю.
По горбатой спине медведя, хватаясь за шерсть, поднимался довольно развитый урод, который состоял из поджарых ягодиц с посаженной на них головой, непарных рук и одной густо поросшей волосами ноги с толстыми, как колода, икрами. Не находя себя иного дела, нога часто лягала медведя, тот поеживался и терпел. Но когда предприимчивый не по разуму едулоп свел руки на необъятной шее и вознамерился душить, терпение Поглума лопнуло, и он, вызверившись, прихлопнул уродца, как надоедливое насекомое. Брызнула буро-зеленая тина, медведь брезгливо стряхнул раздавленные остатки нечисти.
Между тем Золотинка упала. В единоборстве с пауком она не остереглась другого свалившегося с небес выродка: то была одиночная рука, и цепкая тварь замкнула ей горло. Паук же нащупал другую ногу, и скованная Золотинка рухнула. Через мгновение Поглум разломил в плече едулопа, севшего ей на шею клещом, и Золотинка обнаружила над собой голубую морду.
– Мир, – сказал он.
– Мир, – торопливо согласилась она. Медведь тронул когтями щеку, на который висели ошметки раздавленной гадины, и Золотинка, внезапно подхваченная, вознеслась в теплых объятиях высоко-высоко над головами людей – Поглум поднялся в рост.
– Бей их, ребята, в хвост и в гриву! Где наша не пропадала! – метались сиплые от возбуждения крики. – Двум смертям не бывать!
Произошла разительная перемена. Поветрие единого чувства вернуло людям отшибленную волю. У большинства не было настоящего оружия, и в ход пошло дреколье – обломки брусьев, оглобли, доски. Выродки ответили недружным воем, который перемежался злобным шакальим тявканьем.
Но Золотинка в объятиях Поглума видела над собой грозовой испод неба, из которого по-прежнему падала живая труха. За первым порывом мелочи сыпались уже и туловища. Едулопы заселили крыши, там обретались взрослые, почти законченные особи. Золотинка приметила поднявшуюся на ноги тварь – полное подобие человека, единственным недостатком которого являлось отсутствие головы. А с неба летели все новые и новые россыпи готовой к мерзкому соитию нечисти.
– Укройся в подземелье, пока я не управлюсь, – сказал Поглум.
Золотинка не нашла возражений, хотя с близким к отчаянию беспокойством помнила, что даром теряет время: мгновение уходит за мгновением, и каждое мгновение – это муки Юлия.
И она никак не предполагала, что Поглум замурует ее в темнице. Раскидав ногами завал, он шире открыл воротца, чтобы впустить Золотинку, а потом принялся засыпать вход обломками разрушенной сторожки. Оказавшись на лестнице в темноте, она услышала частый грохот, щель между створами исчезла под грудами каменного и деревянного мусора.
Поглум усердствовал. Он засыпал ворота с верхом, так что и следов не оставалось, а потом кинул сюда же дохлого едулопа. Уродец наскочил на него со всех ног – их насчитывалось четыре – и очутился с переломленным хребтом в общей куче. Медведь, расправив плечи, оглядел результат:
– Та-ак…
Золотинка же, очутившись во тьме, прислушивалась. Под сводами неопределенно простиравшегося покоя шелестели вздохи и стоны. Где-то в недрах мрака родилось бормотание и – жуткий вопль. Шум, словно кто-то перекатывался по полу, вскрики.
– Ратуйте, люди добрые! – взывал знакомый как будто голос. – Ой, мамочки, кто-нибудь! Боже ж мой! Род всеблагой!
Когда в поднятой руке Золотинки зажегся красный перстень, можно было разглядеть пустые клетки с распахнутыми вразнобой решетчатыми дверями, людей – какие лежали, какие жались к стенам и загородкам… Она сбежала вниз к Дракуле. Ошеломленный до заикания, откинув в ужасе голову и задрав бороду, тот сидел в дальнем конце прохода возле положенной на пол двери.
– Царевна-принцесса, – жалко пробормотал он. – Милая царевна, я напился до чертиков.
В руках Дракулы тормошилась голень, имеющая на коленном суставе два уха. И здесь же, на колене, как на голове, кривлялся зубастый рот, голень повизгивала и потявкивала. Кровавый синяк на щеке, подозрительно напоминавший поцелуй, говорил о происхождении безмерного испуга в глазах дворецкого. И он совершенно протрезвел.
– Дракула, это едулоп. Его нужно мм… прихлопнуть.
– Тогда отвернитесь, царевна, – молвил благовоспитанный дворецкий. – Я сейчас это сделаю.
Она отвернулась. Что-то вякнуло с хрустом. Покосившись, она увидела забрызганные тиной прутья решетки, при последнем издыхании корчилась расшибленная голень.
– Фелиса! – крикнула Золотинка, озираясь.
Никто не отзывался и потом, когда она снова и снова начинала кричать.
Дракула ничего не мог сообщить о Фелисе. С некоторым замешательством он обнаружил на расстоянии вытянутой руки корзину с ключами, которые признал за свои.
– Вы можете вывести меня отсюда? – спросила Золотинка. – Мне нужно в книгохранилище Рукосила.
– Недостаток скромности – это недостаток ума, – отметил Дракула, с несколько преувеличенным изумлением перебирая собранные на связки ключи. – Однако, имея полный набор ключей, я могу вывести вас отсюда. Не думаю, чтобы такое утверждение было большой нескромностью с моей стороны. Да, царевна-принцесса, могу!
Не прошли они и двадцати шагов, углубляясь в подземелье, как наткнулись на человека – все тот же молчаливый дядька с укутанной Фелисой на руках.
– Бьется, – с глухим отчаянием произнес парень, показывая расцарапанную щеку.
Он опустил руки, выражая тем самым полный отказ от защиты.
– Фелиса, – позвала Золотинка, – это я. Помнишь? У меня золотые волосы. Я тебя поцелую.
Безумная насторожилась, отстранившись. Неловкий смазанный поцелуй волшебницы не привел девушку в чувство. Что-то было утрачено. И теперь уж образумить Фелису наново, догадывалась Золотинка, будет труднее, чем в первый раз. Вот результат торопливого, на бегу, волшебства. Расстроенная Золотинка все же потянулась к Фелисе, чтобы обнять… Девушка встретила ее хлестким ударом ладони и вскочила. Золотинка отпрянула, щека горела. Потупившись, парень поднял соскользнувший плащ и укрыл сумасшедшую.
– Не покидай ее, – сказала Золотинка стражнику. – Ждите Поглума.
Углубляясь в путаницу боковых ответвлений, принцесса-царевна с дворецким вступили в область глухой тишины, где не было даже крыс и не капала, просачиваясь через неровные своды, вода. Они отперли преграждавшую ход решетку, а за ней вторую. Но сам перелаз из одного подземелья в другое выглядел по-иному: заделанная в стену плита, на которой висел полурассыпавшийся скелет.