Рождение волшебницы

– За тобой не угонишься, Видохин! – послышался возбужденный голос Рукосила. – К чему такая прыть? Ты весь дрожишь? С чего бы?.. Жарковато в шубейке?

Ответ старика нельзя было разобрать.

После некоторых отрывочных замечаний, шорохов, перемещений, прямо у своих ног (уши оказались возле земли), обок с корзиной Золотинка услышала вкрадчивый, не лишенный даже страстности шепоток, который сразу же вызвал представление о тонконогом вихлявом человечке, столь памятном ей еще по Колобжегу.

– Бумага, мой государь… В шубе. Извольте глянуть.

– И что? – с нетерпеливой раздражительностью отозвался Рукосил.

Тонконогий что-то показывал, потом добавил исчезающий шепотом:

– Здравствуй, Юлий милый!

Последовал молчаливый шелест, и Рукосил грязно, витиевато выругался – не злобно, а растерянно.

– Это что, у Видохина? – прошептал он. – Старый хрен, при чем он тут?

Золотинке в ее корзине впору было зубами скрипеть от собственной неосмотрительности!

– Позвольте, мой государь, – возбужденно шептал Ананья, – смотрите: лист из конторской книги Хилка Дракулы… Возможно, последний лист книги… Выработан на бумажной мельнице «Меч и черепаха» по меньшей мере восемнадцать лет назад.

– Хилок? – перебил Рукосил. – Голова идет кругом. Но не дворецкий же в любви Юлию признавался, ты как разумеешь?

– Думаю, что нет.

– Старый черт Видохин? А? Что за катавасия? Рука Золотинки? И откуда у Зыка ее хотенчик, который бог весть когда еще потерял Юлий? Полная загадка. Но чую, мы где-то близко. Очень близко, Ананья. Чем больше путаницы, тем ближе. У меня ощущение, что девчонка рядом – рукой достать.

Корзина заскрипела, конюший, по видимости, на нее оперся и долго молчал после этого. Наконец, он заговорил ровным голосом:

– Давно, Видохин, вы с ней расстались?

– Не понимаю, – буркнул старик, – оставьте меня в покое.

– Давно ты расстался с Золотинкой? Иначе ее зовут царевной Жулиетой, что от слова жульничество. Принцесса Септа, если хотите.

– Никого из троих не знаю, – огрызнулся старик.

Золотинка перевела дух – насколько можно было это сделать вниз головой в трухлявых стружках. От неподвижности шумело в ушах и тяжелело в затылке.

– А кого ты знаешь?

Недолгая тишина после вопроса завершилась звучным и хлюпким, словно в густое тесто, ударом. Видохин сипло всхрапнул, его начали бить, затыкая стон и хрип, неродившееся слово новым ударом. Это длилось недолго, но страшно.

– А кого ты знаешь? – повторил Рукосил звенящим голосом.

– Золотого отрока, – простонал Видохин.

…И потом чужой, посторонний голос, который Золотинка не тотчас и признала.

– Извините, что происходит?

Голос этот имел значение, потому что все притихли.

– Впрочем, я вижу. Излишний вопрос. Позвольте, конюший Рукосил, выразить вам в частном порядке мое возмущение. Мы, пигалики, (Черних – вот кто это был!) не вмешиваемся в дела людей. Но как порядочный пигалик я не потерплю, чтобы эта гнусность происходила у меня на глазах!

– И что же вы сделаете? – спросил Рукосил с вызовом.

– Я немедленно удаляюсь!

– Не смею задерживать в таком случае.

Черних, очевидно, смутился.

– Простите, Видохин, я горячо вам сочувствую! Насилие ужасно меня огорчает, поверьте! Но ничего не поделаешь: закон запрещает нам вмешиваться в междоусобицы людей…

– Справедливо, Черних! – насмешливо заметил Рукосил. – Мы и сами разберемся.

– Простите, простите, – повторил Черних. Легкий скрип ступеней поведал Золотинке, что пигалик начал спускаться.

– Да уходите… вам лучше уйти, – измученно пробормотал Видохин. – Я знаю пигаликов, я понимаю… вам нельзя… закон… Приходите, Черних, в другой раз… навещайте.

Тот ответил сдавленным горловым звуком. И мгновение спустя поднялся шум свалки, грязная брань, крик, возня – прислужники чародея набросились на пигалика.

– Преступление! – пресекающимся голосом, задыхаясь, прохрипел пигалик.

Кажется, ему забили рот кляпом, но он что-то еще мычал. Конюший говорил с подчеркнутым миролюбием, в котором, впрочем, достаточно явно сквозила насмешка.

– Пигалики – рабы закона, а мы, люди, рабы обстоятельств – каждому свое. Не могу я допустить, чтобы вы тут же за порогом принялись распространяться о зверствах Рукосила. Я свято соблюдаю все положения Каменецкого договора. Вы не ранены. Воротничок оторвался? (Негодующее мычание.) Убытки будут возмещены.

– Вряд ли вы этим отделаетесь! – громко сказала Анюта.

Золотинка чуть не вскрикнула в своем узилище. Стоять на голове было ужасно трудно, она испытывала всевозрастающие муки и закусила губу, чтобы не застонать. Появление волшебницы пробудило надежду на избавление.

– Че-ерт! – прошипел где-то рядом с корзиной Рукосил. – Сколько их там? Не башня, а проходной двор.

– Развяжите пигалика, – со скрытым возбуждением в голосе велела волшебница. – Это опасное нарушение Каменецкого договора. И не мучайте старика. Стыдно.

– Я знал, Анюта, что вы здесь, – сказал Рукосил именно потому, что не знал. – Вы слышали: речь идет о моей ученице Золотинке, она похитила искрень. Лучшая ученица, Анюта, надежда учителя. И вот – воровка. Схватила яркую игрушку и бежала. Я говорю начистоту, с вами бесполезно хитрить. Совершенно случайно в несведущие руки попал искрень. Это большое несчастье.

– Не говорите чепухи, Рукосил, случайно искрень не мог попасть ни в чьи руки. И тем более в несведущие.

– Оставим пустые препирательства. Искрень в руках неверной девчонки нарушит установившийся порядок и равновесие сил.

– Не хотите ли вы сказать, что мир выиграет оттого, что искрень из рук девушки попадет в ваши руки?

– Дура! – прошипел Рукосил на сторону, то есть как раз туда, где корчилась в муках вверх тормашками Золотинка.

Анюта начала спускаться с лестницы, может быть, для того, чтобы развязать пигалика собственноручно. Рукосил не вмешивался, послужильцев его и вовсе не было слышно. С площади доносился победный рев: кто-то там брал верх – то ли дикари, то ли уроды.

Если она развяжет пигалика, все кончится хорошо, горячо загадала Золотинка.

Стремительно топотнул человек, в тот же миг другой, и Рукосил отчаянно вскрикнул:

– Руки! Рот! Руки держите!

Золотинкино сердце скакнуло, екнуло, и все было кончено. Рукосил заговорил успокоенно, как человек, счастливо избежавший опасности:

– Не давайте ей ничего произнести, ни слова! И руки держите! Каждое слово – заклинание, ваша смерть!

Слышалось напряженное дыхание нескольких человек. Потом стена озарилась трепещущим ржавым светом, и Золотинка разобрала произнесенную отчетливым шепотом рядом с корзиной бессмыслицу:

– Топ капо опак пот!

Анюты не стало.

Золотинка почувствовала это всем своим существом. И тут же снова внезапный вскрик, топот, железный лязг, хрип, вой… звучное падение тела. И Рукосил вскричал:

– Болваны! Это будет стоить войны. Убили пигалика… Он что, мертв?

– Падаль.

– Добейте!

Золотинка не могла зажать уши и потому зажмурилась, когда услышала хруст разрываемой железом плоти.

Кто-то сказал:

– Сам же кинулся, сволочь…

– Бегом наверх, осмотрите всё! Каждую щель! – взвинченно распоряжался Рукосил. – Ананья, ведь это война, пигалики не простят.

– Искрень все спишет, мой государь.

– Искрень! – воскликнул Рукосил в лихорадочном возбуждении. – Да был ли искрень? А? Как не усомниться? Была ли девчонка?.. Видохин, отрок твой был? Встряхните его! Мамот! – звучная оплеуха. – Отрока зовут Золотинка, слышишь?

Старик был еще жив и проговорил подавленным слабым голосом:

– Золотинка продался пигаликам. А мне достался клочок бумаги – их договор. А ведь я видел его как тебя, Рукосил. Он явился в сиянии эфира, источая нежнейшие благовония Смирты. Струилось золото волос, разобранных жемчужными нитями. Зеленая листва покрывала прозрачные шелка одежд, чудесная зелень увивала гибкие руки его и стан… Неслышно, легчайшей стопою сошел он с облачка и предстал, нахмурив брови.