Рождение волшебницы

Онемела и Золотинка. Застыла перед Нутой, потерянная и несчастная… Пока вдруг не сообразила, что Нута не узнает ее, не может признать под чудовищным оскалом черной хари. И разом смятенная совесть замолкла в Золотинке – маска помогла ей оправиться, и в тот самый миг, когда неподвижная, бледная, без кровинки княгиня как-то дико зевнула и судорожно уцепилась за спинку кресла, Золотинка обратилась в бегство. Никем не задержанная, не остановленная даже криком, проскочила пустую горницу, лестницу, сени – на крыльцо, и здесь в виду волнующейся на площади толпы заставила себя придержать шаг, все еще ожидая переполоха.

Не слышно было, чтобы кто-нибудь обеспокоился. Еще четыре ступени вниз – и она сбежала на мостовую, не выходя из-под гульбища, чтобы не попасться Нуте на глаза. Двинулась вдоль стены, ощущая, как горит под маской лицо. Потом припала плечом к столбу, отвернула черную харю и прижалась пылающей щекой к камню.

Больно билось заплутавшее сердце. Что теперь? И что с Поплевой? За что хвататься, куда идти и как жить?

Золотинка глубоко вздохнула, возвратила на лицо маску и чувствительно пристукнула упрятанного в кошель хотенчика. И медленно обошла столб кругом два раза. После чего привалилась спиной к столбу, имея в виду посмотреть, что у них там на площади все-таки происходит. А там донельзя возбужденная толпа провожала взглядами медленное движение стяга. На обширном полотнище его зыбко колебался святой Черес, обуздавший змея, и два переливчатых слова: «Больше всех!» Это шествовал, удаляясь к башне скоморохов, Порывай.

– Ага! – чья-то хищная рука ухватила Золотинку за плечо. Она рванулась, но высвободиться не сумела.

– Оставьте, меня, Дракула! – недовольно сказала она, когда опознала дворецкого.

И он, изменившись в лице, произнес уже лишенные смысла слова:

– Это ты, негодник, перепугал княгиню? – сказал и смолк. И продолжал иначе: – Великая государыня Нута велела привести… черную харю… – Опять он сбился и продолжал уже совсем отличным от всего прежнего шепотом: – Царевна-принцесса!

И разжал руку. Наконец-то! Длинноносое лицо его усвоило подавленное и несчастное выражение. Непроизвольно потянул он на лоб плоскую шапку в попытке заслонить глаза и больше не видеть.

– Да, Дракула, – сказала Золотинка тоже тихо. – Я нечаянно испугала Нуту.

Вся площадь, сколько было народу, отхлынула к башне канатоходцев, куда неуклонно держало путь, продвигаясь в толпе, высоко поднятое знамя Юлия.

– Вот что, царевна-принцесса… – голос Дракулы совсем пересох. – Значит так… следуйте тихонько за мной, как будто вы сами по себе, а я уж сам по себе. Вот искушение! Какой ужас!

– Хорошо, Дракула, – покладисто сказала она.

Расслабленным шагом дворецкий повел ее прочь от крыльца в угол, где смыкалась темная громада Старых палат с праздничным строением Новых, и здесь скрылся за дверцей, предварительно оглянувшись. Поотстав, следовала за ним Золотинка.

В темных путаных переходах с голыми стенами она угадывала Дракулу по призывному бренчанию ключей – это была уловка перепуганного дворецкого. Но и бренчание мало помогало, Золотинка все равно терялась среди дверей и коридоров. Дракула притаился за углом и выглянул, когда отчаялся ждать. Он поманил ее, приложив палец ко рту. Дальше был узкий коридор, темная винтовая лестница, где пришлось продвигаться почти на ощупь. Конец пути обозначила щель приоткрытой двери.

Жилище (контора?) дворецкого походило на скупо обставленную гостиную состоятельного горожанина. И даже на лавку виноторговца. Заметное место занимала двусторонняя стойка: большие темные бутылки лежали на боку пробками вниз. На всю стену ларь с крышкой. У окна простой стол под скатертью: перья в серебряном стакане, чернильница и все прочее, оплывшие свечи. Небрежно прикрытый платяной шкаф и поставец с посудой – это уже от жилища. И основательный, усиленный распорками стул с ременным сидением. Два небольших окна в частых свинцовых переплетах глядели углом на площадь: одно на опустевший постамент Порывая, другое, поменьше и поуже, на южную сторону.

Дракула, естественно, вздохнул, прежде чем извлечь из гнезд пару объемистых бутылок. Потом, отвернувшись в угол, рассчитанным ударом друг о друга отшиб горло – вино пролилось. Конечно, из бутылок со сколотыми краями нельзя было пить. Он достал высокую глиняную кружку, наполнил ее и опорожнил в глотку.

– Что вы делаете? – не выдержала Золотинка.

– Чтобы напиться, царевна-принцесса, до потери памяти, нужно хорошенько потрудиться, – озабоченным взглядом он окинул ряды бутылок. – Это называется запой, царевна-принцесса. Долее суток, правда, я вряд ли смогу продержаться. А трое суток вовсе не обещаю. Но двадцать часов в вашем распоряжении. При удаче и больше.

– А потом?

– А потом, царевна-принцесса, хозяин получит подробный отчет о нашем свидании.

– Почему же не прямо сейчас? Что-то я не понимаю вас, Дракула.

– А я не совсем вас вижу, царевна-принцесса. Будьте добры, если это вас не очень затруднит, уберите эту противную харю… Вот так, – удовлетворенно сказал дворецкий, когда она исполнила просьбу. – Один вопрос, если позволите великодушно… – принимаясь за вторую бутылку, дворецкий расслабился и вольнее устроился на лавке. В повадках его и в речи появилась обстоятельность. – Один вопрос, но существенный: точно ли вы запустили искрень?

– Не знаю, – пробормотала Золотинка под испытывающим взглядом. – Эта штука называется искрень? Такой огненный колоб, что пожирает железо? – она подвинула себе стул и села возле стола, мельком глянув в мутное узкое оконце: сквозь разводы зеленых стекол расплывающимися волнами колебались у подножия башни взволнованные толпы.

– Вы хотите сказать, что совершили колдовское чудо, не зная, как оно называется? Ничего не понимаете?

Золотинка пожала плечами – не вполне искренне, разумеется. Разговор с Буяном многое прояснил. Чего она действительно не понимала, так это то, сколько позволить себе откровенности с Дракулой.

– Вы можете меня защитить? – спросил он вдруг.

– Я?

– Понятно, – сказал дворецкий и потянулся к бутылке. Он не пил, а попросту заливал в себя вино, так что текло в уголках рта, по бороде и капало на грудь праздничного серебристо-серого кафтана.

– Вы можете искрень повторить? – спросил он, отдышавшись после кружки.

– Наверное.

– Наверное! – Дракула покачал головой, как человек, который встретился с простительным, но все равно ошеломляющим в первый миг недомыслием ребенка. – Так вот, милая барышня, Рукосил, величайший чародей современности, при мне сказал, что искрень не может запустить никто. Никто! Есть глухие упоминания у древних. Это все.

– Да?

– И заметьте, барышня, я не спрашиваю, как вы это сделали. Боже упаси спрашивать! Но, царевна… – Дракула запнулся. – Если вы все же надумаете взять власть, вспомните обо мне. Возможно, вам понадобится хороший верный дворецкий… Или у вас есть сомнения?

– Да-а, – обалдело пробормотала она, поскольку ответ был уже подсказан вопросом.

– Тогда прошу вас сюда.

Под откинутой лавкой открылся продолговатый ящик, целиком загруженный уложенными корешками вверх книгами и тетрадями.

– Здесь полный порядок, – со сдержанным удовлетворением объявил Дракула. – Вы хотите проверить мою отчетность?

Она ответила изумленным взглядом.

– Видите ли, милая барышня, – он медленно опустил крышку ларя, – если вы в самом деле надумаете завладеть миром, вам понадобится большое хозяйство. Когда у вас будет три тысячи платьев – как упомнить? Вам понадобится верный человек, у которого все записано.

– Дракула, как-то вы уж очень замахиваетесь. Вы только что советовали мне бежать.

Дворецкий, словно бы спохватившись, на мгновение замер и потянулся к бутылке. Но пить не стал.

– Вы не заметили главного, милая барышня: у вас нет выхода. Вам придется овладеть миром или погибнуть. Другого выхода нет. Или пшик-вжик ой-ё-ёй или три тысячи платьев. Искрень и есть тот самый философский камень, над которым понапрасну свихнулись выдающиеся умы древности. Это могущество. Это власть. Это полное и совершенное оружие. Как вы думаете, Рукосил оставит такую игрушку в чужих руках? Оставит он в живых такого человека? Вам придется стать сильнее всех, просто для того, чтобы уцелеть. В итоге все то же: три тысячи платьев…