Топ-модель

Ройс неожиданно принял строгий вид, как будто находился в привычном для него зале суда. Дженнифер всегда поражалась тому, как быстро и ловко он приспосабливался к новой ситуации.

– Я полагал, мама, что ты уже далеко не такая бодрая и подвижная женщина, какой была в молодые годы, и что тебе понадобится женщина, способная позаботиться о тебе, поддержать в трудную минуту и помочь по дому.

– Да, это было очень мило с твоей стороны, – согласилась с ним Гэйтс Фокс.

– Все это абсолютная чепуха, – резко вмешалась в их разговор Дженнифер. – Я не хочу, чтобы моя дочь уезжала так далеко на восток. Она слишком молода, неопытна и будет чувствовать себя там абсолютно несчастной, покинутой и не сможет…

– Если хочешь знать, – нетерпеливо оборвал ее Ройс, – она с нетерпением ждет того момента, когда уедет отсюда.

Дженнифер оцепенела на какое‑то мгновение, а потом опомнилась:

– Я не верю тебе. Ты лжешь.

– Какого черта я должен тебе врать? Могу сказать тебе откровенно: был момент, когда я думал, что она бросится мне на шею от радости, когда я сообщил ей эту новость.

– Нет, нет, это неправда. Этого не может быть. Она не может оставить меня. Я должна немедленно разыскать ее и все выяснить. Линдсей скажет мне всю правду. Она непременно подтвердит, что не хочет быть изгнанной из родного дома.

– Не думаю, что это так, дорогая, – необыкновенно ласковым тоном заметила Гэйтс. – У Ройса действительно нет никаких причин врать тебе. Это просто бессмысленно, так как очень легко установить истину. Что же касается твоего отношения к этой девушке, Ройс, то должна заметить, что она не так глупа, как ты думаешь. Я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что она догадалась о твоих хитроумных планах задолго до того, как ты сообщил ей о своем намерении. Она интуитивно постигает суть многих вещей и прекрасно чувствует обстановку в доме. К тому же, насколько я могу судить, она неплохо разбирается в людях. Дженнифер, все, что сказал Ройс, – чистая правда. Она действительно хочет как можно быстрее отправиться в эту школу. Правда, она открыто не призналась в этом, так как не хочет причинить тебе боль, но она в самом деле хочет покинуть этот дом. Нет, Ройс, она далеко не дурочка, какой ты ее себе представляешь. Конечно, ее можно считать простушкой, бесхитростной, долговязой, неуклюжей, занудой, косноязычной, но только не глупой. Я вижу в ней много твоих черт, Дженнифер. Я также вижу в отличие от тебя, Ройс, кем может стать эта девочка через несколько лет.

– Я ухожу, – решительно заявила Дженнифер.

– Не забудь, дорогая, что сегодня в четыре часа здесь собирается попечительский комитет больницы Моффитт. Ты непременно должна присутствовать на этом заседании, так как являешься его секретарем и казначеем. Что же касается тебя, Ройс, то ты должен уйти до того, как сюда начнут приходить наши женщины.

– Да, мама.

Гэйтс Фокс махнула рукой, давая понять, что они должны покинуть ее. Когда они вышли из комнаты, она устало подошла к своему любимому стулу, который стоял спинкой к огромным окнам. На противоположной стене висела написанная маслом картина – замечательное произведение Мэлоуна Грегори, выполненное в 1954 году. На ней был изображен ее дорогой и горячо любимый муж Кливленд. Гэйтс посмотрела на упрямый подбородок мужа, на мешки под глазами и подумала, что он выглядит стариком на этой картине, хотя в глазах можно было обнаружить хорошо ей знакомый неистребимый огонек молодости. Интересно, думал ли он, когда позировал художнику, о той глупой девушке двадцати лет, с которой спал вплоть до того момента, когда его прихватил сердечный приступ? В свои юные годы Сидни была очень похожа на дедушку. В ней тоже был тот самый страстный огонек, который притягивал к себе внимание окружающих и полностью подчинял их своей воле. А сейчас Сидни уже замужем и неожиданно превратилась в итальянскую княгиню. Сможет ли она оставить ремесло адвоката и стать добропорядочной женой в самом традиционном смысле этих слов? Откровенно говоря, Гэйтс не могла представить себе подобной метаморфозы, но в жизни все возможно.

Она снова подумала о том разладе, который случился в ее доме. Интересно, слышала ли Линдсей хоть что‑нибудь из той словесной перепалки, которая произошла между ее родителями? Но даже если слышала, какое это имеет значение? Линдсей все равно никому ничего не скажет. Она вообще никогда никому и ничего не говорит, даже своей бабушке.

А Линдсей в это время стояла в темном углу под главной лестницей и думала о своем. Значит, они действительно считают ее сорняком в своем прекрасном саду? Она провела пальцами по жестким кудрям, которые после мытья всегда напоминали пучок сухой соломы, и притихла, когда отец и мать вышли из библиотеки и направились в свои комнаты. Неожиданно ее охватило жгучее желание как можно быстрее покинуть этот проклятый дом. Оно у нее возникало и раньше, но сейчас стало еще сильнее. Ей действительно захотелось побыстрее отправиться в Коннектикут и в полную силу насладиться предоставленной свободой. Да, еще каких‑нибудь пару недель – и она станет абсолютно свободной. Стэмфорд, Коннектикут. Конечно, это далеко от родного дома, но тем лучше для нее. В какое‑то мгновение Линдсей испытала короткую вспышку жалости к матери, но потом она погасла. Ее мать вполне может сама позаботиться о себе. Через пятнадцать минут Линдсей оставила свое укрытие, незаметно выскользнула из особняка Фоксов и направилась в сторону Юнион‑стрит.

Ужин в доме Фоксов всегда проходил в обстановке элегантности и почти официальной сдержанности, подчиняясь давно заведенным правилам. В этом смысле вечер накануне отъезда Линдсей не был исключением.

Дорри, повариха, вошла в столовую слегка покачиваясь, так как в ее руках было два больших серебряных подноса, с которыми она лавировала между столами и стульями. Это удавалось ей с большим трудом. Подносы были тяжелыми, а она заметно прибавила в весе за последний год, что лишило ее былой подвижности. Приблизившись к хозяину дома, она опустила подносы перед ним и, увидев, что тот согласно кивнул головой, осторожно приподняла крышки с блюд. Тот внимательно проинспектировал приготовленные блюда и еще раз кивнул. Дорри поставила перед ним тарелку с грибным супом, тарелку с салатом из свежих овощей и небольшое блюдо с запеченными в духовке картошкой и мясом. Обслужив хозяина, она перешла к другим членам семьи.

Ройс сидел во главе стола, а его мать занимала свое привычное место на противоположном конце. Они по очереди вступали в разговор, умело придавая ему нужную направленность. Дженнифер сидела справа от мужа и за долгие годы так привыкла к этому, что даже представить себе не могла, что может сидеть где‑нибудь на другом месте. Она тоже принимала участие в разговоре, но только тогда, когда ее свекровь или муж затрагивали общую для всех тему и выказывали интерес к ее мнению. Сегодня она часто поглядывала на сидевшую неподалеку от нее дочь и ломала голову над тем, какие мысли бродят в голове этой несчастной девушки. Линдсей, как всегда, напряженно молчала, демонстрируя полнейшее равнодушие к вяло текущему разговору. Она даже ухитрялась есть так тихо, что не слышно было ни единого звука. Дженнифер снова посмотрела на нее и подумала о том, не совершила ли она ошибку, позволив Линдсей ужинать в столовой вместе со взрослыми. Ведь девочка была очень неопытна и могла пролить суп на коленки или еще что‑нибудь в этом роде. Бедняжка! Если ее внешность не улучшится в скором будущем, то у нее в жизни будет немало проблем.

– Сегодня я получил письмо от Сидни, – торжественно объявил Ройс, тщательно пережевывая кусок запеченного мяса. Блюдо получилось удачное, и он подумал, что настало время повысить жалованье своей поварихе.

– У нее все нормально? – бесстрастно поинтересовалась Дженнифер. Ей очень хотелось, чтобы произошло чудо и Сидни навсегда исчезла из ее жизни. Милан, Италия – все это не так уж и далеко для девушки, которая долгие годы отравляла ей жизнь. Облегчение наступило только тогда, когда она в семнадцать лет оставила родительский дом и отправилась на учебу в Гарвард.