Речитатив

– Ой, как все было интересно, очень жаль, что вы должны уходить, – сказала Виола.

– Мой режим может показаться слишком консервативным, но мне нельзя поддаваться на разного рода соблазны. Я еще час медитирую перед сном, занимаюсь йогой, одним словом, укрепляю нервную систему. Предстоит нелегкая неделя. Ко мне очередь стоит на два месяца вперед. Но, надеюсь, мы еще увидимся. А с вами мы сразимся в следующий раз, – добавил Варшавский, поворачиваясь к Юлиану.

– Рыцарский турнир? Согласен. Только без крови…

– Рыцари устраивали турниры в первую очередь для того, чтобы увидеть восхищение в глазах прекрасной дамы, – произнес Варшавский и галантно приложился к ручке Виолы.

– Бедная дама, – ухмыльнулся Юлиан. – Нелегко ей будет проявить благосклонность в этой ситуации.

Соблазн

– Я, пожалуй, сбегаю, проверю почту, – сказал Юлиан, едва за Варшавским закрылась дверь.

– Не трудись, почты сегодня нет.

– Ах да… воскресенье. Ну, тогда проверю, куда наш рыцарь повернул – направо или налево. Я сделал большой круг, когда вез его к нам, две улицы были перекрыты из-за какой-то аварии, и я несколько раз менял направление…

Он выскользнул за дверь, а Виола подошла к зеркалу и стала внимательно себя рассматривать.

– Ничего еще бабенка, – сказала она, проведя пальцами по щеке, и слегка повернула голову набок, разглядывая свою шею.

Юлиан вернулся, запыхавшись, буквально через несколько секунд:

– Лев-отшельник бодрым шагом направился в свою келью – и, представь себе, сразу повернул направо, на юг, хотя я завез его с северной стороны.

– Может быть, у него действительно дома есть этот янтарный амулет, – задумчиво сказала Виола.

– Возможно. С встроенным трансмиттером. А на шее висит радарчик. Вот и весь фокус.

– И все-таки, Жюль, я должна тебе сказать, он очень непростой человек. Я совершенно не знаю всю предысторию его жизни, каким образом он стал тем, кто он есть, но некая тайна из прошлого не дает ему покоя…

– Вполне возможно, что он член какого-нибудь эзотерического братства, куда принимают только тех, кто совершил экстраординарный поступок, например, вышел из телесной оболочки, слетал на Венеру и вернулся обратно…

– Знаешь, когда он начал про гречишное зерно говорить, я просто обалдела. Было такое ощущение, что он молотил под диктовку.

– Я тоже это заметил. Он, похоже, был в трансе.

– Я, кстати, совершенно не поняла, как он связал это зерно с автомобильным двигателем.

– Полный бред… – покачал головой Юлиан, после чего подошел к Виоле сзади и начал легонько массировать и поглаживать ее плечи.

– А эти голоса… – она слегка откинула голову назад и закрыла глаза, разомлев от вкрадчивых движений его рук. – Мне было и смешно, и немножко страшно. Как ты думаешь, он действительно что-то слышит или притворяется?

– К сожалению, слышит и на полном серьезе с ними общается. Современная медицина почти единогласна в определении природы такого явления. Голоса оттуда – это несомненный признак шизофрении. Говорить о нюансах я не берусь, но…

– Но ведь он не сумасшедший.

– Нет, конечно. До определенного момента. Все зависит от того, насколько глубоко он затянут в свои диалоги с духами. Карл Юнг тоже обладал такой способностью. Он слышал голоса и воспринимал их как нечто данное свыше, как божественный дар, благодаря чему он контактировал с миром коллективного бессознательного, что не могло не привести к глубоким разногласиям и в конечном счете к разрыву Юнга с Фрейдом, который всей этой метафизики боялся как огня, полагая, что она делает науку зависимой от религии. Но простого объяснения здесь нет. Голоса «оттуда» могут слышать либо люди гениальные, либо шизофреники. К какой категории отнести Варшавского – я пока не знаю…

Он обхватил ее талию, и его руки скользящими движениями стали спускаться к лобку, и ниже – в теплое волнующее море промежности… Виола застонала и положила свои ладони сверху, усиливая это мощное проникновение.

– Ты такая упругая, и ты так вкусно пахнешь, беби… – зашептал он ей на ухо. – Хоть тебя и назвали прекрасной дамой, но пахнешь ты гоночным автомобилем, у которого на виражах дымятся колеса…

– Это рецина! – расхохоталась Виола. – Я выпила целый стакан или даже полтора. Кстати, ты был очень невежлив по отношению к Варшавскому. Мог бы заранее купить нормальное вино… Каберне, например, и не дразнить пожилого человека.

– Какой же он пожилой? Ему на вид лет сорок пять, он мой ровесник, если не моложе меня.

– Волик уверял, что ему пятьдесят три года.

– Ты шутишь! Вот так номер. Это меняет всю картину. Мужчины после пятидесяти, как показывает практика, полностью теряют чувство стыда. Они понимают, что надо брать от жизни всё, что еще не добрали. То-то он расшаркался. В нем взыграла польская кровь: «Целуем ручки… Пьенкна пани…»

– Жюленыш! Ты ревнуешь…

– Ни на йоту не ревную.

– Врешь!

– Меня пан Варшавский просто раздражает своей позой. Властелин человеческих судеб. Война началась чуть ли не по его команде, а Нострадамус здесь вроде джокера в карточной колоде… Выпал Варшавскому джокер – вот и расклад меняется в зависимости от того, кем ты этого джокера назначишь: королем или шестеркой…

– А что если у него эта способность слышать голоса той же природы, что у Юнга.

– Не знаю… не знаю. И с чувством юмора у него тоже не очень… Играет роль библейского пророка…

Виола чуть наклонила голову, Юлиан нежно зарычал и, оскалив зубы, стал покусывать ее шею… В его рычание незаметно проникла знойная гармония африканского сафари, и он, подражая Армстронгу, хрипло пропел: «Let's do it, baby, let's fall in love…» [5] . Затем, не меняя тембра голоса, он хищно зашептал ей на ухо:

– Не отдам тебя льву из варшавского зоопарка. Идем трахаться в прерии. На свободу! – он начал расстегивать пуговички на ее блузке.

– Ты меня щекочешь. Иди ложись, я сейчас приду – только в душе сполоснусь.

– К черту душ. Хочу тебя взять такой вот, пахнущей жженой резиной и потом…

Треугольник

Юлиан взял с прикроватной тумбочки бутылку с водой, сделал несколько жадных глотков и протянул бутылку Виоле. Он ощущал в теле приятную пустоту сосуда, готового наполниться вновь горячей дрожью гормона. Предчувствие коитуса зарождается, как вибрация в рельсах, созданная мощной тягой локомотива за несколько секунд до его появления из черной дыры тоннеля. И внезапно рвущийся к небу рев в басовом регистре резко меняет окружающий пейзаж, поднимая в воздух стаи птиц с нотных станов провисших проводов.

– Интересно, догадывается ли мессир Варшавский, чем мы с тобой только что занимались? Если он настоящий провидец и сейчас сидит на коврике погруженный в очередную асану, то он должен понимать, что мы не юные пионеры, думающие как бы приспособить путаные мысли Нострадамуса к делу победы над классовым врагом. Мне кажется, он должен зубами скрипеть, увидев, как мы тремся друг о дружку. Да?

Он повернул голову в сторону Виолы, но лица ее не видел в темноте.

– Что-то ты никак от него освободиться не можешь, – сказала Виола. – Он тебе не друг, не враг. Вы поговорили всего пару часов, а ты ему никак не можешь простить его существование.

– Понимаешь, Ключик, у меня возникло странное ощущение, что он очень незаметно, но основательно проникает в нашу жизнь. Я представил себе это как необычный оперный треугольник: Дон Жуан, Донна Анна и Командор.

– Командор – это Варшавский?

– Да.

– Жюль, ты подумай, что говоришь. Командор – отец Анны. У тебя опять идет фрейдистский выверт.

– А разве он не муж? Я, честно говоря, не очень внимательно читал титры, а за итальянской речью, особенно в вокальном воспроизведении, не уследишь, тем более без знания языка.

– Нет-нет. Донна Анна – дочь Командора.

– Допустим. Хотя мне казалось, что у них супружеские отношения. Но даже в этом случае треугольник остается, если говорить о психологическом портрете. Я весь вечер наблюдал за ним… за Варшавским. Он хотел навязать тебе свою опеку учителя над учеником, и одновременно ты у него вызывала совсем другие эмоции, которые он безуспешно пытался скрыть под маской рассудительного гуру… То есть он хотел и одновременно боялся искушения. А как он сегодня смотрел на тебя! Вроде бы так же надменно, как на всех окружающих, но в глазах у него то и дело мелькала какая-то растерянность. Он ведь любит говорить о высокой морали, о нравственном долге… И вдруг эта башня из десяти заповедей начинает давать трещину под давлением неуловимых сил, которые я бы назвал рассеянными лучами женского очарования: мимолетно брошенный взгляд… милая ужимка… закушенная губа… Такие вот пустячки, а он уже ими заарканен… Понимаешь?