Жажда ночи

Она знала, что он вампир. Лилия выросла в клане Карателей, и не могла не знать того, что творили ему подобные.

Но…, но…, все логичные доводы Тео разбивались о стену абсурдного и иррационального опасения того, что она не захочет подойти к нему после всего, чему стала свидетелем.

Теодорус медленно повернулся и посмотрел на Лилиан, так и стоящую в углу, куда ее загнал Стефан…

Гневный, грубый рык завибрировал в его груди при мысли об этом, заставляя оскаливаться вампира.

Но Теодорус пытался взять себя в руки. Овладеть своим бешенством.

Никогда и никому, даже себе, он не признался бы в том, чем было то ощущение, что жидким льдом сейчас растекалось по его венам при виде страха в ее слепых, обращенных на него глазах…

Кого она боялась? Его - Тео? Или же отголосков пережитого ужаса?

- Лилия… - Ему удалось проговорить ее имя недрогнувшим голосом, не показывая того, что сковывало тело. В конце концов, он умел убеждать, но Теодорус не смог продолжить…

Лилиана стремительно преодолела разделяющее их расстояние, обвивая дрожащими руками его торс. Прижимаясь к мужчине так тесно, словно именно этим определялся факт ее существования, тем, сколь крепко она держалась за него. Как тогда, на скале. Именно так, как он говорил ей…

И тот, кто прожил десятки столетий, едва не задохнулся от осознания того, что эта девушка, ставшая для него мерилом всего, не боялась вампира. Не отрицала того, кем был Теодорус, просто принимала это…

- Лилия. - Он погрузил свое лицо в тяжелые пряди волос, цвета горького шоколада, наслаждаясь тем, как крепко девушка обнимала его. Не скрывая своего благоговения от этого факта. Не стыдясь и не боясь подобного.

И, обхватил ее в ответ, почти впечатывая в свое тело, испытывая дикое желание быть еще ближе к Лили. Слиться с нею. Струиться своей кровью в ее венах. Наполнять свои сосуды этой женщиной.

- Моя Лилия…

Теодорус накрыл своим ртом дрожащие губы, так безоглядно прижимающиеся к его, поражаясь тому, сколь стремительным может быть низвержение в ад, и вознесение к воротам рая.

Лишь неделю назад, он расхохотался бы над тем, кто сказал бы вечному, что весь смысл тысячи лет, всего его существования, в один миг - сведется для Теодоруса к хрупкой девушке, прожившей на этой земле в сотни раз меньше, чем он сам.

Но именно так и было…

Она стала тем, чего Теодорус никогда не стремился иметь. Что считал нелогичным и обременяющим. Лилиана стала смыслом и… тем понятием блаженства, которое он никогда не стремился достичь, зная, что ни единым поступком не был достоин ее безоговорочного чувства к нему.

Но Теодорус никогда не был глупцом. И ни за что во вселенной не откажется от того, что она добровольно отдавала.

Он был эгоистом. Но кто решился бы его обвинить? Теодорус знал, что уничтожит любого, кто попытается разъединить их. Так же безжалостно, как несколько минут назад крушил того, кого сам сотворил.

- Он хотел убить меня? - Лилиана уткнулась лицом в плечо мужчины, и тот ощутил, как медленно расслабляется ее напряженное, скованное страхом, тело в его руках.

- Это не имеет больше значения, сладкая. - Теодорус подхватил девушки на руки, прижимая к груди, и опустился на пол, почти баюкая Лилиан. - Никто не причинит тебя вреда. Даже не коснется больше. Я от всего защищу тебя. Всегда, медовая, вечно.

Тонкие пальцы девушки скользнули по ткани его сорочки, расстегивая пуговицы, и она прижалась щекой к груди мужчины так, словно умирала без этого контакта кожи к коже.

Лили, щекотала своим дыханием его грудь, воспламеняя, растапливая лед, сковавший каждую клеточку тела Древнего. И он не выдержал, поддался сладкому зову аромата ее крови, желая убедиться, вопреки здравому смыслу, удостовериться, что он успел, и она невредима. Его клыки погрузились, обхватывая тонкую ключицу девушки, и она застонала от этого, почти с наслаждением, еще плотнее прижимаясь к мужчине. Зарычав, Теодорус обхватил своей рукой голову Лилиан, и вскрыл свою вену, прижимая ее губы, со срывающимися протяжными всхлипами, к алым каплям, набухающим на порезе.

- Глава 3

Проклятием.

Вот чем был этот мужчина для Катти. Что бы он там не говорил, что это она - его искушение. Бредни!

Грег был самым грешным, самым сладким, остро-пряным проклятием. Таким, от которого она не могла оторвать своих пальцев, от которого не могла отнять губ. Каталина просто не могла отстраниться от Грегори, сколь бы странным это ни было.

Он покорял ее своей силой, своей нежностью, своей привычкой предугадывать любую ее мысль или действие. Грег изводил ее, почти раздражая, тем, что лучше Лины знал, что она хочет, что надо ее телу, чтобы снова и снова взрываться в удовольствии, теряя всякое понятие о мере и времени.

Как ни противно было это признавать следователю, но становилось очевидным, исходя из того, что ночь сменила день, а они все еще не выбрались из постели, до которой и добрались-то случайно…, хм, этот мужчина успел стать еще одной ее зависимостью. И, похоже, раз в триста сильнее зависимости от никотина. Неутешительные выводы.

Однако и она узнала некоторые его слабости.

Он любил доминировать, всегда предпочитая оказываться сверху, и в прямом, и в переносном смысле. Грегори заводила борьба, любой вероятный вызов. Это заставляло его глаза вспыхивать пламенем, и вырывало довольный рык из груди…

За один этот звук, она готова была перед ним капитулировать… Ох, ей не хотелось ставить его в известность об этом, но Лина подозревала, что ей не удалось, в достаточной мере скрыть свою реакцию на то, как он делал это.

Но то, что сводило с ума этого мужчину, что полностью разбивала всякий его контроль, срывало тонкий налет видимости нормальности и обыденности, ярко, полно показывая ей всякий раз, что она раз за разом отдается не человеку - было ощущение давления ее зубов на коже этого вампира.

Он сходил с ума, когда Каталина кусала его в ответ на укусы самого Грега. Если ее борьба заводила мужчину, то это…, у Катти просто не было определения для того, что каждый раз происходило с Грегори. Но одно, она знала точно, ее саму это срывало со всяких катушек, заставляя забывать о любой здравой причине, почему ей не стоит плавиться в руках, почти вдавливающих Каталину в это божественное тело.

Даже сейчас, едва в силах повернуть головой, из-за того, что вся ее шея, скорее всего, была в синяках и ранках от его укусов, тело девушки приятно, томительно заныло, начиная пульсировать, в жажде того, чтобы Грегори снова наполнил ее собою, так, как он пожелает это сделать.

У Катти уже не было памяти о том, что было до этого "боя за доминирование". Но она, предельно ясно, так, словно это было жизненно необходимо, помнила каждое его прикосновение, каждый поцелуй, каждое погружение плоти Грегори внутрь ее тела. Тягуче-медленное и бешено-быстрое, подавляющее и возносящее ее на вершину.

Сердце Катти забилось быстрее, и вампир, прижимающий к себе ее обессиленное тело, чуть сжал свои руки, а на его губах расплылась самодовольная усмешка… Впрочем, разве она хоть когда-нибудь покидала это греховно-соблазнительное прибежище? С той первой ночи у зеркала, эта ухмылка словно приклеилась ко рту Грегори, да и раньше, в той районной больнице…

Но не мысль об этом заставляла сбиваться дыхание Каталины…

Это Грегори настоял на отдыхе. Все с той же усмешкой, он хрипло прошептал ей, что не хочет лишать К-а-т-ти всяких шансов на сопротивление, полностью изматывая девушку. А она, словно обкуренная, никак не могла к нему не тянуться.

Мамочки! Проклятие, однозначно.

В тот, последний раз, когда она, почти не понимая на каком свете находится, прикусила его кожу, уже не желая доказать, что в чем-то может проиграть, просто ни капли себя не контролируя, Грегори сделал то, что ни на секунду не ожидала Каталина. Оглушая ее своим ревом, мужчина обхватил затылок Лины, и с такой силой прижал к себе голову Каталины, что она просто напросто прокусила его кожу до крови…