Телефонная книжка

А по телефонной книжке вдет фамилия Карнауховой.[0] Это женщина короткая, полная, с большим лицом, черными глазами и голосом то сливочным, то плачущим, в зависимости от обстоятельств.

Впервые увидел я ее в 22 году, на «серапионовском» вечере[1] у Тихонова[2], на Зверинской, 2. Там в обширной его квартире увидел я впервые гавайские куклы с двигающимися кистями длинных рук. Увидел как‑то сердитого военного без погон, отца жены Тихонова, известного географа. (Или мне говорили о нем, и я себе его отчетливо представил?) Увидел сестру жены Тихонова, наивно улыбающуюся, полную, краснощекую (а может, какую другую родню?). Там всего было много, как взберешься черным ходом высоко — высоко в их многокомнатную квартиру, так насмотришься редкостей. Начиная с хозяина, Коли. И все эти редкости никак не скрывались, а выставлялись, как и подобает редкостям. Деревянный Коля показывал себя сам, все рассказывал и хохотал от удивления деревянным хохотом, хохотал и рассказывал. Показывала себя и жена его. Много позже, уже в военные времена, Габбе[3] сказала, побывав у них, что они, муж и жена Тихоновы, похожи на две широковещательные станции в эфире, забивающие друг друга. Это и тогда, в начале двадцатых годов, вполне определилось. Другие редкости показывались хозяевами. Когда «Серапионы» собирались у Слонимского[4] или у Лунца[5], характер комнаты на сборищах не отражался. Квартира Федина на Литейном вносила что- то — не в самые высказывания, а в твое самоощущение: квартира! С длинным узеньким кабинетом, с книжными полками, закрывающими стены до потолка, с бюстом Толстого на полке, с большим письменным столом у окна, глядящего во двор. За кабинетом шла столовая, где обсуждался, помню, «Трансвааль»[6]. В другие комнаты не попадал, да и была‑то, кажется, всего одна еще. У Федина была квартира, как квартира. А у Тихонова нет. Там «Серапионовы» собрания проходили, подчиняясь невольно интересности подчеркнутой, умышленной, интересности квартиры. Вещицы, чтобы на них удивлялись. Не то чтобы у Тихонова говорили иначе, — но появлялся кто‑нибудь еще, кроме «Серапионов», из недр квартиры. То энтузиасты гавайских кукол, о которых я уже говорил, а вот однажды вывели очень полную, коротконогую девушку в белом национальном испанском костюме в кружевах, и стала она читать испанские сказки собственные, или в своей обработке — не вспомню. Лицо большое, тяжелый взгляд черных глаз, тон уверенный. Так я и познакомился с Карнауховой.

Мне приходилось встречать женщин не слишком красивых, а то и просто дурнушек, которые держались как хорошенькие, и многие им верили. Вот таким же образом прожила всю жизнь Ирина Карнаухова и хворает сейчас в нашем новом доме, где лежу и я больной. На одной со мною площадке. Происходит она из семьи интеллигентной, с причудами, что видно хотя бы по имени, отчеству ее матери: Алла Митрофановна. Сама Ирина Валериановна утверждала, что по материнской линии она внучка Глинки. Так что Маршак даже спросил ее — а разве Глинку звали Митрофан? Ирина Валериановна держалась всю жизнь не как хорошенькая — это для нее мелковато, а как хорошая писательница с большим именем. И многие верят ей. Тем более, что поддерживает она эту версию с энергией, не слабеющей, как все жадно живущие, но ограниченные в своих возможностях существа, она страстная общественница., Возглавляла детскую секцию. Часто ездила по делам секции в Москву. Вела сложные переговоры с Чевычеловым. Выступала на общих собраниях. И на совещаниях. Сливочным голосом. В большинстве случаев — хорошо. С точки зрения самого ораторского искусства. Элоквенция. Многолетнее понимание собеседника, на коего надо произвести то или другое впечатление, — сказывается. С точки же зрения других искусств и взаимоотношений человеческих — разно. Если бы у Карнауховой был хозяин, то на вопрос «не кусается ли ваша Ирина Валериановна», он честно должен был бы предупредить: «Да, да, осторожнее, не надо ее гладить». При всей практичности своей и энергии она ухитряется обижать и говорить неправду и нападать чисто судорожно, как раз когда ее гладят, то есть дела ее идут хорошо. Пребывание ее на посту председателя секции и поездки в Москву укрепили ее положение в детской литературе. Книжки ее издавались и продолжают издаваться бесконечное количество раз. Но она, пока ее гладили, ухитрилась поссориться с множеством народа. Кусалась. Впрочем, голодных собратий раздражали тиражи ее книг, являющихся обработкой фольклора. Они тоже кусались при случае. Так или иначе, секция была воспалена.

Среди членов ее возникла склока. Секция разделилась на две партии, одну из которых возглавил Н. Ф. Григорьев[7], а вторую — Карнаухова. Будущий историк ничего не поймет, если не усвоит одной истины. Ее лучше всего определил мой отец, сказавший с раздражением: «Теперь в каждой парикмахерской — тайны мадридского двора». Было это сказано в тридцатых годах. И не утратило силы и до сих пор. Отголосок могучих боев в секции доносился и до Комарова, но мне удалось, как всегда, уклониться от участия в них. Есть люди, которые боятся собак, а мой главный страх в жизни — это люди. Те люди, которые кусаются. Позорно признаться, но увидев белое и огромное лицо Карнауховой, с недобрыми черными глазами, увидев кубастую ее фигуру, — принимал я тон уверенный и шутливый, но не враждебный. Она держалась, как хорошая писательница, а я ни разу в жизни и виду не подал, что у меня имеются в этом хоть какие‑нибудь сомнения. Недобрая, капризная, темная — матушки мои! Тут зашутишь. И вот она сделала с собой в союзе то, что я так презираю по слабости своей. Она поставила себя. Она сумела себя поставить. Правда, когда это делается только при помощи личной энергии, а другого фундамента не имеется, то вся подобная постановка оказывается непрочной. Неужели ничего хорошего я о ней не могу рассказать? Как будто хорошо работала она в эвакуации в нашем детском лагере в деревне Черная. Точнее — ничего худого я не слышал о ее работе там. Очень славная у нее дочка. Простая, пухлая, наивная, с огромными глазищами. Учится, бедная, в Театральном институте, на искусствоведческом отделении. Впрочем, недавно мне кто‑то жаловался, что дома она командует, что мать ее ужасно избаловала, — и я, услышав это, стал относиться к Ирине Валериановне мягче.

Следующая фамилия — Кетлинская Вера Казимировна. Познакомились[0] мы году в тридцатом, когда детский отдел Госиздата кончился и мы стали работниками «Молодой гвардии», если я не путаю. Время, во всяком случае, наступило новое. «Еж» реконструировался, и Кетлинская была назначена туда не то редактором, не то введена в редколлегию. И мы поехали по школам[1].

Решено было приблизить журнал к задачам педагогики сегодняшнего дня, чем от времени до времени, в моменты своих реформ и реконструкций, занимаются все наши детские журналы. Я много лет не бывал в школе в часы занятий. И напомнила мне она сумасшедший дом. Для меня это было настоящим открытием. Раздался звонок, и в коридоры школьного здания вывалились школьники, умышленно создавая давку в дверях. Девочек не помню. Всё заняли во всю свою силу галдящие мальчики, стриженые, с излишне большими затылками, с нездоровым цветом лица. Они то и дело схватывались, словно желая подраться, и так же внезапно разбегались в разные стороны. И при этом не казались веселыми. Это был этаж, занятый младшими классами. И запах в нем стоял не то как в зверинце, не то как в больнице. Ничего нового я не увидел, все было знакомо с детства. Не так уж давно и сам я вылетал на перемену с жаждой двигаться, кричать, стукнуть, двинуть. Я только понял то, чего не понимал тогда. И еще одно: рост человека похож на затяжную болезнь. И еще: мальчики не личности, а личинки. Ошеломленные шумом, прошли мы в учительскую, где беседовали с директором. Мы попросили познакомить нас с ребятами младших классов, особенно недисциплинированными.

[0]

Карнаухова Ирина Валерьяновна (1901–1959) — поэтесса, писательница — прозаик, драматург, фольклорист, мастер художественного слова — исполнительница народных сказок.

[1]

Литературная группа «Серапионовы братья» устраивала вечера, посвященные чтению и обсуждению своих произведений, спорам об искусстве.

[2]

Тихонов Николай Семенович (1896–1979) — писатель, общественный деятель.

[3]

См. «Московскую телефонную книжку. Габбе Тамара Григорьевна», с. 624.

[4]

См. «Слонимский Михаил Леонидович», с. 611.

[5]

Лунц Лев Натанович (1901–1924) — писатель, публицист.

[6]

Повесть К. А. Федина (1926).

[7]

Григорьев Николай Федорович (1896–1985) — писатель, редактор журнала «Костер» (1956–1957).

[0]

Кетлинская Вера Казимировна (1906–1976) — писательница. Автор воспоминаний о Шварце.

[1]

В 1931 г. Шварц был заведующим редакцией журнала «Еж».