Стиль модерн

— Вы это хорошо знаете, Файя! — повторил Лобанов.

Она сначала растерялась, но затем, озарившись улыбкой, согласилась:

— Вы правы, Сергей. Вы все понимаете.

Одним порывом к ее стулу приблизились Лиана и Стеллио, потом Минко, Кардиналка. Один Вентру продолжал смаковать шампанское, погрузившись в кресло. Лобанов принял на свой счет это внезапное проявление интереса.

— Да, если мы этого захотим, то танец спасет мир от упадка, в котором мы находимся. Если мы этого заботим, мы…

Он пламенно пророчествовал, опорожняя бокал за бокалом. Но Лиана не преминула отметить, что русский не был так уверен в себе, как ему хотелось бы. Часто его взор с ожиданием останавливался на двери. Он искал одобрения у других, не замечая того, что все глядели только на Файю. Для всех эта ночь была праздником, и каждой его минутой нужно было наслаждаться. Завтра снова начнутся дела, торговля, немного поддельная жизнь в отеле, завтра уедет Вентру и увезет с собой блондинку. Но этим вечером еще можно помечтать: забыть про войну, ее замужество, сбиться вокруг нее, дотронуться до этой шелковой кожи, до этих волос, поблескивающих под кристаллами люстр, подстеречь момент, когда зелень ее глаз вновь обретет нефритовый отсвет.

Лобанов ждал телеграмму. Чтобы обмануть свой страх, он трезвонил про свои мечты, обращаясь к Файе:

— Я его создам, мой балет, вы увидите. С вами. Вы будете моей звездой. Вы будете танцевать среди испарений нарда [52]. Я сделаю из вас принцессу дух о в, королеву притираний. Вы будете белокурым идолом — с распущенными волосами, божественная, — я украшу ваше тело гирляндами драгоценных камней, всюду, смотрите: и здесь, и там… — Он положил руки ей на живот, на грудь.

Вентру, сидя в кресле, сохранял ироничный вид.

— А ты, Стеллио, обожаемый, — продолжал Лобанов, — ты будешь шить ей платья.

— О, Стеллио, незаменимый Стеллио, обещайте нам это! — воскликнул д’Эспрэ. — Это будет чудесно!

Круг друзей, собравшихся около Файи, становился все теснее. Она сияла, вновь чувствуя свою силу. Она уже не была, как утром, той покорной невестой, обручившейся на лестнице с бывшим погонщиком скота, которая так же скучно, как простая швея из предместий, ответила «да», потому что отказывать было очень утомительно. Файя светилась. Маленькое сокровище в блеске золотистых волос. Это действовало заразительно, и ее друзья тоже засияли, любуясь ее красотой. Даже Лобанов, даже Вентру. Все, вплоть до Кардиналки, которая вслед за движениями Лобанова протягивала свои руки к Файе, проводя ими по ее шее, груди, и мечтательно повторяла: «И здесь, и там…»

Это было уже невыносимо. Лиана вырвалась из круга кресел и вышла на террасу.

— Вы нам всем сошьете костюмы! — распалился д’Эспрэ. — У нас ведь будут великолепные ткани, любые, какие захотим, не правда ли, Вентру?

Тот невозмутимо кивнул.

— А вы, Минко…

— Я, — перебил его художник, — обеспечу вас декорациями. Аннамито-кубистские картины!

— Правильно! — кричал Лобанов. — Восхитительная идея!

— А вы, Лианон? — опять вступил в разговор граф, ища взглядом любовницу. — Но что вы делаете на террасе?

— Мне жарко. Я… я слишком много выпила.

— Дорогая Лианон… Вы займетесь счетами, поставщиками, обслугой.

Она не ответила и, облокотившись на бордюр, любовалась морем. Было уже поздно, и начинало холодать. Уставшая, Лиана вошла обратно, села напротив зеркала, вблизи от двери на террасу, и привела в порядок замысловатую прическу. В отражении зеркала она рассматривала Вентру, которого в этот момент меньше всего на свете интересовала его будущая супруга. Его глаза были прикованы к Кардиналке, вернее, к ее сумочке. Та тем временем быстро вышла из салона и через минуту вернулась с довольным видом.

Вентру поднялся и преградил ей дорогу. Кардиналка смерила его взглядом. Он улыбнулся — так же как в Бордо, заметила Лиана, на террасе «Шапон Фин», — и что-то быстро сказал. Старая куртизанка побледнела, опустила голову и хотела пройти. Он схватил ее за рукав, но ей удалось вырваться. Только она устроилась рядом с Файей, как прогремело новое заявление Лобанова:

— Трудность в том, мадемуазель Файя, что вы не умеете красить губы. Надо научиться. Вот, нанесите эту помаду. Это я придумал ее состав.

Он протянул девушке перламутровый футляр, где поблескивал алый крем. Она медлила. Он сам взял тюбик и с необыкновенным старанием провел помадой по ее губам:

— Прекрасно. И поменяйте духи. Ваши быстро улетучиваются.

Лобанов обнюхал ее шею, как у животного, и скорчил недовольную гримаску.

Обескураженная, Файя не могла двинуться с места. Почувствовав, что помада ей не подходит, она с непривычки стала слизывать ее кончиком языка.

Стеллио между тем вступился за нее:

— Сергей! Оставь! Файя великолепна. Настоящее произведение искусства. Она так естественна! Я это знаю, ведь я ее одеваю. Ей совсем не нужны ни твоя помада, ни твои духи декаденствующего князя!

— Декаденствующего князя! Да как ты, осмелился! Ты…

Среди сотрапезников появился лакей. Он нес поднос с конвертом, которым тотчас завладел Вентру.

— Телеграмма, — объявил торговец бесстрастно. — Полагаю, это вам, танцор.

— Дягилев! — вскричал Лобанов, так ретиво схватив листок, что тот порвался. Его руки сильно дрожали.

Файя важно вышла вперед, взяла послание из рук танцовщика и вслух прочитала ответ маэстро. Телеграмма была написана в оскорбительном тоне и довольно многословна:

«Лобанов, довольствуйся исполнением контракта и слушайся моих указаний. Ты пришел на эту землю, чтобы подчиняться, а не творить. Избавь меня отныне от твоего вздора.

Сергей Дягилев».

Танцор бросился к себе в комнату. Через полчаса слуга пришел объявить, что «господин Лобанов в холле и ждет своих друзей, чтобы попрощаться».

Стеллио побледнел:

— Новый кризис! Он никогда не оставит меня в покое. — И выбежал в холл.

Увидев своего друга, Лобанов закричал:

— Я ухожу, Стеллио, я тебя покидаю, так как ты приносишь несчастье! У тебя дурной глаз, ты хочешь моей смерти, ты замышляешь заговор за моей спиной! Я уверен, ты телеграфировал Дягилеву, чтобы настроить его против меня. Ты в сговоре с другими танцовщиками!

Подошла Файя с остатками помады на губах.

— А, вот оно, произведение искусства! — ухмыльнулся он. — Она тоже приносит несчастье. Она вам всем принесет несчастье! Оставайтесь рядом с ней! А я ухожу!

— Уходи, — произнес венецианец.

Он почти шептал, как мальчишка, знающий, что заходит слишком далеко. Лобанов, может быть, больше всего боялся именно этого слова, но тем не менее уже готов был его услышать.

— Он велел мне уходить! Ну хорошо! Я ухожу, прогнившие господа, я ухожу в то единственное место, которое мне подходит. А ведь мой балет мог бы спасти мир… — Его голос осекся, он бросил дикий взгляд на Файю.

Лиану начала бить дрожь. У нее на глазах происходило что-то такое, что было необратимо, и она ничего не могла с этим поделать: все присутствующие были соединены невидимыми нитями, но не дружбы, а страсти или, может быть, мести. Без сомнения, это было только начало, первая трещина во времени, неизбежность, запечатленная в событиях, более серьезных, конечно, чем замужество Файи. И впервые за свою короткую, но беспокойную жизнь Лиана была объята ужасом.

— Я иду добровольцем, господа-декаденты! Эта грудь, которая никому не нужна, встанет на защиту Франции!

Щелчком пальцев Лобанов подозвал портье, сунул ему деньги, даже не дожидаясь, чтобы тот взял багаж, и вышел не оборачиваясь.

Единственным комментарием произошедшему были слова Вентру, произнесенные все тем же равнодушным тоном:

— Думаю, мы его еще увидим. Такие не позволяют, чтобы их убивали.

Никто не посмел ему ответить.

Торговец взял Файю под руку и увлек за собой на лестницу.

* * *

На следующее утро, после долгого шушуканья с Вентру, д’Эспрэ решил вернуться в Париж вместе с Лианой и незаменимым Стеллио. Возвращение правительства в столицу было не за горами, а новости с фронта — все лучше и лучше. Они сделали остановку в Бордо, чтобы забрать свой багаж, и в первых числах декабря вновь поселились на Тегеранской улице.