Желания

Дракен снова вздохнул, но на этот раз было понятно, что это от страха не успеть все рассказать.

— Любопытная история, не правда ли? Но она гораздо проще, чем вы воображаете. — Музыкант посмотрел на Тренди и слегка улыбнулся. — Берениса сказала мне, что вы проводите ночи в библиотеке. Книги уносят в мечты. Реальность гораздо грубее. Хотя история Ирис…

Он произнес ее имя, словно смакуя фрукт. Но самым удивительным было то, что на этот раз он обращался к Тренди, а не к Беренисе. И слова срывались с его губ не только из-за действия алкоголя. Дракен торопился рассказать нечто важное.

— История, в которой я был единственным свидетелем, — продолжал Дракен. — Свидетелем беспомощным. Что можно сделать против Командора? В вашей истории я также был единственным свидетелем. Но мне бы хотелось, чтобы вы все узнали, прежде чем…

Он начал волноваться, его голос охрип. Берениса положила ему на плечи унизанные кольцами руки:

— Успокойся, Скрип-Скрип.

Дракен ненадолго закрыл глаза, отдавшись ее нежной ласке. Тренди боялся, как бы Нюманс не испортил дела, но тот тоже сгорал от любопытства и нетерпения.

— Ирис… — повторил Дракен. — Когда я встретил ее, мне было двадцать лет. Мы оба были слишком юными. Это произошло в Лондоне, где она брала уроки пения. Ее профессора говорили, что это будущая дива. Между нами все началось очень просто. Время от времени я сопровождал ее, затем, как нитка за иголкой… Мы стали любовниками. Она была само веселье. Почти сразу Ирис представила меня своему отцу. Тот тоже полюбил меня. А потом вдруг появился Командор. Ирис заменяла какую-то певицу в «Турандот» и буквально воспламенила зал. Говорили только о ней. Она была юной, красивой, талантливой. Этого достаточно, чтобы понравиться публике. К тому же у нее было экзотическое прошлое — детство на Рокаибо…

Дракен подошел к роялю, но не стал его открывать. Очевидно, ему расхотелось играть.

— …Уже тогда я подумал, что причина всему — остров. Именно это привлекло Командора прежде всего — то, что Ирис родилась на острове на краю мира. Вероятно, он подумал, что это некий знак. Когда я понял остальное, было уже поздно. Слишком поздно. Из-за смерти матери Командор был лишен детства. Кроме занятий спиритизмом и оккультизмом, все, что передала ему Леонор, был остров Рокаибо, тот остров, где, по ее словам, у нее был муж, богатый и властный, от которого она унаследовала огромное состояние. Она уже тогда была полупомешанной. Но этого, несомненно, было достаточно, как считал Ван Браак, чтобы разжечь воображение сына. С самого рождения она называла мальчика по званию своего отца, званию, давно устаревшему даже на острове и пришедшему туда из Голландии. Коммодор, с самого рождения она называла его Коммодор… После этого она затворилась на «Дезираде», этом пристанище дьявола и оккультизма. С острова она привезла молодого секретаря-горбуна. Как его звали по-настоящему — неизвестно, она звала его Сириусом. Он тоже был посвящен в черную магию. После смерти Леонор Сириус стал воспитателем мальчика. Но Командор был очень умным, он, вероятно, чем-то запугал Сириуса, чтобы тому не пришло в голову растратить его состояние. Едва достигнув совершеннолетия, он начал проворачивать невероятные дела, особенно в кино. Он производил впечатление. На самом деле его всегда преследовали собственное детство, история его матери. Он никогда не мог забыть то время. Только на короткий момент. Эпоху Ирис. Это было настоящее счастье…

— Но не для вас, — заметил Тренди.

— Это не так просто. Я потерял Ирис, но она была так счастлива! Одно ее слово, одна улыбка — и мир освещался. Вы не можете представить, что это было. Ван Браак и я испытывали одно и то же. Это нас объединяло. Воспоминания о безумном времени. То время никогда не вернется, ни для кого. Золотые дни, как говорится. Счастье Ирис было заразно.

Дракен отошел от рояля, открыл стенной шкаф и осторожно, почти благоговейно извлек оттуда старый проигрыватель и перевязанный пакет.

— Я слишком много говорю. Послушайте и все поймете сами. Надо, чтобы вы поняли.

Он достал из пакета пластинку тех лет. На конверте была черно-белая фотография Ирис в стиле того времени — с огромным букетом цветов.

— Слушайте, — повторил Дракен.

Он включил проигрыватель. Голос Ирис зазвучал в огромной пустой комнате. Как показалось Тренди, он был чище, чем когда он слушал его под дверью Крузенбург. Ирис пела арию «Casta diva» из «Нормы».

— Теперь вы меня поймете, — сказал Дракен, когда ария закончилась. — Ирис не была создана ни для Саломеи, ни для леди Макбет, ни для какой другой трагической роли, которые ей навязывали. Ирис была Манон или Мими в «Богеме». Нежные и немного легкомысленные девушки. Она сама была такой. Впрочем, она никогда не была такой прекрасной, как в вальсах. Ирис, поющая вальс…

Дракен снова посмотрел на конверт пластинки:

— Здесь есть один. Редкая запись. Моя любимая. Теперь вы понимаете, я бы никогда не отдал это Круз!

Он сухо хохотнул, как всякий раз, когда говорил о диве. Затем, когда игла проигрывателя заскользила по пластинке, замер в благоговейном молчании.

Запись действительно была редчайшей. Вальс, исполняемый Ирис, был скорее эстрадным, со слащавыми словами о любви и нежности.

— Она была слишком молода для страсти, — пробормотал Дракен. — Если бы они дали ей время…

Внезапно он остановил иголку проигрывателя и снова забеспокоился.

— Они — это, разумеется, Командор. Все, что я вам рассказываю, я видел своими глазами. Или узнал от Ван Браака. После смерти Ирис капитан принялся писать. Он доверил мне свои воспоминания. Мы были очень близки, даже когда не виделись. Любовь Ирис объединила нас навсегда. Он регулярно присылал мне десятки листов, а я перепечатывал их на машинке. Я один понимал его каракули. Такая была между нами связь. А потом возвращал напечатанный ему текст вместе с теми листами, что расшифровал.

— Он сохранил их? — спросил Тренди.

— Я ничего об этом не знаю. Возможно, их уничтожила Рут. Ван Браак часто говорил: «Рут… Не стоит ей об этом знать». А я всегда отвечал: «Да. Пусть она лучше живет спокойно». Да и какое это имело значение после всего, что случилось? Столько всего потерялось. Но я помню все истории капитана. Это был обаятельный человек. Говорил мало, но писал очень хорошо. Я помню почти все. Вот почему я сказал вам, что все началось на острове…

И он начал свой рассказ. Сначала Тренди слушал невнимательно, размышляя, почему музыкант решил доверить свою исповедь именно ему, ведь раньше он едва удостаивал его внимания и даже толкнул в объятия Круз, чтобы удовлетворить ее каприз. Он решил, что Дракен, возможно, болен; а возможно, он подсознательно испытывал к Тренди чувство благодарности за свой успех в Опере, поскольку Круз, ко всеобщему изумлению, стушевалась перед его партитурой. А потом Тренди вслушался в усталый, слабеющий голос и поддался странному очарованию этого длинного рассказа. Дракен говорил о прошлом, предшествовавшем другому прошлому, о женщинах, предшествовавших другим женщинам: Ирис предшествовала Юдит, Леонор предшествовала Ирис. Слушая его, можно было перенестись так далеко, почти к началу времен, в спокойный, безмятежный мир, куда внезапно вторглось зло и началась трагедия, не завершившаяся и по сей день. Иногда музыкант замолкал, наливал себе ликер, затем продолжал рассказ с того момента, где остановился, все время лихорадочно барабаня пальцами, словно история переписывалась где-то в другой части его самого, части, заканчивавшейся длинными руками пианиста, той его части, что спасала его от разочарования, что называлась музыкой.

Все, что рассказывал Дракен, он, по его словам, узнал от Ван Браака. Но к истории Ирис он добавил и собственные замечания, а в том, что произошло на Рокаибо до рождения сестер Ван Браак, у него иногда появлялись провалы в памяти, лакуны, которые он старался восполнить, обращаясь к алкоголю, что заставляло Тренди думать: «Записи Ван Браака — если бы я только знал, где они могут быть…» Ибо Тренди все больше склонялся к мысли, что капитан их не уничтожил.