Желания

Теперь Крузенбург пела превосходно. Голос ее взмывал вверх под аккомпанемент гобоя, в нем звучало что-то человеческое — больше чем беспокойство, настоящая боль, волнение. В наиболее сложных пассажах звучание иногда искажалось, но голос все равно оставался более близким, более живым. Констанция наконец настроилась на свою героиню, она стала такой, какой Тренди видел ее в любви, с той жадностью, что была ее слабым местом, мучительной жаждой власти. «Огня я жажду», — молила она, и любой, кто ее слышал, понимал, что все ее существо пожирает огонь. Никогда еще у нее не было такой прекрасной роли: музыка «Сансинеи» была создана для нее тем, кто, несомненно, знал ее лучше всех, Дракеном. Но сможет ли полюбить ее публика за самую интимную правду? Дьявольская любовь, подумал Тренди. Если слишком отдаваться ей, все иллюзии развеиваются и публика уже хочет любить не Констанцию, а ее образ, призрак, ужасную Крузенбург.

Он вспомнил, каким ледяным был ее взгляд, когда она смотрела на него обнаженного. Вспомнил, что глаза дивы тогда слегка затуманились — это единственное, что выдало ее чувства. Тренди был настолько поглощен мыслями о ней, что снова заблудился. Идя к выходу, он теперь все время спускался. Коридоры были по-прежнему пусты. Иногда он попадал в танцевальный зал с пологим полом, приток воздуха позволял думать, что выход близко. Он бежал, врезался в закрытую дверь, возвращался обратно, проходил через другой зал, попадал в гримерные, забитые костюмами для прошлых или будущих спектаклей. Тренди перешел даже стеклянный мост, решил, что спасен, и вновь заблудился. Он никогда не попадал в подобный лабиринт. Коридоры «Дезирады» и библиотеки не шли с ним ни в какое сравнение. В театре не было никаких указателей. Один раз Тренди почудилось, что он нашел спасение: он увидел на стене плакат, исчерченный красными линиями. Тренди решил, что это план. Каково же было его разочарование, когда это оказалось административное объявление о стандартизации двух тысяч дверей и восьми тысяч ключей в этом величественном здании. Тренди выругался.

Он шел все дальше и дальше. Голоса он больше не слышал. На повороте одного коридора, между кирпичными колоннами Тренди заметил воду. Тогда он вспомнил, что театр стоит на озере, а вернее, на резервуаре, устроенном под зданием на случай непредвиденного пожара. Недалеко от этого места Тренди обнаружил настоящий склеп голосов, в котором хранились записи певцов и певиц былых времен. Позднее, в порыве сентиментальности, неподалеку был установлен надгробный камень в память Ирис Ван Браак. Вода в озере была черной и тихо плескалась. Тренди остановился, чтобы сориентироваться. Он не понимал, как мог заблудиться, и испытывал такое же неприятное ощущение, как в день приезда на «Светозарную»: не он сбился с дороги, а его сбили. Тренди уже решил, что ему никогда не выбраться отсюда, как вдруг ему вспомнилась одна фраза из книг, прочитанных в библиотеке: Черная магия есть магия огня. Чтобы преодолеть ее, воспользуйся водой. Тренди не помнил книги, в которой он это прочитал, может, это был «Великий Альберт», но, точно, не «Инфернальный словарь». Он не помнил также, надо ли было произносить магические заклинания, сыпать прах, рисовать пентаграммы. Но у него не осталось больше ни времени, ни выбора. Тренди попытался рассмотреть на оставшейся у него свинцовой табличке имя. Освещение было слабым, но при желании прочитать было можно. У него не хватило смелости. К тому же стоило ли всерьез принимать эту магию? Можно ли верить, что, если погрузить пластинку в черную воду, тот, чье имя начертано на ней, будет спасен, а другая пластинка, затерявшаяся в лабиринтах Оперы, обречет на смерть того, кому певица желала зла? Тренди знал только, что потерял одну пластинку. Даже если бы ее нашли, кто бы взял на себя смелость исполнить проклятие Крузенбург, которое, может быть, считала себя в силах исполнить только она одна?

И все-таки Тренди наклонился над черной водой и бросил туда все, что оставалось у него в кармане: свинцовую табличку, разорванный шарф, сломанную орхидею, пакетик с пеплом, программку «Сансинеи» и даже записку Констанции с датой и местом свидания — этот скомканный клочок бумаги, с которым накануне он не согласился бы расстаться ни за какие блага в мире. Он сохранил только пропуск. Записка Констанции на миг застыла на поверхности воды, а затем погрузилась в нее, как и все остальное. Тогда Тренди повернулся и пошел не оглядываясь.

Он опять попал в лабиринт коридоров. Но теперь он шел медленно. Ему было немного грустно. В конце концов, он был остановлен пожарными. Пропуск в очередной раз сотворил чудо, и несколько минут спустя Тренди был уже на улице. Было холодно. Тренди разыскал свой мотоцикл и помчался в музей. Там ему не составило никакого труда проникнуть и в павильон, и в кабинет Дрогона. Полученный в свое время от профессора ключ оказался настоящей отмычкой. Оставалось только открыть шкаф с записями.

Тут Тренди ждал приятный сюрприз. Шкаф так и остался открытым. Вероятно, Дрогон совершенно потерял голову от предстоящей премьеры. Тренди принялся выдвигать один за другим ящики. Дубликаты его документов лежали здесь, переписанные рукой одного из агентов профессора. Работа была выполнена с педантичной скрупулезностью. Рисунки костных деформаций были воспроизведены с тщательностью, приводившей в изумление. Тренди также нашел досье Дрогона, его знаменитые карточки по стилю, и старые сведения о нервной системе устриц.

Раскаленные угли в камине подсказали ему, что делать дальше. С помощью нескольких листов бумаги Тренди разжег огонь. Решив бросить содержимое ящиков в пламя, он замешкался, но ненадолго. После всего, что с ним уже случилось, это было не труднее, чем бросить в озеро колдовские предметы Констанции фон Крузенбург.

Все сгорело меньше чем за полчаса. Карточки горели хорошо, высоким желтым пламенем. Справедливость восторжествовала, подумал Тренди, подойдя к мотоциклу. Скоро он вернулся к себе. Ему казалось, что луна стала черной. И хотя Тренди был уверен, что поступил правильно, чувствовал он себя загнанным зверем.

Глава 24

Вернувшись домой, Тренди не мог отдышаться. Он так спешил, что не захотел дожидаться лифта, очень старого и медлительного, застревавшего чуть ли не на каждом пролете, и бросился бегом по лестнице на седьмой этаж. Он хотел все рассказать Нюмансу. Если тот спит, Тренди его разбудит. Только Нюманс может ему помочь, направить его, успокоить. Теперь Тренди осознал страх.

Войдя в квартиру, он был ужасно разочарован: Нюманс еще не вернулся. Тренди побродил по квартире, затем лег на кровать и долго лежал, не двигаясь, не думая ни о чем, словно в забытьи. Наконец он вспомнил, что метис отправился танцевать и собирался вернуться только утром. Тогда Тренди постарался успокоиться. Он задремал ненадолго, затем пришла бессонница, вызванная доносившимися с улицы звуками. Сегодня ночью, еще больше, чем всегда, город категорически отказывался спать. Лежа в постели, Тренди вспоминал, каким увидел город с высоты Оперы, из-за ангелов с покрытыми сажей и снегом крыльями, приготовившихся к последнему балу демонов и других чешуйчатых и бессловесных созданий, насторожившихся перед своим торжествующим взлетом. Лиры в лунном свете выглядели как рога. Тренди казалось, что он был окружен ордой демонов, следивших за ним изо всех укромных уголков, и он удирал от них со всех ног. Возможно, поэтому он и потерял колдовскую табличку. Тренди не помнил ничего, кроме ощущения страха. Вчера, это было вчера, повторял он, столько всего произошло за один день, столько было открытий за одну ночь, столько зла и разрывов. Тренди падал в пучину — он знал это, но не пытался выбраться.

Нюманс не появлялся. Только он мог остановить Тренди в его падении. В очевидной противоречивости его жизни метис тут же нашел бы смысл. «Держись на поверхности, — повторял себе Тренди, прислушиваясь к звукам на лестнице, — если не понимаешь, то хотя бы знай, почему». Только в одном он был уверен: город, люди, весь мир были окружены силами зла. Оно начало зарождаться в море, равноденствие не наступило в срок, затем появились жуткие предсказания и, наконец, болезнь, распространявшаяся с каждым днем все больше; а теперь, в самом конце года, все замерли в ожидании грандиозного конца света, казавшегося неизбежным. Минуты, часы, годы, все отныне было едино, роковой момент приближался — во искупление какой ошибки, ради утоления какой мести? И какое отношение ко всему этому имела его история, история Рут, Юдит и Командора? А она имела отношение, Тренди был уверен в этом, и Крузенбург тоже, и Дракен, Рут Ван Браак, Барберини и все остальные… Юдит тоже. Он вздохнул. Он ее, конечно, потерял и никогда не вернет. К тому же любовь так коротка, и это уже не любовь. Это связь. Но каким образом между ним и Юдит, несмотря на него, несмотря на нее, была соткана эта роковая и необъяснимая связь? Тренди не хотел утонуть, не поняв.