Перевертыш

— Я тебя заставлю говорить! Ты у меня по-любому заговоришь… — тряс кулаком возле её лица капитан.

— Я говорю, отвечаю на вопросы, — сообщала ему мулатка с четкостью хорошо отлаженного автомата.

Подумав, что она просто плоховато владеет языком, капитан перешел на простейшие фразы, потом, эксперимента ради, завернул несколько раз такие интеллектуальные конструкции, что им позавидовал бы и профессор-лингвист, но — мулатка понимала всё и на все его выпады отвечала вроде бы по существу, но ни о чем.

Решив, что стоит уже сделать перерыв на обед, потому как и актерская игра тоже требует антракта, капитан позвонил Пану, сказав, что бы тот подавал чай, при этом наблюдая, как отреагирует на русскую речь мулатка. Ведь любой нормальный человек, слыша иностранные слова, рефлекторно примеряет их к известному ему языку, пытаясь догадаться, о чем идет речь.

Но тут Мишину показалось, что мулатка всё отлично поняла, но при этом совершенно не заинтересовалась сказанным и только потому, что её это не касалось.

«Ох, интуиция, одна кругом интуиция… — думал Мишин, продолжая, после звонка, расписывать мулаточке весь ужас её положения, — жаль только, что интуицию ни к какому протоколу допроса не пришьешь…»

Пнув дверь ногой, в комнату вошел Пан, обтирая окровавленные руки полотенцем. Взлохмачен он был живописнейше, и дышал устало, запыхавшись.

— Ну, что тут? — спросил он небрежно капитана. — Когда мне её передашь?

— Видишь? видишь?!! — заорал капитан, подскакивая к мулатке и, прихватив её подбородок, силой поворачивая лицо в сторону Пана. — Ты к нему хочешь? Он вот только что твоей подружке матку голыми руками вырвал… ты тоже хочешь?

— Нет, не хочу, у меня нет подруг, — равнодушно скользнув по Пану глазами, ответила мулатка.

— Не понимаешь, как это больно? — ярился Мишин. — Я тебе устрою понимание… Ты хоть представляешь, что он может с тобой сделать?

— Нет, не представляю, — отвечала та, — я не умею представлять…

— Ну и голосок у нее, — не понимая слов, ухмыльнулся Пан, считая, что делает это зловеще, — прям, как у автомата, чисто робот какой-то…

Мулатка вздрогнула, как от удара и уставилась на Пана удивленными глазами. Да-да, именно удивление на какую-то долю секунды мелькнуло в её глазах и тут же исчезло, сменившись привычным равнодушием и притворным непониманием.

«Стоп, — сам себе сказал Мишин. — Стоп, стоп и еще три раза стоп. Что-то сказал опять этот мальчишка, что вывело её из себя на доли секунды… Что?»

Тяжело рухнув в кресло следователя, капитан схватил телефонную трубку:

— Увести!

Появившиеся надзиратели с легким почтением отодвинули в сторонку «ассистента» следователя, сноровисто подхватили подмышки мулатку, так и не освобожденную от наручников во время допроса, и поволокли её на выход.

— По второму пункту её, — крикнул им вслед капитан.

— Я что-то не так сделал? — с легкой обидой в голосе спросил Пан. — Я старался…

— Ты всё так сделал, ты всё очень так сделал, — устало проводя ладонью по лбу, ответил Мишин. — Ты даже больше, чем так сделал. Понимаешь, Пан, ты вывел её из равновесия каким- то одним словом. А я тут полтора часа бился и — не смог.

— Ну, я-то, вообщем-то, не хотел, — смутился Пан, припомнив утренний разговор с Успенским.

— Что же ты такого сказал? Как ты её назвал?

— Ну, вроде бы, просто сказал, что голос у нее, как у автомата, прямо робот како…

— Вот, — капитана просто подбросило из кресла. — При слове «робот» она и ожила. Уф… слушай, Пан, а ты-то откуда такое слово знаешь?

— Да мы… это… в школе еще, — растерялся Пан, — ну, «Бунт машин» советского графа…

— Тьфу, как можно было забыть, — засмеялся над собой Мишин. — Да хоть бы и помнил, вряд ли догадался бы слово это сказать… Рукопожатие тебе, Пан, перед строем с занесением в личное дело. Ну, а если серьезно, ты здорово, очень здорово! сейчас мне помог, хоть и несознательно. Ладно, пойдем руки мыть и — на обед, а то я уж тут проголодался из себя зверя изображать…

… Усадив Пана за «офицерский» столик в дальнем углу банкетного зала, где официантов изображали те же солидные дядьки в возрасте за сорок, что утром орудовали на раздаче для рядовых и сержантов, капитан, не задумываясь, заказал для обоих борщ со сметаной, отбивные с гречкой и компот. Но покушать по-человечески они не успели.

Первым в столовую влетел абсолютно расхристанный, взъерошенный и бледный солдатик с патрульной повязкой на рукаве. Он выскочил почти на середину зала и несколько секунд пытался о чем-то сказать, взволнованно открывая и закрывая рот. Но его опередил вошедший следом старший сержант Успенский, как всегда ладно одетый, аккуратно причесанный, распространяющий вокруг, ощутимую чуть ли не физически, уверенность в себе, силу и благожелательное спокойствие.

— Товарищи офицеры! — гаркнул он. — По гарнизону объявлена боевая тревога. По коду «Сирень». Всем предписано немедленно занять места согласно боевого расписания.

В возникшей суматохе Успенский протолкался мимо идущих ему навстречу офицеров и старшин к столику капитана Мишина и Пана.

— Настя передала, Пал Сергеич, что какие-то махновцы прорвались к городу, — сказал он, даже не присаживаясь. — Их где-то полк или поменьше побольше, с техникой. Идут почти точно на расположение батальона.

— Вот и покушали, — вздохнул капитан, откладывая в сторону ложку. — Ждите меня в машине, вы ведь свою-то так в батальон еще и не отогнали?

*

Пан никогда не думал, каким будет его первый бой. Оказалось, совсем похожим на обычную учебно-боевую тренировку. Ну, кроме самого начала, конечно, когда они с капитаном Мишиным с сержантом Успенским влетели на «козлике» в расположение батальона.

Бросив машину возле штабной палатки, они разделились, капитан, как и положено, ушел к комбату, а бойцы поспешили к казарме, в оружейку.

— Ваши уже на место побежали, — встретил их старшина Хват, занявший привычное при тревоге место рядом с оружием. — Хватайте свои причиндалы, догоняйте…

— Волчок взвод повел? — спросил Успенский.

— А кто ж еще, ты ведь у нас официально откомандированный, — ответил Хват.

— Тогда, раз меня все равно нету официально, подкинь нам на двоих десяток гранатометов… — попросил Успенский.

— А пушку выделить не надо ли? — язвительно поинтересовался старшина, но гранатометы из дальнего угла оружейки вытащил и по пяток зарядов к ним тоже.

В это время Пан, повесив на плечо свою токаревскую самозарядку в снайперском исполнении, набивал карманы патронами, одновременно стараясь набрать побольше винтовочных и пистолетных к «семену».

— Жадный какой, — посетовал старшина, наблюдая за Паном. — Возьми-ка лучше гранатную сумку, туда и заряды уложишь, и патронов побольше поместится, чем в карманах-то…

Через пару минут, отягощенные гранатными сумками, касками, противогазами, обвешанные винтовками и гранатометами, бойцы выскочили из казармы.

— Теперь поднажмем, — сказал Успенский, устремляясь к взрезанному по тревоге проходу в проволочном ограждении территории.

И поднажали.

Третий взвод четвертой роты занимал по оборонительному расписанию самый дальний край развалин, за шоссе, и был последним на правом крае батальонного расположения. Потому и бежать пришлось долго. Сначала — сломя голову, почти не глядя под ноги, до начала пригородных руин, потом — внимательными, короткими перебежками, прячась за бетонными обломками стен, остовами бывших зданий. Вот тут Пан порадовался, что Волчок гонял его на тренировки именно в эти места. Ориентироваться среди знакомых развалин было легко, и уже через десяток минут он хлопнулся на живот неподалеку от лежки замещающего Успенского сержанта Волкова.

— Успели-таки, — проворчал сержант, оглядываясь на шум, — я думал, там, в городе, и отсидитесь…

— Сам Мишин с нами прилетел птицей, — позволил себе выдать «военную тайну» Пан. — Тебе вот, Вещий, велел гранатомет передать с зарядами, он сам на свою лежку пошел.