Дом

Тут же ощупал себя — всё было на месте. Фома облегчённо вздохнул.

— Вот ночка, а? — сказал он сам себе. — Ни поспать тебе, ни успокоиться.

Сон исчез, как рукой сняло. Фома почесал затылок, вылез из подпола и отправился на кухню пить оставшийся от ужина холодный чай. Горячий ему доставался только зимой, когда в доме топили печь и можно было добыть себе кипятку. Летом еду готовили в летней кухне.

Домовой сел на подоконник и, похрустывая синим от лунного света сахаром, стал прихлёбывать из кружки и таращиться на длинные, прозрачные облака, которые словно тропы или реки шли через всё небо. Трещали в саду кузнечики, бегали в травах ежи, в светлом, словно подсвеченном изнутри небе, мелькали тени летучих мышей.

— Вот ведь нетопыри как хорошо устроились, — размышлял Фома. — Ни ежу их не словить, ни кошке не достать. Знай себе порхают, никого не боятся. И то правда, нетопыри звери хорошие. Вреда от них никакого, не то что от этих, что в подполье живут.

Фома вспомнил свой сон и поёжился.

В глубине дома три раза прокуковала кукушка и, исполнив своё дело, прилетела на кухню. Закружилась, заметалась меж утварью, не зная, куда примоститься. Домовой выставил мизинец и она села на него, как на толстый узловатый сучок. Едва усевшись, деревянная птичка уставилась на Фому и вдруг завертелась на месте, захлопала крылышками, закивала головой, словно смеясь над чем-то очень потешным. Потом слетела со своего насеста и клюнула домовика в нос.

— Ты очумела, что ли, гнилушка болотная? Больно же! — сказал он и схватился за свою «картошку».

Что-то сразу показалось ему странным. Он ощупал нос и обомлел — тот был лысым. Волосы, что росли на нём, исчезли. Чуя недоброе, Фома побежал к большому зеркалу в гостиной. Увидел своё отражение и пол под ним закачался, а в глазах зарябило. Мало того, что с носа его исчезла вся растительность, вся борода его была в дырках, словно побитая молью вязаная рукавица.

— Мыши… — только и сказал он.

Пока он спал, эти серые вредители изъели его бороду и подчистую обстригли нос. Сны оказались вещими. Кто знает, какие бы несчастья ещё случились, увидь он этой ночью третий сон.

Это было объявлением войны. Фома разъяренным перекати-полем заметался по дому, забыв о тишине.

— Всех утоплю! — выл домовой, потрясая кулачками и сверкая глазами так, что всё вокруг озарялось светом, как во время грозы. — Со всем потомством утоплю! Ручей подведу и в подвал пущу! Кровью умоетесь, Иродово семя! Всех изведу, под корень!

От шума проснулись обитатели дома.

— Кто-нибудь вышвырнет эту кошку на улицу? Откуда она вообще взялась? У нас и кошек-то никогда не было… — послышался из спальни сонный голос отца. — Это ж надо так орать. Как ведьма на шабаше!

— Много ты бывал на шабашах, — обиженно проворчал Фома, исчезая в стене. — Кошка! Это ж надо, это ж надо! Тебе б так бородёнку обгрызли, посмотрел бы я на тебя…

Из своих комнат стали появляться домашние: папенька, маменька, Марья Петровна, Ваня и Наталья.

— Всех перебудила, проклятущая, — зевая, сказала последняя.

— Ты бы накинула чего, а то будто купаться собралась — строго посмотрела на неё маменька и та, одетая в одну белую ночную рубаху, ойкнув, исчезла в своей каморке.

Вскоре весь дом наполнился шлёпаньем тапочек, шумом отодвигаемых стульев и кресел, шипящим «кс-кс-кс». Искали всюду, однако никого найти не смогли.

— Вот спряталась, нечистая сила, — бормотала Наталья, шаря шваброй под диваном в гостиной. Из-под дивана незамедлительно явились старый Ванин пистолет, дырявый барабан и папенькино пенсне, пропавшее две недели назад.

— Нашлись очки-то, — сказала Наталья, чихнула от поднявшейся пыли и затянула было себе под нос «Камаринскую»: «Ах ты с…», но взглянула на мальчика и осеклась.

Ваня радостно подхватил пистолет и забегал по комнатам, стреляя в прячущихся по тёмным углам разбойников и пиратов.

— Может она уже убежала? — спросила Марья Петровна. — Вон и форточка открыта. Услышала, что мы идём, и улизнула восвояси птичек ловить?

— Может быть, — задумчиво сказал папенька, раскачиваясь в тихо поскрипывающем кресле-качалке.

— Арсений Александрович! Чем попусту кресло просиживать, помогли бы лучше, — маменька упёрла руки в бока и топнула крохотной ножкой.

— Не сердись, душа моя, эта кошка, будь она трижды неладна, такой замечательный сон мне испортила. Обидно нечеловечески, — пожаловался он.

— Какой сон? — вприпрыжку подбежал к нему Ваня.

— Рассказать? — спросил он. Ваня кивнул. — Ну хорошо. Сон такой. Будто мы с вашей, Иван Арсеньевич, маменькой гуляем на каком-то большом празднике. Кругом люди нарядные, цветы, гирлянды, музыка играет. Солнце в трубах оркестра отражается. Тепло. Хорошо. Все улыбаются, смеются и ждут чего-то. На душе у меня светло, радостно. Я маменьку под локоток держу и, пользуясь тем, что никто на нас не смотрит, осторожно щекочу под рёбрами. Она смеётся, шлёпает меня шутя по руке. И вдруг кто-то говорит: «А теперь подарки дарить будем! Подходите, всем хватит!» Я гляжу, кругом стоят такие деревянные сарайчики с большими окнами, что-то вроде павильонов, и оттуда весёлые голоса зазывают подарки получать. Народ обрадовался, двинулся к ним, мы следом. И только мы подошли совсем близко к одному сарайчику, вот-вот увидим, что за подарки нам приготовили, как заорала эта кошка, что б ей пусто было. Тут я и проснулся.

— Жалко, что не досмотрел, — сказал с сожалением Ваня.

— Да, впрочем, Бог сними, с подарками. Может, там безделица какая была.

— Всё равно, лучше б точно знать. А то вправду обидно.

— Пустое, — папенька взъерошил мальчику волосы, поднял его над головой, рискуя задеть потолок, и несколько раз крутанул Ваню в воздухе.

— А я там был? — повизгивая от восторга, спросил сын.

Папенька остановился, поставил ребёнка на пол, задумчиво почесал бороду.

— Нет, тебя не было, — чуть виновато сказал он.

— Ну и ладно, — Ваня обнял отца. — Это же просто сон, правда?

— Правда, — согласился тот.

Ваня прицелился в окно.

— Только знаешь, пап, всё равно интересно, что бы вам дали?

— Ох, смерти. Смерти ей, проклятущей, — сказала Наталья выпрямляясь, закончив шуровать шваброй под шкафом и софой. — Я пыли наглоталась, так что утром и кормить не надо.

— Вот и хорошо, — сказал папенька, — продукты целее будут.

— Всё вам шутки шутить, Арсений Лександрович.

Маменька решила, что на этом поиски можно и прекратить.

— Ну, кошка видно и вправду в форточку сбежала, — сказала она. — Теперь всем спать. А то мы тут со своими разговорами громче кошки шумим. Бабушку разбудим.

— Её не разбудишь, — уверенно сказала Наталья. — Она, всё одно, целыми ночами не спит.

На этом все пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.

Фома в это время был уже в саду. Нашёл спящего на дереве Голявку, дёрнул за серое ухо. Тот подпрыгнул на месте, собираясь дать дёру, и едва не упал с дерева. Увидел домового, облегчённо мяукнул и успокоился. Фома поведал ему о тех грустных событиях, что произошли с ним этой ночь. Потом поднял свою бороду против неба. Через прорехи мерцали, словно смеялись, закрывая лица ладошками, яркие звёздочки.

— Вот что эти мыши творят. Звери!.. Хуже чумы и скорпионов, — подвёл черту под своим рассказом домовой.

— Да… — сочувственно произнёс Голявка. — Теперь тебе, дядя Фома, зимой будет удобно лицо в бороду закутывать, чтоб мороз не щипал. Для глаз, рта да носа дырки уже имеются. Всё польза…

— Ну ты, шутник! Говори, да не заговаривайся! — вскипел Фома. — Помог бы лучше с мышами разобраться. Ты ж на кота похож, вот и проучил бы их. Они тебя испугаются. А? Ну что, поможешь?

Голявка смущённо заёрзал на месте.

— Я это, дядя Фома… — замялся он.

— Ну, говори что ли. А то как за уши тянешь!

— У меня с мышами, вроде как, мир. Они ко мне в сад не лезут, не вредят, шкоды не делают. Я их за это не ловлю, не ем. Вот так и живём…Да…