Подари мне жизнь

— Некоторых людей прошлое объединяет, а других разделяет.

— Ясно. Ну и плевать.

Костя соскочил с кровати и стал поспешно одеваться. Потом вновь сел и тревожно спросил:

— Послушай, а вдруг ты не забеременела? Может быть, повторим процедуру осеменения?

— Нет. Не волнуйтесь, господин бык. От вас я легко беременею.

Она встала и также стала торопливо одеваться. Недолгое уютное счастье в загородном домике кончилось. Между ними вновь выросла стена.

— Ты прямо сейчас поедешь? — спросил Костя.

— Да. Чего тут еще делать?

— Ну… пообедаем.

— Не хочу.

— А я останусь. Снег разгребу. Дорогу до электрички сами найдете.

— Я и не сомневалась, что ты нас не станешь провожать. Не в твоих это правилах. Ты инвалид на чувства, Костик.

— Тогда и не звони больше этому инвалиду. Надеюсь, это была наша последняя встреча.

— Я тоже надеюсь, — сказала Ольга. Потом добавила, стоя в дверях: — А тебя совсем не волнует, что будет дальше с Антошкой? И со вторым ребенком?

Константин не ответил, просто прошел мимо нее в другую комнату, поставил на место перевернутый малышом стул, а затем выбрался на крыльцо, под падающий мокрый снег. Обхватил себя руками за плечи, поеживаясь от холода. Где-то в поселке залаяли собаки. Рядом вдруг оказался Антошка.

— Ты купишь мне полицейскую машину? — спросил он.

— Почему полицейскую, а не пожарную? Или санитарную?

— Потому что хочу быть полицейским.

— Санитаром тоже не плохо. Впрочем, куплю.

На крыльцо вышла и Ольга, услышав их разговор.

— Не приставай к дяде, — сказала она. — Не купит он тебе никакой машины, ни полицейской, ни гоночной, даже колесо от них не купит. Давай собирайся, нам пора ехать.

— Я остаться хочу! Мне здесь нравится! — запричитал малыш.

— Здесь волки бродят, — нагнулась к нему Ольга. — Слышишь, как воют?

Она увела Антона в комнату, где стала «упаковывать» его в теплый комбинезон и меховые сапожки. Костя также накинул на себя телогрейку и натянул валенки.

— Ты-то куда собираешься? — насмешливо спросила Ольга.

— В магазин, — буркнул он. — Нам по пути будет.

Они проделали обратный путь до электрички молча, по той же занесенной снегом тропинке, мимо больших сугробов. Но на сей раз Ольга шла впереди, а Константин замыкал шествие. На платформе пришлось подождать некоторое время.

— Вы… это… берегите себя… ладно? — неуклюже сказал Костя, когда подошла электричка.

— Уж постараемся, — ответила Ольга, впихивая Антошку в тамбур. Она больше не обернулась.

Константин стоял на платформе, провожая отходящую электричку взглядом. На лицо его падал снег и тотчас же таял. Затем он повернулся и пошел назад. Ни в какой магазин он, разумеется, заходить не собирался.

С вокзала Ольга повезла Антошку на квартиру своей матери. Наталья Викторовна еще не вернулась с работы, на кухне находилась только бабушка Оли, полуглухая старушка, которая варила щи. Антон ткнулся ей в колени, а та от неожиданности чуть не выронила половник.

— Ты бы ложилась, — сказала Ольга, — Я сама приготовлю.

— А? — спросила бабушка.

— Ложись, говорю! — прокричала внучка. — С утра ведь на ногах!

— Что?

— Нечего тебе на кухне возиться, болеешь же!

— Как?

— Отдыхай, бабушка! Я со щами и без тебя справлюсь! — закричала ей в самое ухо Ольга. Антон рядом покатывался от смеха.

— Нравлюсь? — услышала старушка лишь последнее слово, да и то неправильно. — Да, я в молодости многим мужчинам нравилась, за меня даже один генерал сватался, правда, он железнодорожником оказался, но я-то в погонах не разбиралась, в лампасах всяких, а как сели мы с ним в поезд и понеслись на восток…

Бабушку саму понесло, и теперь она могла говорить без передыху хоть два часа. Ольга знала об этом, потому просто махнула рукой и ушла в комнату. Ей было немного грустно.

— Люди не понимают друг друга не потому, что глухи, — прошептала она, — а потому, что слепы.

В коридоре хлопнула дверь, это вернулась Наталья Викторовна. Она сразу прошла в комнату к дочери. Долгим испытывающим взглядом посмотрела на нее. Ольга молчала.

— Встречалась все-таки со своим Костиком? — сурово спросила мать.

— Да, — коротко ответила Оля.

— Ну и?..

— То, что должно было произойти — случилось.

Наталья Викторовна была в курсе всех свалившихся на дочь проблем. Она тяжело опустилась на стул, расстегнув пальто.

— Идиотка, — односложно констатировала она. — Ну зачем тебе сдался второй ребенок? Да еще от того же самого негодяя, который заделал первого?

— Ты же сама знаешь, мама!

— Ну знаю. А по-другому как-то никак нельзя?

— Нет, нельзя. Донором может быть лишь брат или сестра.

— С ума с вами сойдешь. На работе неприятности, склад сгорел, ты вот тоже… Антошка. Бабка глухая. Я не выдержу.

Наталья Викторовна вдруг скривила лицо и заплакала.

— Хватит, мама, — сказала Ольга, подходя к ней и обнимая. — Пусть богатые плачут, а для нас это непозволительная роскошь. Слезы надо беречь. Как деньги. Пригодятся в самом критическом случае.

— Ладно! — махнула рукой мать. Она вытерла платком лицо. — Ты, как всегда, права, дочка. Но я просто не хочу, чтобы ты стала двойной матерью-одиночкой. В этом смысле ты меня даже переплюнула. Не представляешь ведь, как я намучилась, воспитывая тебя без отца!

— Что же ты снова замуж не вышла, когда нас папа бросил?

— Хотела, да не получилось. Кто возьмет женщину с ребенком?

— Смотря какая женщина. Ты вообще рано на себе крест ставишь. Ты еще и сейчас — ого-го! Знаешь что? Вот разберусь со своими проблемами и замуж тебя выдам. За железнодорожного генерала. С лампасами и в кокарде.

Она засмеялась, а следом за ней, немного спустя, и Наталья Викторовна. Теперь они обе сидели рядышком и смеялись, вытирая слезы, которые появились непонятно от чего — то ли от горестей прошлой жизни, то ли от радостной надежды.

Придя на работу, Костя первым делом направился в палату к дедуле, принес ему замороженные красные гроздья рябины, которые нашел на даче. Они сумели уцелеть под шапкой снега. И даже сохранили горько-сладковатый вкус.

— Глядите, какое чудо! — сказал он, одаривая всех больных в палате сердечников. — В лютый мороз не погибли. А вкусные-е!.. Сразу на поправку пойдете.

Дедуля скушал одну ягодку, затем пожевал вторую.

— Да, прелесть, — согласился он. — А я и так уже себя чувствую как юный пионер. Пора выписывать. Ты бы похлопотал там. Я ведь на старости лет рисовать стал, да тебе, наверное, об этом мой Лаврик рассказывал? Теперь жду не дождусь снова за карандаш взяться. Или за баллончик с краской. Сноха, правда, ругается. Подумаешь, стены в квартире расписал! А если это шедевр?

— Не сомневаюсь, поди не хуже, чем фрески Микеланджело в соборе Святого Петра. А карандаши я тебе, дедушка, принесу. И бумагу.

— У меня тут есть один огрызок, — подмигнул старик. — Смотри, что я намалевал. Похож?

Он вытащил из тумбочки лист бумаги. На Константина смотрело лицо… Кости. Его портрет, причем выполненный очень точно, с четкими линиями, уверенными штрихами. Старик сумел даже ухватить взгляд Кости — ироничный, но и чуть грустноватый.

— Ни хрена себе! — вырвалось у него. — Да ты, дедушка, мастер! Ван-Гог просто. Только ухо себе не режь. Тебе действительно надо в Академию Глазунова поступать. Что же ты свой талант в землю зарыл?

— А так вот получилось, — весело откликнулся старик. — То война, понимаешь, то стройки эти гребаные. Заводы построили, горбатились из последних сил, а они теперь спокойненько к олигархам этим и проходимцам всяким отошли. Будто так и надо. Словно они сидели в кустах и ждали, когда мы все обустроим, а потом — раз! — выскочили из-за пенька и заграбастали. А нам фигу кажут. И хохочут еще. До чего же русский народ дурак! Нет чтобы этим прохиндеям рыло набок свернуть. И чего терпят? Видно, привык под ярмом ходить… Вот и Лаврик мой туда же. Все норовит в крутые бизнесмены выбиться. Чтобы, значит, других оседлать и ехать. Для этого я его, что ли, воспитывал, не жалел ни сил, ни денег? Квартиру ему купил, мебель. Все сбережения отдал. Мне-то уже ничего не нужно. Только карандаш, краски и бумага.