Страница 7 из 42
«А в Москве разве кому-нибудь до меня есть дело? — спросила она себя и тут же ответила: — Есть! Этот негодяй теперь вне себя, что я продала свою комнату и превратила квартиру в коммуналку. Специально осуществила тройной обмен и подселила к нему алкоголика, чтобы теперь ему было не так просто разменять мой оскверненный дом!»
Чувство ненависти придало ей силы, она смогла оторваться от стены. Больную руку жгло, будто раскаленными углями. Но она не обращала на это внимания. Ее гнала вперед цель, и, движимая ею, Татьяна Николаевна наугад свернула с Марсала в какой-то проулок и оказалась перед небольшой площадью, вымощенной брусчаткой и залитой электрическим светом. Каменные дома, выходящие фасадами на нее, очень простые, четырех- и пятиэтажные, достаточно обшарпанные и совсем не аристократические, смотрели на нее закрытыми темными ставнями. Август — период тотальных отпусков, и вся Италия отправилась к морям по обе стороны Апеннинского сапога. Кто был побогаче — устремились на север, на Ривьеру в Лигурию или, наоборот, на южные острова — Капри, Искью; кто победнее — поехали на восточное побережье, в Римини. Там море ложится на берег теплым языком мелководья, и семьям с детьми отдыхается так же, как в Евпатории. Площадь была пуста, но с одной ее стороны, прямо лицом на Татьяну Николаевну, были обращены огромные сводчатые, темного дерева двери, высотой с трехэтажный дом, украшенные вверху пыльными витражами, а по обе стороны от них простирались стены монументального здания. От дверей на брусчатку вело несколько каменных ступеней, истершихся посередине от сотен лет и тысяч ног, а в боковом проеме, в удобной нише, закрытой от дождя и ветра, перед помятой джинсовой панамой для мелочи в свободной позе — вытянув вперед одну ногу и подогнув под себя другую — сидел маленький чернокожий человек с седыми кудрявыми волосами, завязанными сзади хвостом, и читал потрепанную толстую книгу, подсвечивая себе страницы карманным фонариком. Он расположился так незаметно, что Татьяна Николаевна сразу не различила его в тени проема. Она остановилась на нижней ступени и подняла голову. Резные двери были закрыты. Ночное небо разливалось над освещенной площадью. От стен домов, от брусчатки площади исходило дневное тепло, и ночью щедро согревающее воздух. А вверху, над розовой башней церкви — а это была она, все та же церковь, которую Татьяна Николаевна видела из окна гостиницы, — опять парил освещенный прожекторами Христос, никем в эту минуту, кроме нее, не видимый и не оцененный. И Татьяна Николаевна поняла, что она просто сделала круг: обошла вокзал и вышла к своей же гостинице, но с другой стороны. Бессилие охватило ее, и в мрачном отупении она сказала:
— Воистину, все возвращается на круги своя!
И вдруг услышала:
— Буоносера, синьора!
Татьяна Николаевна огляделась. На площади, казалось, всего было двое: Христос и она. Но вряд ли этот испитой хриплый голос мог принадлежать Спасителю, к тому же у него был, как и раньше, вполне равнодушный вид, а в голосе слышались теплые нотки. Татьяна Николаевна огляделась и тут наконец заметила маленького человека. Он смотрел на нее снизу вверх, отложив свою книгу, и улыбался.
В Москве у Татьяны Николаевны совсем не было опыта общения с нищими, да еще с чернокожими. Но сейчас она сообразила, что, возможно, это тот самый человек, который может быть ей полезен. Поэтому, остановившись в некоторой нерешительности, потому что не знала, как именно ей приступить к делу, она в ответ вежливо поздоровалась:
— Добрый вечер!
Очевидно, нищий вначале рассчитывал на щедрое подаяние. Услышав же русскую речь, он с разочарованием снова уткнулся в книгу: такие русские, как эта женщина, берегут каждый евро и не подают страждущим. Интерес у него угас, он нахлобучил на нос старенькие очки и снова погрузился в чтение. Каково же было его удивление, когда через некоторое время он услышал легкое покашливание: женщина все еще стояла возле ступеней. Он поднял голову от книги: она с непонятной настойчивостью разглядывала его. Что ей надо? Он присмотрелся внимательнее: вдаль он лучше видел без очков. Перед ним стояла невысокая женщина со светлыми русыми волосами и измученным лицом. И его собственный опыт нелегкой жизни подсказал ему, что мука ее была не поверхностна: дело было вовсе не в том, что она устала или хочет есть. Страдание глубоко гнездилось в ней. И хотя женщина была прилично одета — в кремовые легкие брюки и трикотажную белую кофту, но во всем ее облике — прическе, фигуре, светлых глазах — не было и следа уверенной благополучности, так свойственной праздным туристам. Вид ее был потерян и затравлен, как у животного, попавшего в сеть.
«Русские часто бывают такими, — подумал нищий и отвернулся. Вечер обещал быть пустым: итальянцы разъехались в отпуск, туристы, как назло, куда-то подевались. — Что ж, посижу до двенадцати, а потом побреду к фонтану. Может, Поль позволит продать несколько цветков?»
— Что вы читаете, синьор? — вдруг услышал он на довольно хорошем английском. С чего бы это вдруг русская заинтересовалась его чтением?
На всякий случай он продемонстрировал синьоре недвусмысленный неприличный жест, чтобы окончательно выяснить ее намерения, но она довольно спокойно и без негодования отвергла его рукой: «Нет! Это меня не интересует».
«Что же тогда?» Нищий встал в полный рост и изобразил на лице подобие улыбки, свойственной официантам.
— Прего, синьора?
Невысокой Татьяне Николаевне он доставал только до виска, к тому же был худ, как подросток. Однако морщинистое лицо, вертикальные складки на шее, жилистые сухие руки выдавали в нем человека пожившего. На темном лице странными и симпатичными казались светло-серые глаза в сеточке мелких морщин. К тому же Татьяне Николаевне понравилось, что мужчина перед ней встал.
«Пускай чернокожий и нищий, но надо же — джентльмен!» — подумала она и вдруг протянула незнакомцу руку:
— Будем знакомы. Татьяна.
Серые глаза его округлились от удивления, но в ответ он смешно щелкнул подошвами старых кед.
— Цезарь Август к вашим услугам, синьора! — сказал он по-английски, после чего церемонно пожал Татьяне Николаевне руку. А она не знала, что сказать ему, как дальше себя вести. Нищий тоже стоял в замешательстве, не понимая, чего хочет от него эта странная русская дама и должен ли он уже сесть на место и продолжать свое чтение или дальше последует какое-то продолжение.
— Можно мне присесть? — Татьяна Николаевна показала на ступени.
«Неужели она тоже хочет просить подаяния?» — удивился абориген. В нише мог поместиться только один человек. Это было его законное место, и он не мог позволить кому бы то ни было занять его. К тому же его самого за это не погладили бы по головке. Но в то же время русская дама хотела присесть рядом с ним. Это было весьма необычно. После недолгого раздумья нищий, назвавшийся таким помпезным и странным для Татьяны Николаевны именем, вытащил из ниши циновку, на которой сидел, и постелил ее посередине ступеней для своей гостьи. Сам он опустился прямо на камень рядом с ней. Теперь вместе они составляли видимость парочки туристов, присевших отдохнуть у подножия очередной достопримечательности. На углу Марсалы показались двое полицейских в голубых рубашках. Они внимательно посмотрели на Цезаря, которого, видимо, хорошо знали, и на Татьяну Николаевну, сидевшую рядом с ним, но не подошли — так и остались стоять на углу.
— Так что вы читаете, можно посмотреть? — Татьяне Николаевне в ее небольшом офисе приходилось иногда пользоваться английским, и теперь слова из учебника вдруг сами стали выныривать из глубин памяти на поверхность.
Цезарь Август протянул Татьяне Николаевне книгу. «Плутарх» — сумела разобрать она на обложке.
— Вы изучаете историю? — спросила она с глубоким уважением.
— Я знаю историю лучше всех в этом городе! Лучше всех гидов, экскурсоводов, служителей библиотек и университетских профессоров! — горделиво посмотрел на нее собеседник.
— Вы научный работник? — Она хотела добавить «в прошлом», но постеснялась.