Королевская шутиха

— Я бы не хотел углубляться в эти дебри, — откровенно предостерег меня Роберт Дадли. — Если найти твоего избранника, окажется, что мы попали в еврейское гнездо, тайно существующее в самом сердце Англии. А невидимые ниточки оттуда тянутся… ну-ка, подскажи, куда? В Амстердам? И затем в Париж?

Я хотела возразить, но страх лишил меня речи.

— В глубине души еврей всегда остается евреем, даже если ему удается разыгрывать из себя благочестивого христианина. А по пятницам эти «благочестивые христиане» зажигают свечи. Они найдут тысячи причин, чтобы отказаться есть свинину. Они искусно маскируются, но все равно живут с ощущением петли на шее.

— Сэр!

— Соплеменники помогли вам с отцом добраться до Лондона. Не пытайся это отрицать. Все они — евреи, втайне продолжающие выполнять свои еврейские обряды. В вашей среде принято помогать своим. Богобоязненные христиане утверждают, что все европейские страны опутаны вашей невидимой еврейской паутиной.

— Мой господин!

— Уж не желаешь ли ты стать тем клубочком, который приведет самого христианнейшего из королей в это тайное еврейское гнездо? А ты знаешь, что реформированная церковь умеет разжигать не менее жаркие костры, чем католики? Хочешь сгореть вместе со своим отцом и вашими друзьями? Тебе доводилось вдыхать запах поджаривающегося человеческого тела?

Я тряслась от ужаса. В горле пересохло. Язык не шевелился. Должно быть, отец и сын Дадли видели, как мои испуганные глаза стали еще чернее, а лоб покрылся испариной.

— Я это знаю, — продолжал Роберт Дадли. — Ты знаешь. И твой отец знает. Он знает, что ему не уберечь тебя. А я могу. И довольно об этом. Больше я ни скажу ни слова.

Роберт Дадли умолк. Я пыталась заговорить, но произносила лишь какие-то невнятные звуки. Да, мне было очень страшно. За себя. За отца. За всех, кто, рискуя жизнью, помогал нам добраться до Англии и устроиться в Лондоне.

— Да не дрожи ты так, — усмехнулся Роберт Дадли. — К счастью для тебя, твой дар нашел тебе самое высокое и безопасное пристанище, о каком ты и мечтать не могла. Будешь верно служить королю и нам — с головы твоего отца не упадет ни волоска. Обманешь нас хотя бы раз — и твой отец на собственной шкуре прочувствует гнев добропорядочных христиан. Не завидую ему, если его будут таскать по улицам. А тебя выдадут замуж за какого-нибудь набожного красномордого свинопаса. Выбор за тобой.

Не прошло и пары минут, как герцог Нортумберлендский махнул рукой, давая понять, чтобы я исчезла с его глаз. Он не стал дожидаться моего выбора. Ему не требовался дар ясновидения, чтобы точно знать, какой выбор я сделаю.

— Значит, теперь ты будешь жить при дворе, — сказал отец.

Мы ужинали с ним пирогом, купленным в близлежащей пекарне. Начинка пирога, как и многое в английской еде, была для меня непривычна и застревала в горле. Отец сдабривал ее подливкой.

— Теперь мне придется спать в одной комнате со служанками, — без всякой радости сообщила я. — Я буду ходить в ливрее королевского пажа и везде сопровождать короля.

— Я о такой судьбе для тебя боялся и мечтать, — сказал отец, пытаясь говорить бодро. — Если только сэр Роберт не закажет у меня еще несколько книг, в ближайшие месяцы нам будет нечем платить за жилье.

— Я могу отсылать тебе свои деньги, — предложила я. — Мне будут платить жалованье.

Отец потрепал меня по руке.

— Ты — славная девочка. Не забывай об этом. Помни о своей матери. Помни, что ты — одна из детей Израилевых.

Я молча кивала, глядя, как он черпает ложкой прокисшую подливку и отправляет себе в рот.

— Уже завтра я должна явиться во дворец, — прошептала я. — Отец, мне сказали, что моя служба начнется немедленно…

— Я буду каждый вечер навещать тебя. Мы будем видеться у ворот дворца, — пообещал он. — И если та жизнь тебе совсем уж не понравится или с тобой будут плохо обращаться, мы снова убежим. Вернемся в Амстердам, а оттуда — в Турцию. Мы найдем себе уголок, querida. Мужайся, доченька. Ты ведь одна из Избранных.

— А как я во дворце буду соблюдать постные дни? — чуть не плача, спросила я. — Меня заставят работать по субботам. Как мне молиться? А если мне дадут на обед свинину?

Отец выдержал мой взгляд, потом опустил голову.

— Я буду соблюдать обряды за нас обоих. Бог милостив. Он поймет. Помнишь, что сказал тот немецкий ученый? Бог скорее позволит нам нарушить закон, чем допустит, чтобы мы лишились жизни. Я буду молиться за тебя, Ханна. И ты молись. Даже в христианском храме, когда ты молишься, стоя на коленях, Бог слышит твои молитвы.

— Отец, ведь сэр Роберт знает, кто мы на самом деле. Он знает, почему мы покинули Испанию. Понимаешь, он это знает!

— Мне он ничего такого не говорил.

— А мне он угрожал. Он знает, что мы — евреи, но пообещал держать это в тайне, пока я буду повиноваться ему и его отцу. Он угрожал мне страшными карами.

— Доченька, опасность грозит нам повсюду. Ты теперь хоть будешь под высоким покровительством. Сэр Роберт клялся мне, что в его владениях ты окажешься в безопасности. Никто не посмеет интересоваться прошлым его слуг. И уж тем более никто не усомнится в благонадежности королевской шутихи.

— Отец, ну как ты мог решиться на это? — недоумевала я. — Почему согласился отдать меня им?

— Ханна, а мог ли я им помешать?

Меня привели в комнату с белеными стенами. Она находилась под самой крышей дворца. На столе лежала целая груда моей новой одежды (точнее, она показалась мне новой). В руках у меня был ее перечень, составленный кем-то из писарей главного дворцового камердинера. Там значилось:

Предмет: одна пажеская ливрея желтого цвета.

Предмет: одна пара панталон темно-красного цвета.

Предмет: одна пара панталон темно-зеленого цвета.

Предмет: один плащ, длинный.

Предмет: две льняные нижние рубашки.

Предмет: две пары манжет, одна красная и одна зеленая.

Предмет: одна шляпа черного цвета.

Предмет: один черный плащ для верховой езды.

Предмет: пара туфель для танцев.

Предмет: пара сапог для верховой езды.

Предмет: пара башмаков для ходьбы.

Все означенные предметы не новые, но чистые и, где надо, заштопанные, вручены королевской шутихе Ханне Грин.

— В таких нарядах поневоле станешь шутихой, — вздохнув, прошептала я.

Вечером моего первого дня во дворце отец пришел к воротам. Мы встали неподалеку, разделенные чугунной решеткой.

— У короля уже есть двое шутов: карлица Томасина и Уилл Соммерс. Он был добр ко мне. Показал, где я должна сидеть за обедом. Рядом с ним. Он — человек умный. Знает, как рассмешить придворных.

— А что ты сегодня делала?

— Пока ничего. Не могла ничего такого придумать, чтобы сказать вслух.

Мой отец оглянулся. В темноте дворцового сада заухала сова. Ее крик был словно сигнал.

— Разве ты не можешь придумать что-нибудь смешное? — спросил отец. — Тебя же не затем брали, чтобы ты сидела молча?

— Герцог велел говорить то, что приходит мне в голову. Но мой дар… я не могу им повелевать. Слова либо появляются, либо нет.

— А сэра Роберта видела?

— Он мне подмигнул, — сказала я, прислоняясь спиной к каменному столбу и кутаясь в теплый плащ.

— Короля тоже видела?

— Его не было даже на обеде. Король плохо себя чувствует, и еду отнесли прямо в его покои. Сначала подали роскошный обед, словно король находится за столом, а потом что-то положили на тарелочку и понесли ему. Место короля занял отец сэра Роберта. Он выглядит как настоящий король, разве что на троне не сидит.

— Герцог тебя заметил?

— Мне показалось, он меня вообще не видел.

— Может, он уже забыл про тебя?

— Герцогу не надо смотреть, чтобы знать, кто где сидит и что делает. Он меня не забыл и никогда не забудет. Герцог из тех людей, которые ничего не забывают.

На Сретение герцог решил устроить маскарад, а потому все королевские шуты обязаны были нарядиться в особые костюмы и выучить свои роли. Открытие маскарада возлагалось на Уилла Соммерса. Он попал в шуты двадцать лет назад, когда ему было столько же, сколько мне сейчас. По замыслу герцога, Соммерс должен будет прочитать вступительное стихотворение, после чего выступят королевские певчие, а потом уже я. Мне тоже надлежало прочитать стихи, специально написанные к маскараду. К маскараду мне шили новый костюм из желтой ткани (цвет шутов). Мой прежний наряд оказался слишком тесен. Я ощущала себя странным двуполым существом. Бывало, я смотрелась в зеркало и видела в нем красивую незнакомую девушку. А на следующий день из зеркала на меня глядел плоский, неуклюжий мальчишка.