Девушки по вызову

Что касается людей, то опыты Скилза и его коллектива, продолжавшиеся на протяжении тридцати лет, продемонстрировали, что из годовалых детей из трущоб и детских домов, страдавших отставанием в умственном развитии, со временем вырастут люди с интеллектом выше среднего, если вовремя отдать их приемным родителям, которые станут о них как следует заботиться. В первые два года воспитания в таких семьях их IQ вырастает на тридцать процентов, а мозг, несомненно, претерпевает те же изменения, что и мозг крысенка из Беркли. Дюжина детей, не обретших семей, с таким же или менее сильным отставанием в развитии, со временем в полном составе, за исключением всего одного, перекочевала в психиатрические лечебницы…

— Резюмирую. Мозг — прожорливый орган. Чтобы развить заложенные в него при рождении возможности, он должен хорошо питаться еще с колыбели. Судя по всему, на протяжении всей истории большинство людей получают в решающие, ранние годы недостаточно пищи для мозга, отсюда их неразвитость. Если вся значимость этого факта будет осознанна, то революция в колыбели станет неотвратимой. Применяя с яслей уже известные нам принципы, можно всего за одно поколение увеличить коэффициент умственных способностей людей на двадцать процентов. Это было бы равносильно биологической мутации, последствия каковой я бы посоветовал вам представить самостоятельно…

Напоследок Уиндхем еще раз хихикнул и сел.

— Вы собираетесь штамповать des petits vieux*! — крикнул, вскочив с места, Петижак. — Профессоров с маленькими ножками и огромными лысыми головами. Гипертрофия интеллекта и атрофия сердца. Как вы не понимаете, что наша беда — в избытке, а вовсе не в недостатке ума? Вот она — экзистенциальная трагедия человечества!

— Как же вы предлагаете ее лечить? С помощью ЛСД? — пропищал Уиндхем.

— Почему бы и нет? Полезно все, что открывает в голове окошко, впускает в нее ветер — все, что дает простор мистике и угнетает логику.

— Как вы совмещаете мистицизм с марксистской диалектикой?

— Легко. Это синтез противоположностей. Если отведать вызывающих галлюцинации грибов или священного сока кактуса, находясь в ритуальном диалектическом настроении, то наступит торжество духовной гастрономии, вы поймете тайну Вселенной, которую можно выразить простым лозунгом: “Любовь вместо логики!”

— Любовь? — переспросил Блад. — То-то ваши бабуины разгуливают с велосипедными цепями…

Петижак улыбнулся с доброжелательностью Мефистофеля.

— Средство не всегда аналогично посланию. Царству Божьему будет предшествовать Апокалипсис. Расшибать головы легче, чем ниспровергать логику.

Николай постучал по столу зажигалкой.

— Предлагаю брать слово по очереди. Отто тоже хочет высказаться.

Фон Хальдер встал и сделал вид, что пытается пригладить свою белую гриву пророка, но в итоге еще сильнее ее растрепал.

— Итак, — начал он, — профессор Уиндхем указывает нам путь к сверхчеловеку в духе Ницше. Почему бы нет? Как простой антрополог я не могу угнаться за полетом философских идей мсье Петижака, за всем этим хиппизмом, триппизмом, сидячими, стоячими и лежачими протестами… — Он сделал паузу, ожидая взрыва смеха, но ничего не дождался. — Так что до самого конца я с Петижаком не пойду. Но кое-какой путь готов с ним пройти. Как простой антрополог я мало знаком с человеческим мозгом, но если революция, обещанная Уиндхемом, затронет только кору, где гнездятся наш ум и хитрость, и не покусится на области, ответственные за страсти, то я очень боюсь, что ваш супермен окажется суперубийцей. Ибо, как я продемонстрировал и объяснил в своей последней книге, человек — это животное с инстинктом убивать, направленным прежде всего против ему подобных. Это Homo Homocidus, который будет убивать ради территории, ради секса, из жадности, ради удовольствия…

— Вздор! — перебила его Харриет. — Я, например, простой зоолог, но достаточно знакома с историей, чтобы понимать, что вся эта болтовня об инстинкте убивать — всего лишь модное сотрясение воздуха. Люди убивают не от ненависти, а от любви к своим богам.

— Я это уже слышал, — парировал Хальдер.

— Но не расслышали, — фыркнула Харриет. Наступило время обеденного перерыва.

II

После обеда оставалось немного времени до начала следующего заседания, которое Соловьевы решили использовать для прогулки. Тропинка вела вверх по склону, в сосновый лес, оттуда — на большой луг, мимо сельских хуторов, снова в лес на противоположном склоне горы. Даже сейчас, в июле, на северных склонах сохранился снег.

Почти на всех домах местных жителей висели написанные от руки предложения о сдаче комнат с полным пансионом. Был обеденный час, и Клэр заворожено наблюдала за обедающими на террасах: все, как один, поглощали в большом количестве одно и то же: суп с клецками, свиные отбивные с капустой и картошкой, потом шоколадный торт; все это запивалось пивом.

— Могу себе представить, как они чавкают! — простонала она.

— Отвернись и смотри на горы. Слышишь коровьи колокольчики?

Но звон колокольчиков был заглушен музыкой из окон и треском мотоциклов без глушителей, доносившимся с дороги, как автоматная пальба. Крестьянская молодежь свихнулась на мотоциклах — здоровенных, сверкающих чудовищах, поднимающих им настроение своим ревом. В пятнадцать лет они уходили из школы, болтались год-два на ферме, потом с грехом пополам овладевали ремеслом гаражного механика, электрика, штукатура или официанта, копили денежки, чтобы к сорока годам осуществить заветную мечту — открыть очередной пансион на тридцать спальных мест со здоровой деревенской кухней на основе магазинных блюд быстрого приготовления.

— Жена местного врача рассказала мне, — сказала Клэр, — что они только шесть лет назад заказали холодильник. Раньше никто в деревне не видел холодильников. Когда заказ доставили, она объяснила Хильде, соседской дочери, работавшей у них прислугой, зачем нужен этот ящик. Та воодушевилась и попросила разрешения взять взаймы два кубика льда, чтобы отнести их на блюдечке мужу и бросить ему в пиво. Только на время — потом она принесет лед обратно… Следующим утром Хильда явилась на службу с красными глазами. Оказалось, что по пути домой она так разогналась от нетерпения, что поскользнулась, разбила блюдце, потеряла кубики льда и не сомкнула ночью глаз. Нынче у Хильды свой пансион и морозильник, а также другая домашняя техника, какой не может себе позволить докторская жена. Она теперь едва ей кивает при встрече.

— Кто кому едва кивает?

— Хильда — докторской жене, конечно!

Они зашли дальше, чем предполагали, наслаждаясь безлюдьем. Туристы по большей части переваривали обед на террасах внизу, распластавшись на шатких шезлонгах, которые вот-вот порвутся под их тяжестью. Летом сюда приезжала совсем другая публика, нежели зимой, когда доминировали лыжники: это были выходцы из тех районов Центральной Европы, где тучность по-прежнему считается признаком процветания. Смотреть на них было сомнительным удовольствием. Красивые люди наведывались в горы только в роли лыжников или альпинистов. Летом эта категория надевала маски для ныряния, а не рюкзаки.

Гуляя, Николай и Клэр столкнулись с шедшей им навстречу, вниз, семьей, тащившей рюкзаки и вооруженной палками. Клэр пришлось посторониться, пропуская эти воплощения тучности. Впереди родителей бежали вприпрыжку двое детей. Вся четверка посмотрела на Соловьевых с нескрываемым осуждением. Пройдя всего несколько шагов, женщина не выдержала и вынесла приговор:

— Englanders!

Николай ускорил шаг. Клэр усмехнулась.

— Эта особа точь-в-точь как комод на тонких ножках с выдвинутым верхним ящиком. Неужели местные жители были такими же, когда тебя возили сюда в детстве на каникулы?

— Маленькому мальчику подавай большую грудь, — отозвался Николай.

— Ну да, все американские мужчины — маленькие мальчики, — сказала Клэр. — Извини. Я знаю, как тебя шокирует эта перемена.

— Я очень любил горы, — сказал Николай. — И крестьян из горных деревень любил. Они называли себя не фермерами, а именно крестьянами — Bauern. Они гордились собой. Власти адресовали депеши так: “Herrn Bauer Moser”, “Herrn Bauer Hubner”… До сих пор Bauer — одна из самых распространенных фамилий в их телефонной книге. Пойди, найди в нашей телефонной книге фамилию Peasant, Paysan.