Здесь похоронен «Я» (Мой рыжий электронный Иисус)

– И что? Я ведь не знаю ее имени.

– Но знаешь, как она выглядит.

– А если она обидится?

– И что?

– Когда я был маленьким, то однажды назвал своего прадеда дураком, – Мэрдок улыбнулся. – Так робот потом всю неделю брюзжал его голосом о том, что оттаскает меня за уши, как только я усну.

– И ты поверил?

– Нет, но спать боялся. – Моргана рассмеялась.

– Трусишка!

– Мне было шесть!

– Да ты и сейчас боишься!

– Не боюсь.

– Боишься!

– Эй, рыжая! – сказал своему киндриду Мэрдок. – Покажи, как ты дразнишься! – Робот остался безликим. – Ты слышишь меня? – Мэрдок заглянул ему в скульптурные глаза. – Рыжая! Ты там? Черт! Чувствую себя идиотом, – признался он Моргане. Киндрид рассмеялся. Звонко. Задорно. Бледные щеки залились румянцем. Появились рыжие волосы, зеленые глаза.

– Она красивая, – сказала Моргана, вставая с кровати, чтобы получше рассмотреть незнакомое лицо.

– Да и ты тоже ничего, – сказала ей рыжая.

– Ты слышал?! – Моргана удивленно посмотрела на брата.

– А ты что, думала он – глухой?! – скривился его киндрид рыжим лицом.

– Какая бестактность! – заскрипел старческим голосом робот Морганы.

– Ой, да ладно! – отмахнулась рыжая.

– Ничего не ладно!

– Ты старая и глупая!

– Не смей называть меня старой!

– Говорю то, что вижу.

– Я не старая, а просто пожилая!

– Но глупая!

– Не глупая!

– Глупая!

– Не глупая!

– Глупая и забавная! – робот Мэрдока звонко рассмеялся.

– Они что, ругаются?! – удивленно спросила Моргана.

– Ну, у вас и родственники, молодые люди! – сказала ей рыжая.

– У нас? – опешил Мэрдок.

– Ну, не у меня же?! – рыжая сверкнула на него своими зелеными глазами.

– То есть как это: ну не у меня же?

– А вот так! – рыжая показала ему язык.

– Еще раз так сделаешь, и позвоню в службу поддержки!

– Ой, да звони, куда хочешь!

– Думаешь, не позвоню?!

– А ты не пугай меня!

– Вот возьму и позвоню прямо сейчас!

– Мэрдок! – остановила его Моргана.

– Чего? – он замер возле видеофона.

– Не звони.

– Это еще почему?

– Ее же разберут.

– И что?

– Не знаю. Мне она нравится.

– Вот только не надо жалеть меня! – снова завелась рыжая.

– Да помолчи ты! – одернула ее Моргана.

– И не подумаю! Давай, парень, звони! Звони, куда хочешь!

– Не делай этого! – сказала Моргана брату. – Просто не делай и все. Пожалуйста.

Глава третья

Змея была старой, но все еще сильной. Она извивалась в террариуме, заглатывая белую мышь.

– Красиво, правда? – спросил Кейн, поглаживая пальцами плечи Квое.

– И кем из них ты себя представляешь? – спросила она.

– Обоими. – Он поднял ее светлые волосы и поцеловал в шею. – А ты? – Его губы были теплыми. Руки настойчивыми.

– А что я? – Квое напряглась.

– Думаю, в постели ты скорее змея, – прошептал Кейн.

– А в жизни? – спросила она.

– В жизни ты мышь. – Он развернул ее к себе лицом. – Мышь, зачарованная взглядом змеи. Твоей змеи, понимаешь?

– Это не так. – Квое открыла рот, отвечая на поцелуй.

– Так ты не станешь петь мне колыбельную? – спросил Кейн.

– Нет.

– О чем вы разговаривали с Белинджером в кафе?

– Просто ели.

– Просто ели? – Кейн расстегнул ее блузку, сбросил ее на пол. – Скажи, что ты сейчас чувствуешь?

– Ничего.

– Совсем ничего? – Его пальцы скользнули под оборку лифчика.

– Мне тридцать семь лет, Кейн.

– И что?

– Если хочешь, чтобы кто-то кричал от страсти, найди себе какую-нибудь молоденькую шлюшку.

– У меня уже есть ты, – он улыбнулся. – Сердись. Это тебе к лицу.

– Пошел ты.

– Моя маленькая шлюшка. – Она влепила ему пощечину. Вскрикнула, когда он вывернул ей руку.

– Не позволяй ни одной суке прикасаться к тебе! – громыхал голосом отца его киндрид.

– Ты же женщина, а не подстилка! – надрывался киндрид Квое, голосом ее матери. Старая змея все еще заглатывала белую мышь. Глубже. Еще глубже. Квое снова вскрикнула. Стекло террариума запотело от ее теплого дыхания.

– Ты кончила? – спросил Кейн, все еще прижимая Квое к столу. Она не ответила. Вывернутая рука болела. Киндриды молчали. Просто стояли и наблюдали за происходящим. «Когда-нибудь, они расскажут об этом нашим детям», – подумала Квое. – Я люблю тебя, – сказал Кейн. Она машинально сказала что-то в ответ. Наверное, что-то хорошее. По крайней мере, хотела, чтобы это было что-то хорошее. – И помни, – пальцы Кейна скользили по ее позвоночнику. – Я всегда наблюдаю за тобой.

– Я знаю, – Квое закрыла глаза. «Ненавижу тебя, Белинджер!» – подумала она, облизывая сухие губы. «Мы никогда не ругаемся, просто смотрим друг другу в глаза и тихо ненавидим». «И о ком это ты, а?». «Не знаю. Может это мое подсознательное стремление к мазохизму?». «Или мое, – Квое улыбнулась. – Надеюсь, Пэм понравились розы. Надеюсь, понравились…».

Белинджер выпил чашку кофе, поцеловал Пэм в щеку и вышел на улицу. Серебристый флайер Квое стоял у обочины.

– Бурная ночь? – спросила она.

– Дурные сны, – буркнул Белинджер. Он закурил. Флайер взмыл в небо.

– Кейн хочет, чтобы мы понаблюдали за парнем из лифта, – сказала Квое, вписываясь в плотный автомобильный поток.

– Так ты все-таки пела ему колыбельную?

– Нет.

– Вернее верного! – заявил киндрид Белинджера с заднего сиденья.

– Попроси его заткнуться, – скривилась Квое.

– Так что там с парнем из лифта? – спросил Белинджер.

– Просто наблюдение.

– Как с Лебоном?

– Пока нет.

– Скажи, – Белинджер затянулся, наблюдая, как разгорается сигарета. – Там, с Лебоном, что ты чувствовала, когда нажимала на курок?

– Ничего.

– А если бы это был я?

– Ничего.

– Я так почему-то и подумал.

– Так тебе это сегодня снилось?

– Мне снилось, что я женат.

– На Пэм?

– На тебе. – Белинджер открыл пепельницу.

– А ты бы выстрелил? – спросила Квое.

– В Лебона?

– В меня.

– Нет.

– Почему?

– Лучше придушил бы своими руками.

– Вот как?!

– А ты как хотела?

– Не знаю.

– Обиделась?

– Нет.

– Хочешь, спою тебе колыбельную?

– Лучше придуши.

– А Кейн?

– А что Кейн?

– В него бы выстрелила?

– Лучше бы придушила. – Квое обернулась, посмотрела на своего киндрида и заставила себя улыбнуться.

Файоли Лебон шла по кленовой аллее, вспоминая о том, каким это место было летом. Солнце приятно согревало, и в кронах пели птицы… Но теперь здесь был только снег. Персибал ушел, и вместе с ним, казалось, ушло все тепло этого мира. Ничего не осталось. Как холодильник, в котором нет продуктов – только лед, и то, если вы не забыли оплатить счета за электричество… Файоли забыла. Забыла обо всем, кроме тех, кто забрал у нее мужа. Она вошла в холодную квартиру. Пальто было старым и грязным. Не снимая его, она села на скрипучий диван. Они любили эту квартиру. Любили эту мебель. Она и Персибал.

– Почему? – в тысяча первый раз спросила она своего киндрида. И в тысяча первый раз он сказал, что не хотел оставлять ее. Сказал голосом Персибала. Изобразил боль на лице Персибала. – Я люблю тебя, – прошептала Файоли. Темные глаза смотрели на нее с лица робота. Как же хотелось к нему прикоснуться! Как же хотелось вздрогнуть и, потянувшись, понять, что это всего лишь сон. Но стоило только протянуть руку, и робот снова становился роботом. Лишь голос оставался неизменным. Голос Персибала. Он подчинил себе киндрида. Он стал единственным. Ни матери, ни отца, ни предков. – Я всегда была одинокой, – сказала Файоли.

– Я всегда любил тебя, – сказал ей киндрид-Персибал.