Контрмеры

Сарина скривилась, словно от кислого. И промолчала.

Когда «Росомаха» вынырнула из прокола на периферии Главного Узла, пленный по имени Рон Гайлэм по-прежнему отказывался выходить из каюты и впускать кого-нибудь, кроме доставляющего еду автомата. Однако отказ от живого общения не мешал ему пользоваться компактом, который доставили ему по распоряжению Сарины восемью юл-циклами ранее.

Владеющая хорошо знала, кого и чем надо соблазнять.

«До сих пор не верится».

Компьютер, который ему подсунули, был явлением из разряда «чудеса, да и только». Складывалось отчётливое впечатление, будто ограничений по доступу в пределах корабля для его оператора не существует. Вообщеникаких ограничений… ну, за вычетом тех, которые создаются невежеством этого самого оператора.

Например, Рон не мог раскачать генераторы основного корабельного энергоблока до аварийного режима. Но не от принципиальной невозможности, а потому лишь, что весьма слабо разбирался в управлении такой техникой. Зато просматривать сетевые логи, диаграммы и графики, отражающие работу генераторов, он мог свободно.

С такой же лёгкостью на экран компакта выводились данные с внутренних и наружных датчиков, включая датчики помещений, где обитали другие пленные. Последним Рон успел неоднократно воспользоваться и при этом наткнулся на сюрприз, заставляющий родную цивилизацию выглядеть не лучшим образом. До того, как ему подкинули чудесную игрушку с паролями от всего на свете, он полагал, что за пленными ведётся круглосуточное наблюдение, как за насекомыми в стеклянной банке. Оказалось, что это совсем не так. Камера, снимающая происходящее с пленными, действительно существовала. ОДНА. Панорамная, из четырёх соединённых в микросеть физических камер. Установлена она была в большой комнате (впрочем, раз это корабль, то правильнее будет — в кубрике?), где держали шестерых детей и троих присматривающих за ними взрослых. Причём отслеживалось происходящее не абы как и не постоянно, а только в том случае, если довольно «смышлёная» программа фиксировала наличие одного из условий. А именно:

высокий уровень шума, если дети расшалятся или кто-то из взрослых вдруг закричит — раз;

произнесение одной из ключевых фраз, вроде «помогите, скорей!» — два (в этом случае сигнал с камеры не только записывался, но и автоматически ретранслировался Хезрасу и Сарине);

ненормальные изменения в пульсе и частоте дыхания одного из детей — три (ретрансляция одному только Хезрасу, как профессиональному врачу);

резкое колебание жизненно важных параметров в пределах помещения из-за неполадок в системе жизнеобеспечения — четыре (тут уж помимо ретрансляции включался и сигнал тревоги).

Всё остальное время камера пребывала в «спячке», не передавая в корабельную сеть ничего.

А за остальными пленными наблюдение не велось вообще. Если не считать косвенных методов «слежки». Например, в гости к любому из пленных можно было наведываться после того, как ячейка СЖО зафиксирует рост потребления кислорода, а индикатор расхода воды сначала оживёт, а потом вернётся к нулевому уровню. Стало быть, пленный проснулся и умылся…

«Деза! Информационные фильтры, сладкий дурман!»

Эти вопли враждебности, исходящие откуда-то из тёмных глубин, Рон игнорировать не мог. Вот только с логикой такая гипотеза не стыковалась никак. Допустим, доступ к настоящим шпионским камерам у подсунутого ему компакта отсутствует. Это было бы правильно, потому что Рон, возможно, сам поступил бы так. Но тогда зачем давать ему кучу других доступов? Зачем, если на то пошло, вообще давать пленнику такое мощное универсальное устройство связи и обработки информации, как компакт? Базы данных, звёздные карты (правда, разобраться в них ему тоже не удалось: слишком сложно), данные о самых разных гранях жизни виирай, пусть большей частью весьма специфические и требующие куда лучшего владения языком…

И что уж точно не требовало перевода, так это наблюдение за повседневной жизнью корабля. Рон мог невидимкой заглянуть в любое — любое! — помещение коллективного пользования, начиная с кубриков и ангаров и заканчивая рубкой управления. В «общественных местах», в отличие от помещений индивидуального пользования, камеры наблюдения имелись. И микрофоны тоже. Рон мог наблюдать за происходящим на борту, изучать виирай в их, так сказать, естественной среде обитания… и, конечно, изучал.

А потом корабль вышел из прокола, и человек обнаружил, что его компакт стал ячейкой огромной информационной сети, основные узлы которой располагались за пределами корабля.

Обычно общение между незнакомыми Владеющими начинается со слов.

Но это — обычно. И между незнакомыми.

«С возвращением, дочь».

В мысленной речи отца была масса непроизносимых нюансов. И радость родителя, и — куда денешься? — расчётливость родителя, и гордость успехами дочери, плавно переходящая в (неужели?) восхищение, и знакомая неизбывная горечь, рождаемая мыслью о внутреннем сходстве Сарины и Лиилан… и ещё очень, очень многое. Столь многое, что в данный момент не стоило пытаться расшифровать все скрытые нюансы.

«Моя „ссылка“ не должна была продлиться слишком долго».

«Догадалась. Я ждал этого».

И снова в мысленной речи проскользнуло что-то настораживающее, что-то…

«Приготовься. Перемещаемся».

Краткий миг — каскад впечатлений, крыло тьмы и фейерверк радуг. Краткий миг — взгляд в бездну и хаос, словно в чуть запотевшее зеркало. Краткий миг — перемещение сквозь изнанку бытия без технических костылей.

Проще сказать, телепортация.

Как Владеющая шестого ранга с неплохой энергетикой, Сарина, в сущности, тоже была способна на это. Но с серьёзными ограничениями. Настолько серьёзными, что овчинка не стоила выделки. Мощный разовый пси-импульс, требуемый для телепортации, перегружал нервную систему так, что потом требовалось не меньше половины юл-цикла на восстановление потенциала. До нужного места было проще долететь… или, на худой конец, просто дойти.

А вот для Высших — почти для всех — телепортация в пределах одного светового арум-цикла без опоры на технику и талисманы была делом обыденным. Как и многое другое, обычным Владеющим недоступное.

В точке, куда прибыли отец и дочь, царил мягкий, размывающий детали полумрак, играла какая-то мягкая музыка… и работали артефакты, создающие для ментальных сигналов совершенно непробиваемые барьеры. Телепатия, эмпатия, наиболее распространённые виды проникающего восприятия — либо блокировалось, либо глушилось абсолютно всё. Поневоле пришлось переходить на обычную речь.

— Где мы?

— В приёмной. Подождём. Если нас не пожелают видеть в течение ближайших десяти арумов, придётся…

В тихую музыку вплелась барабанная дробь. Недостаточно громкая для торжественности, но внятно озвучивающая приглашение. Одновременно впереди распахнулось то, что мгновением раньше Сарина принимала за монолитную стену.

— Идём, — сказал Энар Итиари Морайя и подал дочери пример.

«Куда?» — хотелось спросить ей. Но Сарина сдержалась. Созданные артефактами барьеры глушили многое, но у всего есть оборотная сторона: то, чего не касалось глушение (например, предчувствия), звучало в душе заметно мощнее.

За распахнувшейся стеной открылось сложно организованное пространство. Нарочито грубые, с почти не обработанной поверхностью глыбы, не скреплённые ничем материальным, медленно кружились в каменном хороводе. Шары, цилиндры, пирамиды, а заодно и более сложные, порой до полной бесформенности, глыбы летели каждая по своей колее. Внешне бессмысленное кружение… но Сарина сразу и чётко осознала, что она попросту не доросла до понимания этого смысла. «На холостом ходу» — вот единственный интуитивный вывод, который она могла выжать из своих наблюдений.

Скудость, сама по себе говорившая о многом.

Энар со своей чуть отстающей наследницей шли по переливающейся полосе, также не удерживаемой ничем материальным и непонятно из чего сделанной, а пролегала эта полоса как раз там, где находилась невидимая ось каменного кружева.