Королевское чудовище

Ее никогда еще не ранили по ошибке. Трудно было решить, как воспринимать это нападение — ситуация казалась почти забавной. У нее был шрам от кинжала на предплечье и еще один на животе. По спине шла многолетней давности борозда от стрелы. Такое время от времени случалось. На каждого миролюбивого человека находился такой, кто хотел сделать ей больно или убить — быть может, из-за ее красоты, которой ему никогда не обладать, а быть может, из-за ненависти к ее отцу. И на каждое нападение, оставившее шрам, приходилось пять-шесть, которые ей удалось предотвратить.

Следы зубов на запястье — волк-чудовище. Отметины от когтей — хищная птица. И еще раны — мелкие, из тех, что исчезают со временем. Не ранее как сегодня утром, в городе — мужчина, блуждавший по ее телу жарким взглядом, и глаза его жены, пылавшие ревностью и ненавистью. Да еще ежемесячная унизительная необходимость охраны в дни женских кровотечений — для защиты от чудовищ, которые чуют запах ее крови.

— Внимание не должно тебя смущать, — сказал бы на это Кансрел. — Оно должно тебе льстить. Неужели тебе не радостно от того, что ты влияешь на мир, на все и вся, просто тем, что существуешь?

Кансрелу все это никогда не казалось унизительным. У него в домашних питомцах были самые разные хищные чудовища — серебристо-лиловые птицы, багровый, словно кровь, горный лев, травянисто-зеленый с золотыми переливами медведь, леопард цвета полуночного неба с золотыми пятнами. Он специально держал их впроголодь и прогуливался между клеток с непокрытой головой, проводил по коже ножом так, что проступали бусины крови. Одним из самых любимых его развлечений было смотреть, как чудовища вопят, рычат и скрежещут зубами о прутья клетки, обезумев от желания добраться до его плоти.

Она даже подумать не могла без стыда и страха о том, что подобным можно наслаждаться.

Становилось все холодней и сырее, и едва ли этой ночью ей суждено было обрести душевный покой.

Она неторопливо вернулась к своему дереву. Попыталась схватиться и залезть на него, но не нужно было долго скрестись о ствол, чтобы понять, что она ни при каких обстоятельствах не сумеет вернуться в спальню тем же путем, каким ее покинула.

Теперь, опершись о дерево, усталая и измученная болью, Файер проклинала собственную глупость. У нее осталось два варианта, и оба были неприемлемы: либо сдаться охранникам и назавтра сражаться с Арчером за свою свободу, либо завладеть разумом одного из воинов и обмануть его.

Она осторожно потянулась, чтобы проверить, кто поблизости. Где-то на периферии сознания дрейфовал разум спящего в клетке браконьера. Ее дом охраняли несколько человек, которых она узнала. С ее стороны у боковой двери стоял Крелл — он был ей почти другом, точнее, был бы, если бы не имел обыкновения уж слишком горячо ею восхищаться. Он был музыкантом, бесспорно, не менее талантливым, чем она, и притом более опытным, и иногда они играли дуэтом: Файер — на скрипке, а Крелл — на флейте или свистке. Он был слишком убежден в ее совершенстве, чтобы заподозрить в чем-либо. Бедный старина Крелл, легкая мишень.

Файер вздохнула. Дружба Арчера была более приятной штукой, когда он не знал все подробности ее жизни и мыслей. Придется пойти на это.

Она скользнула ближе к дому и укрылась среди деревьев возле боковой двери. Чудовища пробираются в ворота разума едва ощутимо. Сильный, опытный человек может научиться распознавать признаки посягательства и запирать ворота. Мысли Крелла сегодня были нацелены на угрозу вторжения, но не такого вторжения — его широко раскрытый разум откровенно скучал, и она легко прокралась внутрь. Он заметил что-то странное и сосредоточился, но она спешно отвлекла его. «Ты что-то слышал. Вот, слышишь, опять? Крики со стороны главного входа. Отойди от двери и повернись, чтобы посмотреть».

В тот же миг он отступил от входа и повернулся к ней спиной. Выбравшись из-за деревьев, она двинулась к двери.

«Ты ничего не слышишь у себя за спиной, только впереди. Дверь за тобой закрыта».

Он так и не повернулся, чтобы проверить, даже не усомнился в мыслях, которые она поселила у него в голове. У него за спиной она открыла дверь, скользнула внутрь и заперлась, а потом на мгновение прислонилась к стене коридора, до странности опечаленная тем, как легко все получилось. То, что превратить человека в дурака так просто, казалось ей неправильным.

Полная мрачного отвращения к себе, она с трудом поднялась наверх, в свою комнату. В голове снова и снова тупо звучала песня, и Файер не могла понять, почему та к ней привязалась. Это была деллийская погребальная песнь, плач о потерянной жизни.

Наверное, мысли об отце привели ее с собой. Она никогда не пела ее в его честь, и на скрипке тоже не играла. Когда он умер, она слишком одеревенела от горя и смятения, чтобы музицировать. Для него зажгли костер, но она не пошла смотреть.

Скрипку подарил ей Кансрел. Одно из его странных проявлений доброты — ведь на ее музыку терпения ему никогда не хватало. А теперь Файер совсем одна — единственный человек-чудовище в Деллах, и скрипка осталась одним из немногих счастливых воспоминаний об отце.

Счастливых.

Что ж, пожалуй, время от времени память о нем связывалась с какой-то неясной радостью, но реального положения дел это не меняло. Так или иначе, все, что было плохого в Деллах, брало свое начало в делах Кансрела.

Это была не самая умиротворяющая мысль. Но измученная усталостью Файер надолго провалилась в забытье, и деллийский плач звучал рефреном в ее снах.

Глава вторая

Проснувшись, Файер первым делом почувствовала боль, а уже потом ощущение непривычного смятения в доме. На нижнем этаже суетились воины, и среди них — Арчер.

Когда мимо двери спальни проходила служанка, Файер коснулась ее разума, призывая. Девушка вошла, не глядя на нее, решительно сосредоточившись на метелке для пыли у себя в руке. Ну, по крайней мере, пришла. Некоторые сбегали, притворяясь, что не слышат.

— Да, миледи? — я сухо спросила она.

— Софи, почему внизу столько людей?

— Браконьера нашли сегодня в клетке мертвым, миледи, — ответила та. — Со стрелой в горле.

Софи развернулась на каблуках, вышла и хлопнула дверью, оставив Файер лежать в постели с тяжелым сердцем.

Она никак не могла избавиться от чувства, будто виновата в том, что оказалась похожей на оленя.

Одевшись, Файер спустилась вниз и разыскала Донала, своего управляющего. У Донала были посеребренные возрастом волосы и твердый характер, и он служил ей с тех пор, как она себя помнила. При виде ее он поднял седую бровь и кивнул в сторону задней террасы.

— Едва ли он долго думает перед тем, как выстрелить, — проговорил он.

Донал, конечно, имел в виду Арчера, чье раздражение она чувствовала даже сквозь стену. Но при всей своей горячности Арчеру не нравилось, когда умирали люди, находящиеся в его милости.

— Будь добр, помоги мне завязать волосы, Донал.

Через минуту, укрыв голову коричневой тканью, Файер вышла на улицу, чтобы поддержать Арчера в такой момент. Воздух пропитался запахом надвигающегося дождя. На Арчере был длинный коричневый плащ. Сам он, весь был какой-то острый — лук в руке, стрелы на спине, досадливые вспышки движения, выражение лица, с каким он оглядывал холмы. Файер облокотилась на перила рядом.

— Я должен был это предвидеть, — сказал он, не глядя на нее. — Он практически сам сказал нам, что так случится.

— Ты ничего не мог сделать. Твоя гвардия и так слишком поредела.

— Я мог оставить его внутри.

— И сколько людей его охраняло бы? Мы живем в каменных домах, Арчер, а не во дворцах, и темниц в подземельях у нас нет.

Он рубанул воздух ладонью.

— Мы сумасшедшие, ты в курсе? Мы сошли с ума, если считаем, что можем жить тут, так далеко от Столицы и защищать себя от пиккийцев, мародеров и подосланных мятежниками шпионов.