Королевское чудовище

— Хоть бы началась буря, — промолвил Арчер. — И потоп. И хорошо бы земля под ногами этого твоего браконьера разверзлась и поглотила его.

Она не обратила внимания. Все это были пустые слова.

— В зале я проходил мимо Донала, — продолжал он, — он крался наружу с ворохом подушек и одеял. Устраиваешь своему убийце уютную постельку? И наверное, кормить собираешься по-царски.

— Никакой он не убийца, а всего лишь браконьер с неважным зрением.

— Ты веришь в это еще меньше, чем я.

— Ну ладно, но я абсолютно уверена, что он выстрелил, потому что принял меня за оленя.

Арчер откинулся назад и скрестил руки на груди:

— Может, и так. Поговорим с ним завтра. Послушаем его версию.

— Мне бы не хотелось участвовать.

— Мне бы не хотелось просить тебя, любимая, но я должен узнать, кто он и кто его послал. За последние две недели это уже второй чужак на моих землях.

Файер легла на подушки, закрыла глаза и усилием заставила себя жевать. Все вокруг — чужаки. Они вылезают из скал, из холмов, и невозможно узнать правду обо всех. И ей не хочется — и особенно не хочется использовать для этого свои силы. Завладеть человеком, чтобы спастись от смерти, — это одно дело, а красть его тайны — уже совсем другое.

Когда она вновь повернулась к Арчеру, то обнаружила, что он молча наблюдает за ней. Она окинула взглядом его светлые волосы и темно-карие глаза, благородную линию рта. Привычные черты, знакомые ей с тех самых пор, как она была еще младенцем, а он — мальчишкой, который вечно таскал с собой лук размером едва ли не больше его самого. Это она переделала его настоящее имя — Арклин — в Арчера, а он научил ее стрелять. И теперь, глядя в его лицо, лицо взрослого мужчины, на котором лежит ответственность за северные земли, за здешние имения, деньги и народ, она понимала его тревогу. В Деллах настали неспокойные времена. Юный король Нэш в Столице отчаянно цепляется за трон, а мятежные лорды вроде Мидогга на севере и Гентиана на юге собирают войска и мечтают свергнуть его.

Надвигается война. Горы и леса кишат шпионами, ворами и прочими лихими людьми. Чужаки каждый раз вызывают панику.

— Тебе нельзя выходить одной, пока ты снова не сможешь стрелять, — мягко предупредил Арчер. — Хищники совсем обезумели. Извини, Файер.

Файер тяжело сглотнула. Именно об этом она старалась не думать.

— Какая разница? Все равно я и на скрипке, арфе, флейте, да ни на каком из своих инструментов не могу играть. Мне незачем выходить.

— Мы сообщим твоим ученикам, — вздохнув, он потер шею. — Я посмотрю, кого можно послать к ним вместо тебя. Пока ты не исцелишься, нам придется верить своим соседям, не полагаясь на твои способности.

Доверие стало теперь чем-то редким даже среди давних соседей, и обязанностью Файер было, давая уроки музыки, внимательно смотреть и слушать. Иногда ей попадалось что-нибудь — факт, обрывок разговора, недоброе чувство — что могло быть полезным Арчеру или его отцу, Брокеру — верным вассалам короля.

К тому же Файер теперь придется довольно долго жить без удовольствия, какое ей дарило музицирование. Она снова закрыла глаза и медленно вдохнула. Бывают ведь и более страшные раны, после которых она никогда не смогла бы играть на скрипке.

Она замурлыкала себе под нос известную им обоим песенку про северные Деллы, которую всегда играла отцу Арчера, когда навещала его.

Арчер взял ее здоровую руку и поцеловал ладонь. Поцеловал пальцы, потом запястье, провел губами по предплечью.

«Ты шутишь», — подумала она.

Он коснулся ее волос, мерцающих на фоне одеяла.

— Ты выглядишь грустной.

«Арчер. Мне больно шевелиться».

— Тебе и не нужно шевелиться. А я могу прогнать твою боль.

Она улыбнулась через силу и заговорила вслух:

— Не сомневаюсь. Но то же может и сон. Иди к себе, Арчер. Уверена, ты найдешь, кому прогнать боль.

— Бессердечная, — дразняще проговорил он, — ты ведь знаешь, как я сегодня за тебя волновался.

Она и вправду знала. Просто сомневалась, что это волнение хоть чуть-чуть пошло ему на пользу.

Когда он ушел, Файер, конечно, не уснула. Пыталась, но кошмары будили снова и снова. Они всегда становились ярче в те дни, когда она бывала у клеток — потому что именно там умер ее отец.

Кансрел, ее великолепный отец-чудовище. В Деллах чудовища происходили только от себе подобных. Они могли спариваться с не-чудовищами своего вида, но рождались от этого всегда чудовища. У Кансрела были серебристые волосы, мерцающие голубоватым блеском, и темно-синие глаза; и тело его, и лицо были восхитительны — гладкие, изящные, словно отражающий свет кристалл, они излучали то самое неуловимое нечто, что отличало всех чудовищ. В свое время он был самым потрясающим мужчиной на свете — по крайней мере, так считала Файер. Ему куда лучше нее удавалось властвовать над умами людей. Он куда охотнее практиковался.

Лежа в постели, Файер сражалась с воспоминанием о кошмаре: ей снилось, как рычащий леопард цвета полуночи с золотыми пятнами стоит на груди Кансрела, снился запах крови отца, его прекрасные глаза, неверящий, затухающий взгляд.

Теперь она жалела, что отослала Арчера. Он понимал ее кошмары, а еще — Арчер был живым и горячим. Она тосковала по нему, по его жизненной силе.

Ей становилось все неспокойней, и, в конце концов, она решилась на то, от чего Арчер пришел бы в ярость, Дотащилась до гардероба и оделась, медленно, мучительно, в плащ и брюки — все черно-коричневое, цвет ночи. Попытка завязать волосы едва не окончилась капитуляцией и укладыванием обратно в кровать, потому как ей требовались обе руки, а поднимать левую было пыткой. Но она все же справилась кое-как, в какой-то момент сдавшись и поглядев в зеркало, чтобы убедиться, что волосы нигде сзади не торчат. В основном она зеркал избегала — стыдилась того, как при виде себя самой у нее перехватывает дыхание.

Она заткнула за пояс нож и попробовала поднять копье, не слушая голос разума, который взывал к ней, кричал и верещал, что сегодня ей не защитить себя даже от дикобраза, не говоря уже о хищной птице или волке.

То, что нужно было делать дальше, с одной работающей рукой было тяжелее всего. Ей предстояло выбраться из дома по дереву, которое росло за окном, потому что все двери охраняли воины Арчера — а они ни за что не позволят ей раненой бродить в одиночестве по холмам. Если только она не использует свою силу, а этого она делать не будет. Воины Арчера доверяют ей.

Именно Арчер заметил, как старое дерево прильнуло к дому и как легко забраться по нему в темноте — это было два года назад, когда Кансрел был еще жив, Арчеру было восемнадцать, а ей — пятнадцать, и их дружба переросла в нечто, чего воинам Кансрела не требовалось знать в подробностях. Такое развитие событий стало для нее неожиданностью, но она им наслаждалась — невелик был в то время список ее радостей. Вот только Арчер не знал, что Файер начала использовать этот ход сама почти сразу: сначала чтобы улизнуть от людей Кансрела, а потом, когда он погиб, — от людей Арчера. Впрочем, она не делала ничего постыдного или незаконного — просто ей хотелось гулять ночью одной, ни перед кем не отчитываясь.

Она бросила копье за окно. Затем последовала пытка, в ходе которой прозвучало немало ругательств, порвалось некоторое количество одежды и сломалось несколько ногтей. Ощутив под ногами твердую почву, обливаясь потом, дрожа и полностью осознавая теперь всю глупость своей затеи, она оперлась на копье, словно на посох, и поковыляла прочь от дома. Файер не собиралась уходить далеко — всего лишь до кромки деревьев, так, чтобы увидеть звезды. Они всегда утешали Файер в ее одиночестве. Звезды казались ей прекрасными, пылающими и холодными созданиями; а еще одинокими, печальными и безмолвными, как она сама.

Сегодня ночью они сияли так ясно и совершенно.

Стоя на пятачке скалы, возвышающейся за клетками Кансрела, Файер купалась в свете звезд и старалась впитать в себя немного их безмолвия. Глубоко вдыхая, она потерла место на бедре, которое все еще болело из-за другой стрелы — шраму было уже несколько месяцев. Еще одно мучение вдобавок к каждой новой ране — все старые тут же просыпаются и снова начинают ныть.