Страница 2 из 49
Иными словами, исследователь здесь имеет дело с некоей коллективной литературной репутацией, которая, во-первых, плохо поддается описанию, а во-вторых, противоречива. Значимость групповой идентичности манифестируется и отстаивается, однако ключевые способы самоопределения связаны с категориями либо универсальными (молодость, новизна), либо негативными (вторичность и собственно незамеченность). Границы поколения то достаточно жестко отсекают «чужих» от «своих», то оказываются предельно размытыми. Общая констатация неуспеха «целого поколения» сочетается с настойчивым поиском его «ярких фигур»: к поколению, «которое самой историей было обречено на несостоятельность и исчезновение» [8], по всем формальным признакам следует отнести сверхуспешного, сверхпопулярного Набокова. В конце концов сам термин «незамеченное поколение» парадоксален — его активное употребление уже указывает на то, что речь идет о литераторах, в той или иной степени замеченных.
Вряд ли удастся разрешить эти противоречия, не выяснив, как конструировалось «поколение» и как конструировалась его «незамеченность», как создавалась столь легко воспроизводимая и столь проблематичная для исследователя коллективная репутация, как складывался образ литературного явления — целостного и размытого, состоявшегося и незамеченного одновременно. Под конструированием, конечно, подразумевается не целенаправленная и согласованная стратегия, а проявление установок и ценностных предпочтений, наиболее популярных поведенческих практик, наиболее востребованных способов самопрезентации — общий результат индивидуальных, не обязательно осознанных выборов и социальных действий. Здесь важно, кто и с каких позиций говорит о поколении, кому адресовано высказывание, какие цели при этом преследуются, какая риторика используется, какие символы выбираются в качестве поколенческих, как ищутся и находятся основания поколенческой общности.
На все эти вопросы заведомо не может быть одного ответа. Было предложено несколько образов «молодой эмигрантской литературы», но лишь одному из них удалось завоевать доминирующее положение, а позднее получить наименование «незамеченного» — именно он окажется в центре нашего внимания. Нас прежде всего интересует та самая «парижская», «монпарнасская» среда («парижская школа», «парижская нота»), которая столь охотно отождествляется с поколением в целом. Это не значит, что место жительства тех или иных литераторов будет считаться критерием принадлежности к «незамеченному поколению». Во-первых, рамки «парижского» сообщества, разумеется, не совпадали с географическим Парижем: в связи с этим сообществом принято упоминать стихи Юрия Иваска или Игоря Чиннова, хотя оба провели 20–30-е годы в странах Балтии. Во-вторых (и в-главных), мы вообще не ставим своей целью разрешить проблему «принадлежности к поколению», тем более — перечислить и изучить всех возможных его представителей. И в «Незамеченном поколении» Варшавского, и в мемуарах других, некогда «молодых» литераторов, и в работах историков русской эмигрантской литературы можно встретить длинные списки имен, призванные очертить предмет разговора, а фактически указывающие на его неисчерпаемость. Мы постараемся не столько расширить, сколько сузить круг героев исследования. В их число вполне сознательно не будут включены многие из тех литераторов, чьи имена принято связывать с образом «молодого» («младшего», «второго», «незамеченного») поколения, даже в его «парижском» варианте: Юрий Мандельштам, Виктор Мамченко, Раиса Блох, Александр Гингер, Анна Присманова. В качестве основных источников нами отобраны публицистические и мемуарные тексты, в которых образ «поколения» декларируется, отстаивается, опровергается, то есть так или иначе выражен достаточно ярко; кроме того, мы рассмотрим собственно литературные произведения, получившие наибольшее количество рецензий, упомянутые в статьях-манифестах, признанные ключевыми, знаковыми для «поколения» или спровоцировавшие дискуссии о «новой эмигрантской литературе». Участвует в подобных дискуссиях и создает для них поводы вполне ограниченный круг литераторов, который преимущественно и попадет на страницы этой книги. При этом нашими героями станут и наиболее «замеченные», «известные», «признанные», «изученные» авторы (к прочно укоренившемуся термину «набоковедение» не так давно добавилось «газдановедение» [9], заявили о себе исследователи Поплавского [10], Довида Кнута [11], Нины Берберовой [12]), и те, кто активно формировал образ «поколения», но традиционным литературоведением должен был бы считаться «вторичным», недостаточно ярким (вдвойне незамеченным) писателем, — скажем, автор «Незамеченного поколения» Владимир Варшавский, Юрий Терапиано, Василий Яновский, Юрий Фельзен, Екатерина Бакунина.
Выбор столь узкого предмета исследования легко мотивировать тем, что интересующий нас «частный случай» отсылает к глобальным сюжетам культурных кризисов и катастроф. В самом деле, это и определения межвоенного десятилетия как времени общеевропейских переломов — социальных, политических, эстетических (от кризиса либеральной системы и формирования тоталитарных режимов до появления «новейшего», «модернистского» романа); и популярные уже во второй половине XX века метафоры «современного», а точнее, «постсовременного» сознания, на первый взгляд удивительно совпадающие с символами эмигрантской идентичности — «культурный шок», «заброшенность», «оставленность», «одиночество и свобода»; и, наконец, ситуация распада социальных институтов, слома норм, побуждающая принять послереволюционную эмиграцию едва ли не за идеальную модель «переходного», «промежуточного» общества и провоцирующая всевозможные параллели между русским Парижем 30-х и новорусской Москвой 90-х. Ключевым во всех случаях будет слово «перелом». «Переломность» («промежуточность», «рубежность») ситуации, в которой оказались русские литераторы-эмигранты (в терминологии Виктора Тернера такую ситуацию следовало бы назвать «пограничной», «лиминальной»), в последнее время все чаще подчеркивается исследователями «молодого поколения первой волны» (включая предложение заменить столь громоздкое определение емкой метафорой «поколение полтора» [13]), а иногда и квалифицируется как уникальный поколенческий опыт [14].
Казалось бы, неуспешность, «незамеченность» такого поколения должна подразумеваться сама собой. Пожалуй, единственная на сегодняшний день развернутая попытка увидеть здесь не аксиому, а исследовательскую проблему была предпринята канадским славистом Леонидом Ливаком. Рассматривая «незамеченность» как особую стратегию, практикуемую несколькими молодыми эмигрантскими писателями, он убедительно очерчивает круг контекстов, которые эту стратегию формируют; с такой точки зрения «незамеченность» — литературная маска, заимствованная у французских современников и адаптированная к языкам, актуальным в эмигрантском литературном сообществе [15]. В этой книге мы тоже постараемся показать, что далеко не достаточно признать «незамеченное поколение» обреченным на неудачу «самой историей». Даже если под персонифицированной историей понимаются вполне конкретные — в самом деле сложные, трагические, — события и обстоятельства. Однако наша задача — обнаружить не столько дискурсивные, сколько нормативные, ценностные, институциональные контексты «незамеченности». В этом смысле термин Варшавского указывает не на безжалостную историю, но и не на дискурсивный фантом, а прежде всего на проблематичность символов социального успеха и неудачи. При таком ракурсе не возникает потребности доказать «масштабность», «уникальность» или «типичность» той ситуации, которую мы исследуем; значимо другое: как в «частной» ситуации, по-своему уникальной и по-своему типичной, создаются и работают механизмы социализации, реализации, успеха, что представляет собой «путь в литературу».
8
Васильева М. А. Неудачи «Чисел» // Литературное обозрение. 1996. № 2. С. 69.
9
Dienes L. Russian Literature in Exile: The Life ad Work of Gajto Gazdanov. Miinchen: O. Sagner, 1982. На русском: Диенеш Л. Гайго Газданов. Жизнь и творчество / Пер. с англ. Т. К. Сабиева. Владикавказ: Изд-во Сев. — Осет. ин-та гуманитарных иссл., 1995. См. также: Кабалоти С. Поэтика прозы Гайто Газданова 20–30-х годов. СПб.: Петербургский писатель, 1998; Газданов и мировая культура: Сборник статей / Ред. и сост. Л. В. Сыроватко. Калининград: ГП «КГТ», 2000; Возвращение Гайто Газданова: Научная конференция, посвященная 95-летию со дня рождения / Сост. М. А. Васильева. М.: Русский путь, 2000; Матвеева Ю. В. «Превращение в любимое»: Художественное мышление Гайто Газданова / Науч. ред. Л. П. Быков. Екатеринбург: УрГУ, 2001; Орлова О. М. Гайто Газданов. М.: Молодая гвардия, 2003. (Серия «ЖЗЛ»); Семенова Т. О. Система повествования Г. И. Газданова: Автореф. дисс…. канд. фил. наук. СПб.: Пед. ун-т им. Герцена, 2003; см. также сайт «Общества друзей Газданова»: http://www.hronos.km.ru/nroektv/gazdanov/index.html
10
Наиболее капитальные исследования здесь — диссертации: Menegaldo Н. L’univers imaginaire de Boris Poplavski. Doctorat d’état. Paris: Université de soutenance, 1981; Yetter S. The Orphic Theme in the Poetry of Boris Julianovic Poplavskij. Madison: University ofWisconsin, 1992; Андреева H. B. Черты культуры XX века в романе Бориса Поплавского «Аполлон Безобразов»: Автореф. дисс…. канд. филос. наук. М.: Моск. гос. ун-т, 2000.
11
Хазан В. Довид Кнут: Судьба и творчество. Lyon: Centre d’études Slaves Andre Lirondelle, Université Jean-Moulin, 2000.
12
См. материалы коллоквиума, посвященного Нине Берберовой (Арль, октябрь 2001): http://www.rusmysl.ru/2001IV/4383/438330-Nov01.html
13
Кондаков И. В., Брусиловская Л. Б. Оттепель в культуре русского зарубежья (опыт позднего Газданова) // Газданов и мировая культура: Сб. статей / Ред. и сост. Л. В. Сыроватко. Калининград: ГП «КГТ», 2000. С.4–11.
14
Хазан В. Незаметный писатель «незамеченного поколения» (о прозе B. С. Варшавского) // Вторая проза: Сборник статей / Под ред. И. З. Белобровцевой, С. Н. Доценко, Г. А. Левинтона, Т. В. Цивьяна. Таллин: ТРЬ Kiijastus, 2004. C.225.
15
Livak L. How It Was Done in Paris: Russian émigré Writers and French Modernism. Madison, Wis.: Univ. of Wisconsin Press, 2003; Livak L. A Mirror for the Critic: Two Aspects of Taste and One Type of Aphasic Disturbance in Vladimir Nabokov’s «Despair». // Canadian-American Slavic Studies. Vol. 34. № 4. 2000. p. 447–464; Ливак Л. К истории «парижской школы». Письма Анатолия Штейгера. // Canadian-American Slavic Studies. Vol. 37. № 1–2. 2003. p. 86–87.