Слепые жернова

У нее саднило горло, словно она проглотила кость. Она не могла ни глотать, ни говорить. А ведь слова Дэна не были для нее новостью, она знала, что это вот-вот произойдет.

— Что ты собираешься делать, Сара? — долетел до нее вопрос Дэна.

— Я? Я?… — Она недоуменно покачала головой. — Ничего. При чем тут я?

Она изобразила возмущение, однако не смогла смотреть на него и опустила глаза, а потом и голову. Он подошел к ней и сказал:

— Очень рад, Сара, очень рад. Старушке я скажу, что не буду переезжать, по крайней мере пока. Ну, я пошел. Будь здорова, Сара.

— Будь здоров, Дэн.

Она ждала, чтобы он ушел, но он не двигался с места. Она заглянула в доброе лицо этого человека, сочетавшего в себе мягкость Дэвида и мужественность Джона. Это было привлекательнейшее сочетание, если учесть, что он приходился родным братом ее свекрови. Когда Дэн погладил ее по щеке, то ей показалось, что ожил Дэвид. Отвернувшись, он вышел.

Глядя на то, как он, выходя с заднего двора на аллею, нагибается, чтобы закрутить кран, она размышляла не о нем, не о Джоне, даже не о Дэвиде, а о старой женщине, обитавшей в соседнем доме, — матери и сестре этой троицы, и о тех ее словах, что уже много лет раздавались у нее в голове: «Ты отняла у меня моих мужчин!»

Сара опустила голову, подперев лоб ладонью. Чтобы встряхнуться, ей требовалась чашка крепкого чаю.

За чаем она размышляла о том, как повлияли на нее годы, что сделала с ней любовь ко многим людям. Она любила Дэвида — о да, она любила его! Но страсть питала к Джону. Не любя его, она его вожделела. Теперь она ясно это понимала. В первый месяц замужества ее тело стало университетом, в котором она получала представление о собственных желаниях, однако она быстро поняла, что наставник остался далеко позади, не имея сил ее догнать. Дэвиду катастрофически не хватало беспечности, напора, здорового эгоизма. Зато всем этим в избытке обладал Джон.

Она дернула воротничок блузки, чтобы было легче дышать. В доме было нестерпимо душно. Она встала, подошла к окну и подняла раму. В этот самый момент увидела перед задней калиткой тощую, высохшую фигурку отчима. Он тоже заметил ее и, дабы не дать ей захлопнуть дверь, рысью пересек двор.

Сара отвернулась от окна, тяжело дыша. Бросаться в кладовую, ему наперерез, уже не было смысла — он окажется там раньше ее. Через пару секунд у нее за спиной раздался его голос — не смиренный, как когда-то, а сердитый:

— Дай тебе волю, ты бы захлопнула дверь у меня перед носом.

Помолчав, она произнесла таким чужим голосом, что сама не поверила своим ушам:

— Я говорила, чтобы ты не смел сюда являться. Ты не понимаешь слов? — Она знала, что в присутствии этого человека перестает быть собой.

— Мне больше некуда податься. Меня отовсюду выгнали.

— Тебе не впервой. Найдешь, где притулиться.

— С моими деньгами мне нигде нет места, разве что в шалаше.

— Меня не интересует, где ты будешь жить, я уже говорила тебе, что это не мое дело. Убирайся! — Она по-прежнему стояла к нему спиной.

— Все удивляются: у тебя пустует комната, а я сплю на улице. Ждешь, чтобы я угодил в работный дом?

— Именно.

— Не дождешься. Я поселюсь здесь.

Она обернулась и сделала большие глаза.

— Что ты сказал? Ты поселишься здесь только после моей смерти. Ты годами меня шантажировал, но я уже предупреждала тебя, что единственного человека, которого могли ранить твои козни, теперь нет на свете. Можешь болтать все, что тебе вздумается, мне нет до этого никакого дела, хоть ори во всю глотку.

— Сначала подумай, а потом говори. — Он сказал это медленно и спокойно.

Она прищурилась, не улавливая его мысли. Куда он клонит? На что намекает? Опять в его грязном умишке поселился какой-то мерзкий замысел!

— Что за дрянь ты теперь вынашиваешь?

Он уставился на нее своими водянистыми глазками. Из угла рта текла слюна.

— Так ты не хочешь меня впустить? Учти, ты пожалеешь, если откажешься. Говорю тебе, пожалеешь.

— Убирайся вон!

Она угрожающе двинулась к нему от стола, но он не шелохнулся.

— Ты могла бы поселить меня здесь. Говорю тебе, игра стоит свеч.

— Прочь!

— Ладно. Раз ты так, я пошел. Я найду эту парочку и раскрою им глаза.

Она поморщилась.

— Какая парочка? Кто это?

— Сопляки.

— Сопляки? — машинально повторила она.

— Они самые. Что, назвать по именам? Придется их предупредить, чтобы соблюдали осторожность.

Ее лицо медленно разгладилось. Она повторила слово «осторожность», беззвучно шевеля губами.

— Видел я их вместе у дамбы. Уж так резвятся, что того и гляди прыгнут в постель, а ведь им никак нельзя. — Он посмотрел на Сару. Она стояла, как громом пораженная. — Ты не должна этого допускать. Это же противоестественно — при одном-то отце… Разве не так? Она родилась в точности через девять месяцев после того Нового года, когда ты миловалась на пустыре со своим верзилой. Что, нечем крыть? Если бы это было не так, то разве стала бы ты столько лет от меня откупаться? Нет, тебе было что скрывать, и сейчас есть.

Сара снова испытала отвратительное чувство, будто ее тело раздувается и вот-вот взорвется; теперь это было даже более невыносимо, чем прежде. От ярости она не чуяла под собой ног. Она схватила со стола первое, что попалось под руку — игравшую роль скалки бутылку с водой, — и метнула ему в голову. Он пытался увернуться, но бутылка угодила ему прямо в темя. Он рухнул как подкошенный.

Сара застыла, вцепившись в стол. Она заметила, что во дворе кто-то есть, но еще не догадалась, кто именно. Ее тело все еще раздувалось, голове не хватало места в тесном помещении. Глаза едва не вылезли из орбит, когда она увидела на полу кровь. Но, чем больше ее распирало, тем спокойнее делалось у нее на душе, словно она перенеслась в иной мир, где царило извечное безмолвие. Даже когда рядом очутилась Мэй, сопровождаемая Полом, Сара не издала ни звука. Мэй опустилась на колени, подняла безжизненную голову поверженного, засунула руку ему под жилет. Сейчас Мэй выглядела более человечной, чем когда-либо за все эти годы.

— Он мертв, — сообщила она.

Сара и без нее знала, что он мертв. Как только бутылка стукнула его по темени, она поняла, что казнила его. Она была рада этому. Теперь он не сможет пакостить и терроризировать ее. Он никому больше не причинит вреда. Он больше не опасен для Кэтлин. Это было важнее всего остального — теперь Кэтлин будет в безопасности. Пол тоже. Обоим больше ничто не угрожало.

2

Время существует только у нас в голове. Эти слова произнес в свое время Дэвид. Он где-то это вычитал и восхищался справедливостью такого утверждения. Да, время не существует помимо нас. Теперь и она знала, насколько это верно, ведь для нее времени более не существовало. Время, доступное ее мозгу, скоро совсем исчезнет, но это ее не беспокоило. Она отвергла и время, и все остальное. Ей хотелось одного: чтобы все поскорее кончилось. Конец ее не страшил, она так и сказала священнику. Время от времени к ней возвращался рассудок, и она внятно отвечала на вопросы. Но, когда священник заговорил с ней о Боге, она едва не засмеялась — теперь сама мысль о Боге казалась ей смехотворной. Иногда она удивлялась про себя доверчивости людей, продолжающих верить в Бога, который отвернулся от нее и потому перестал для нее существовать. Рассудком она готова была поверить в Его существование, однако одновременно она представляла Его лишенным души, ведь Он не имеет снисхождения к живым людям. Ее так и подмывало воплотить эти мысли в слова и огорошить ими священника. Однако священник звался отцом Бейли, а от отца Бейли она всегда видела одно добро. Впрочем, он повторял одно и то же, пытаясь спровоцировать ее на ответ:

— Ты должна все рассказать, Сара, — твердил он. — Сегодня же! Это твой последний шанс. Скажи, что он годами тебя шантажировал. Скажи! Ты меня слышишь? Сара? Сара!

Она опускала глаза, смущаясь от его сочувственного взгляда. Он ничего не мог сделать. Как священник, он не мог нарушить тайну исповеди. Но и она ничего не могла поделать. Ведь если бы она решилась говорить, то смогла бы сказать только половину правды. Она бы сказала: «Отчим шантажировал меня, потому что думал, что я была с Джоном, хотя я с ним не была». Но поверят ли ей? Ни за что! Умники в суде скажут: зачем вы, в таком случае, покупали его молчание? Дальше трудности станут нарастать, как снежный ком. Она не сможет убедить их, зачем вообще начала давать ему деньги. Все это было далеко в прошлом. Даже если бы она сумела все связно объяснить, это ничего бы не дало. Ей одной было известно то, что по-настоящему имело значение. То же самое было известно отчиму, но он мертв. Потому и мертв, что создал… это— известное ей одной и подлежащее сокрытию. Этобыло ложью, беспардонной ложью, однако она была вынуждена скрывать эту ложь, потому что стоит только об этом обмолвиться, как все поверят именно этой лжи. Дыма без огня не бывает. Все вспомнят, что Кэтлин и Пол были неразлучны с раннего детства, что Джон любил Кэтлин, как родную дочь… Впрочем, этого не произойдет, она не пустит гулять эту ложь, хотя ложь подарила бы ей жизнь. Лучше пусть ложь погибнет вместе с ней. Главное, чтобы не пострадала Кэтлин.