Слепые жернова

Кэтрин Куксон

Слепые жернова

Посвящается Терезе и Колину

Медлят жернова Господни,

Да мелка идет мука;

Велико Его терпенье,

Но тверда Его рука.

Часть первая

1

Мне надо было заранее приготовиться…

— Непонятно только, каким образом.

— Мама должна была обо всем меня предупредить.

— Откуда ей было знать, что тебе предложат к чаю фрукты? И потом, ты, кажется, говорила, что правильно орудовала вилкой.

— Я чувствовала себя такой неуклюжей… Просто ужас какой-то!

— Что на тебя нашло, Сара? Какая-то вилка, фрукты… Господи, окажись я на твоем месте, я бы думала не про всякую чепуху, а о том, какое произвела на них впечатление. Вот что важно!

— Я об этом и толкую. Что она обо мне подумает, раз я не отличаю вилки от лопаты?

— Да выбрось ты это из головы! Лучше расскажи, какой у них дом, вообще все.

— Чудесный, просто чудесный! Ты и представить себе не можешь, Филис!

Сестры сидели на самом краешке кровати, но матрас все равно провисал, и они едва не валились друг на дружку. Они многозначительно переглядывались: одной не терпелось поделиться впечатлениями и поплакаться на унижения, пережитые за воскресным чаем, когда она продемонстрировала отсутствие манер, другой хотелось погреться в лучах славы, выпавшей на долю старшей сестры.

— Стол под красивой скатертью, все в тон, фарфор и прочее, всякие там ножички и вилочки… Ничего, я разобралась, что к чему. — Сара скорчила рожицу, а потом улыбнулась, и от ее улыбки все засияло, словно в грязное окошко заглянул солнечный луч. — Представляешь, они едят не в кухне, а в столовой!

— Потому что дом угловой. Он вдвое просторнее других.

Сара кивнула.

— В гостиной на полу ковер, там тебе и пианино, и стеклянный буфет с фарфором. Видела бы ты всю эту красоту, Филис!

— А наверх ты поднималась?

— Да, она отвела меня наверх, раздеться.

— Догола?

Филис пихнула Сару в плечо, и они разлетелись, как мячики, но тут же снова повалились одна на другую, увлекаемые матрасом.

— Попридержи язык, Филис. — Глаза Сары сияли, она делала над собой усилие, чтобы не рассмеяться. — Так у них принято. Между прочим, у них там туалет со сливом.

— Не может быть!

— Представь себе.

— Наверное, ты вся вымокла?

— Что еще за глупости?

— Никакие не глупости: один раз я села на такой и дернула за цепочку. Ну и окатило же меня!

— Экая ты дурочка, Филис! Сначала надо встать, а уж потом дергать.

— Теперь-то я знаю… Давай дальше. Небось вас оставили в гостиной вдвоем, чтобы вы там миловались?

На сей раз толчок последовал от Сары, да такой сильный, что Филис оказалась на полу. Но уже спустя минуту сестры снова сидели на кровати, обнявшись и раскачиваясь.

Когда они успокоились, лица у обеих были мокры — хохот довел их до слез.

— Вообще-то я не удивилась бы, если бы они именно так и поступили. Он у тебя как будто не из тех, кто тянет резину. Вы встречаетесь всего-навсего три недели, а он уже приглашает тебя к себе домой! Возьми Мэй Коннор: она встречается со своим Гарри Виллисом уже полгода, но он и близко не подпускает ее к матушкиной двери, хотя считается, что у них все на мази.

— Что ты сравниваешь? Просто Гарри не намерен приводить Мэй к себе домой.

Филис поерзала на кровати, задрала ноги и заявила:

— О тебе болтают все соседки. Стоило тебе свернуть за угол, а мамаша Рэтклифф уже тут как тут, говорит матери: «Какая красотка сегодня ваша Сара!» — Филис опять поддела сестру локтем и показала ей язык. — Старая змея только и ждет, чтобы показать клыки. Хочешь знать, что она ляпнула потом?

Девушки посмотрели друг на друга.

— Наверняка я уже слышала все эти гадости.

— Нет, этой ты еще не слыхивала. «Мы теперь одна семья!» Представляешь? — Филис подобрала верхнюю губу, обнажив крупные белые зубы, выпятила подбородок и, удачно подражая виду и говору соседки, прогнусавила: — «Сама знаешь, Энни, из этого все равно не выйдет ничего путного. Слишком мы тут никудышные». Заметь, «мы»! «Мы теперь — одна большая семья». А кто совсем недавно смотрел на нас сверху вниз? «Такие зазнайки, как Хетерингтоны, никогда не принесут в нашу клоаку обручального колечка». Так и заявила.

— Кто говорит об обручальных кольцах? — хрипло, с вызовом проговорила Сара.

— За что купила, за то и продаю. Конечно, она не забыла напомнить, что Хетерингтоны — из нонконформистов. А перед тем, как спохватиться и удрать к своему кипящему чайнику, произвела последний выстрел. «Теперь, — говорит, — у вас на крылечке вечно будет торчать священник».

— Ну ее к черту!

Сара встала и подошла к окну.

Филис, глядя ей спину, молвила:

— Что за выражения, Сара? Кто клялся на образе Девы Марии больше никогда в жизни не браниться?

Сара, не оборачиваясь, смотрела сквозь кружевные занавески на лес дымоходов напротив. Все ее существо было переполнено гневом, и не только под влиянием момента, но и в итоге многолетних размышлений и попыток вслепую вырваться из порочного круга. Минуло уже десять лет, десять лет внутреннего несогласия, с того дня, когда ее впервые осенило: вся ее жизнь пройдет здесь, в беднейшей части квартала под названием Пятнадцать улиц. Тогда она сильно простудилась, и мать влила в нее едва ли не полбутылки микстуры. От такой слоновьей дозы у нее пошла кругом голова, начались видения, большинство из которых она с тех пор позабыла. Лишь одна картина прочно засела в голове — Грязь, так она окрестила про себя ту галлюцинацию. Ей представилось море грязи, вроде того, что простиралось примерно в миле от их дома, в котором увязли не только они с матерью, Филис и их новый отчим, но и все остальное население Пятнадцати улиц; все до единого стояли по шею в грязи и все, Сара в том числе, знали, что надежды выкарабкаться нет и в помине. Тем не менее попытки спастись не прекращались. Одни помогали ближним, другие, вроде соседушки, миссис Рэтклифф, опирались ладонями о головы товарищей по несчастью, окончательно топя их в нечистотах.

— Ненавижу ее! — Сара снова посмотрела на Филис. — Для нее единственная радость — когда над нами измывается отчим. Но ничего, она у меня еще попляшет. Вот увидишь, я отсюда вырвусь.

Она решительно кивнула, и Филис ответила ей таким же кивком, проговорив еле слышно:

— И я с тобой.

Они опять уселись рядышком, и Сара спросила уже без всякой злобы:

— А как же мать?

Филис, балансировавшая на железной раме кровати, подобралась и ответила:

— Ей тоже хочется, чтобы мы как можно быстрее убрались с глаз долой. Пока мы тут, скандалам не будет конца.

— Она тебе так прямо и сказала?

— Нет, конечно, но она сумела бы его утихомирить, если бы мы не мешались под ногами. — Филис вздохнула, закинула голову, тряхнула длинными светлыми волосами и, держась обеими руками за раму и глядя в потолок, мечтательно произнесла: — Как бы мне хотелось, чтобы у меня была такая же грудь, как у тебя!

Сара вздрогнула. Слова сестры вызвали у нее одновременно негодование и неудержимое желание расхохотаться. Она встала и, опершись спиной об узкий подоконник, взглянула на оставшуюся сидеть Филис, пытаясь в очередной раз проникнуть в ее переменчивый характер. Филис всегда меняла не только тему разговора, но и саму манеру говорить настолько стремительно, что оставалось только таращить глаза.

— Забирай, мне не жалко.

— Им только грудь и подавай.

— Я уже советовала тебе попридержать язык.

Желая скрыть смущение, Сара подобрала занавеску и положила ее край на подоконник.

— Я серьезно. Говорю же, что наблюдала, как ты шагаешь по улице и сворачиваешь за угол. Видела я, как глазеют на тебя мужчины. Иногда им бывает интересно рассматривать твои ноги, иногда — лицо, но все равно их глаза возвращаются к твоей груди.