Гордое сердце

— Прах еси и в прах ты обратишься, — донеслись до нее эти слова, словно дальнее эхо. Она ничего не видела и не слышала.

«Я выполню его из мрамора, чистого, без каких-либо прожилок», — раздумывала она торжественно и возвышенно. Она видела его уже завершенным и даже слышала его голос. Она забыла о глине, падающей в могилу, на губах ее блуждала улыбка.

Блейк сказал ей, чтобы она приехала домой первым поездом, но это не вышло. Когда все вернулись в пустой дом, дети посмотрели друг на друга, не зная, что делать. И в эту минуту Сюзан почувствовала нарождающееся из пустоты желание:

— А что, если мы все соберемся и на пару дней переедем на нашу ферму? — осторожно, словно боясь спугнуть его, сказала она.

Джейн без колебаний ответила:

— Это отличная идея, мадам, если вам нужно знать мое мнение. Там нам не будет так плохо. Летом, как обычно, я там все прибрала.

— Это было бы замечательно, мама! — воскликнул Джон.

— А я уже и вообще не помню, как там все выглядит, — сказала Марсия.

Миссис Гейлорд только вздохнула:

— Мне теперь все равно, где я буду находиться.

Они тотчас погрузили в автомобиль постельное белье и еду и незамедлительно отправились в путь.

В последний момент их застал звонок Люсиль.

— Сегодня вечером я к вам приду — в первый же вечер хуже всего. Я помню это с маминой смерти. В первую ночь человек сильнее всего чувствует утрату…

— Но мы сейчас уезжаем на ферму, — сказала Сюзан и, не дожидаясь ответа, повесила трубку. Затем она быстро заперла двери и побежала к машине. Всем пойдет на пользу, если они займутся хозяйственными делами: постеланием постелей, уборкой и приготовлением пищи — такие будничные, но необходимые занятия принесут им облегчение. Завтра она и мать убедит, чтобы та занялась чем-нибудь, а дети всегда найдут себе дело по душе. Она позволит им на несколько дней пропустить школу. Сюзан нуждалась в их присутствии. Они проехали по самой окраине города, затем по дороге, по которой она шла в последний раз, когда заболел Марк, и вверх по заросшему травой склону. На фоне темного вечернего неба у них над головами сплетались голые ветви деревьев. Луна еще не взошла, но звезды были видны. И вот они уже были возле знакомой двери; Джейн вытащила из своей сумки большой железный ключ.

— Я думала, что схожу сюда хотя бы одна, поэтому и ключ взяла.

Сюзан вошла в дом первой.

— Подождите, — остановила ее Джейн. — Я тут хорошо ориентируюсь. Вот тут, в холле, я оставила лампу на столе и спички тоже — в твердой коробочке, чтобы до них не могли добраться мыши.

Лампа ярко осветила холл, и все принялись осматриваться.

— Я уже вспоминаю, — произнес Джон с некоторым удивлением.

— А я еще нет, — сказала Марсия. — Здесь так забавно.

Но Сюзан не слушала ее. Она думала: «Мне придется написать Блейку. Мне придется объяснить ему, что теперь мне необходимо заняться работой и выполнить ее я смогу только здесь». Сюзан отчетливо осознала, что статую отца она решительно не смогла бы сделать в ателье на той шумной улице, переполненной людьми. Отец никогда не был там у нее и, если бы она работала там, то его образ ускользнул бы от нее. Но здесь все иначе — она может работать в тишине, в большом пространстве. Здесь она стояла на родной почве, словно наконец обрела свой дом.

ЧАСТЬ VI

Сюзан писала Блейку каждый день. Она сообщала ему о том, что постепенно обнаруживала в себе. Прежде всего она написала: «На некоторое время я останусь тут, пока мой замысел не обретет окончательную форму. Ты, наверняка, поймешь, что определенный образ на определенном месте я вижу яснее, чем в ином месте. Папу я вижу здесь».

Блейк ответил: «Понимаю, это естественно». А затем, не в силах совладать с собственным сердцем, написал: «Я вырезал для тебя все критические отзывы о выставке. У всех критиков было, что сказать, как я и предполагал после статьи Барнса. В общем и целом все у тебя вышло совсем неплохо — естественно, они констатировали, что твоя работа достойна признания, потому что творчество женщины, работающей в области скульптуры, должно быть подвержено особой оценке».

Сюзан вообще не было важно их признание, и она так прямо и ответила Блейку. Вскоре прибыл мраморный блок — его она заказала по телеграфу. Она теперь начинала новую работу. Что было, то было. Сюзан не понимала, почему она так легко забывает прошлое, как только ее охватывает страсть к творчеству, но она безропотно подчинялась этой страсти.

Джейн убиралась и готовила, а мать начищала серебро и переделывала шторы, время от времени принимаясь плакать, но тут же переставала, когда кто-нибудь приходил к ней, чтобы выслушать ее рассказы о том, что она некогда говорила и что отец на это отвечал…

Джон доверился Сюзан:

— Я, наверное, буду вырезать дедушку, мама. Как ты считаешь, вишневое дерево подойдет? Я нашел отличный сухой кусок в риге. Ты могла бы мне немного помочь, когда я буду его рисовать?

И только Марсия была неспокойна.

— Мне нечего делать, — повторяла она на протяжении всего дня. — Если мы пойдем в школу только после Рождества, что я тут буду делать целыми днями?

А Сюзан со дня на день откладывала отъезд. Она ходила из комнаты в комнату, смотрела из окон на поле, холмы, небо, размышляла и строила планы. Она думала о Марке: не предстанет ли он перед ее мысленным взором здесь, в этом доме, во всей полноте, но этого не случилось. Он ушел, но его жизнь навсегда останется частью ее жизни также, как и все, что она когда-либо пережила. Старые друзья, приходившие навестить ее, спрашивали: «На сколько ты останешься здесь, Сюзи?» — «Не знаю», — отвечала она. Иногда они приносили ей несколько сплетен. «Сюзан, ты помнишь Трину? Ее муж всегда бегал за другими, ну и она, в конце концов, несколько лет тому назад покончила самоубийством. Он снова женился, а та оказалась еще большей шалавой, чем он сам, так что теперь пришла его очередь сходить с ума. А мы тут все думаем, что так ему и надо».

Сюзан шла своим собственным путем, и все же, когда она встречалась с ними, они расстанавливались по своим старым местам в ее жизни. Все, что у нее когда-либо было, оставалось с ней навсегда.

Однажды ей написал Дэвид Барнс: «В январе у меня будет выставка в Нью-Йорке, а после я возвращаюсь во Францию навсегда. «Титанов» я доделал. Возвращаться к ним я не собираюсь. У меня такое чувство, словно меня свергли с Олимпа. Я так долго жил с богами, что уже не в состоянии смотреть на жизнь человеческими глазами. Вы в начале великого пути. Критики не знают, нравятся им ваши вещи или нет, так что они о вас не забудут. Но вам надо идти дальше по вашему пути. Для достижения цели вам никто не нужен. Сообщите мне, вернетесь ли вы в Нью-Йорк…»

Сюзан задумчиво сложила письмо. Может быть, случится так, что она уже никогда не увидит Барнса, но это и неважно. Они дали друг другу все, что могли дать. Каждый дал то, что мог и что другой был в состоянии принять. Ничто не было напрасным.

«Мне начинает казаться, что ты ко мне не вернешься», — писал ей Блейк.

А она ответила: «Я не знаю, что буду делать. Я перед собой четко вижу только сегодняшний день».

И тут он прислал телеграмму, что немедленно выезжает к ней.

Она не позволила себе даже подумать, хочет ли она видеть Блейка или нет. Она полностью отдастся во власть своих чувств. Теперь она уже знала, что не может смотреть на Блейка так же, как некогда. Он был другим человеком, которого ей приходилось оценивать заново. И важно будет не только то, как она поймет его, но также — как он ее. Если он нуждается в ней, то Сюзан придется обдумывать это. Но сама она уже знала, что в Блейке не нуждается.

Утром она вскользь сказала:

— Сегодня приедет Блейк.

Личико Марсии вспыхнуло радостью:

— Отлично! Я уже начала по нему скучать, мама!

— Мне придется докупить еще кусок говядины, мадам, — отозвалась Джейн. — К свинине он даже не притронется.