Гордое сердце

— Это для меня будет развлечением. Я хочу испытать все. Надеюсь, что тебе не помешает, если я буду выставляться только под своей фамилией?

— Почему это должно мне мешать?

У двери он нежно поцеловал ее и сказал:

— Все это очень здорово. Но не современно, Сюзан.

— Он такие, как я их вижу. Я не знаю, что они, собственно, такое.

— Ну нет, — сказал он и снова уставился на скульптуры. — Я хорошо вижу то, чего не знаешь ты. У тебя все идет не от головы, а от чего-то другого, но от чего — я не знаю. Твоя работа инстинктивна — в ней есть какая-то незавершенность. Ты предварительно делаешь наброски?

— Да, но потом я их рву и работаю без них.

— Гм, это умеют очень немногие. — Она не была уверена, хотел ли он сказать, что она к этим людям не относится. Затем он наклонился и поцеловал ее: — До свидания, Сюзан.

И ушел. Нет, не ушел — у двери он остановился и внезапно своенравно произнес:

— Я хотел бы, чтобы ты со мною сегодня пообедала.

Они не обедали вместе уже несколько долгих месяцев. Уже было само собой разумеющимся, что вплоть до самых сумерек каждый шел своей собственной дорогой, ничего не объясняя и не оправдываясь. Сюзан смотрела на Блейка и колебалась. Она собиралась весь день провести в своем ателье. Если бы она была уверена, что это его желание возникло из любви к ней, она не колебалась бы. Но проблеск упрямства, который заискрился у него в глазах и сделал улыбку напряженной, был ей подозрителен. Но она отогнала сомнение. Она не могла противостоять его прихотям, она даже не понимала их.

— Хорошо, я приду, — ответила она тихо. — Но куда? Домой?

— Нет, в «Фем д'Ор», — сказал он и быстро добавил: — Надеюсь, ты не будешь иметь ничего против, если с нами пообедает Соня!

Они посмотрели друг на друга. Теперь он был явно ехиден.

— Вот я и получила! — с горечью сказала Сюзан.

— Ну, всего один раз, — уговаривал он ее, а после добавил: — Ты должна прийти. Это будет в последний раз. Соня на будущей неделе возвращается в Россию и на всю зиму останется в Москве. — Блейк снова подошел к Сюзан, резко сжал ее плечо и исчез.

Как только он ушел, все статуи, которые в его присутствии были такими пассивными, сразу же ожили. Она прогнала мысли о Блейке и Соне и посвятила себя работе. Она научилась этому много лет назад, когда умер Марк. Но тогда она не умела прогонять мысли так хорошо, как сегодня. Сила ее воли теперь была почти совершенной. Блейк работал в приливе своих настроений. Были дни, когда он в одно мгновение брался за напряженную работу, в другое же время он не был в состоянии мобилизовать свою творческую силу.

— Боже праведный, я уже, пожалуй, никогда не смогу работать! — стонал она безнадежно. Он не мог принудить себя ни к чему, когда у него не было настроения.

В отличие от него ее воля была столь сильна, что она могла всегда вызвать у себя желание работать. Она словно нажимала кнопку на пульте управления гигантского генератора. Но включить волю — этот первый момент действительно требовал твердости и непреклонности. Стоило пережить только первый тяжелый момент — а затем ее сущность, приводимая в движение волей, уже устремлялась к самореализации; все прочие потребности, вплоть до пищи и сна, на время исчезали… Она работала, забыв обо всем, а когда вспомнила — идти на обед было уже поздно.

«Соню мне теперь вообще не надо видеть», — была ее первая мысль. Она признательно посмотрела на свои статуи, подарившие ей забвение, и продолжила работу, одновременно радуясь и упрекая себя. Помешает это Блейку? Не помешает. Может быть, он готовился к какому-нибудь мелодраматическому моменту? Она знала, что он обожает мелодрамы. Он умел рыдать, словно ребенок, когда был слишком утомлен или же когда что-то, над чем он работал, выходило иначе, чем он себе представлял. Сама Сюзан плакала изредка и вначале была перепугана, потому что до тех пор не видела, как плачут мужчины. Но вскоре она осознала, что Блейк не придавал особенного значения своим слезам, они не были для него важны — как плач ребенка, который вопит, потому что не получил то, чего хотел. В Блейке не было той суровой сдержанной силы. И потому Сюзан оставляла его плакать, даже не протестуя, но и не жалея его.

— Тебе все равно, Сюзан! — жаловался он однажды, рыдая.

— От плача тебе легчает, — ответила она, и он сразу же перестал и выкрикнул:

— Ты бездушна!

А она решительно ответила:

— Нет, это не так, но я не даю эмоциям разорвать себя на куски. — Она училась сохранять свои нервы, потому что знала, что бури Блейка — все равно, что летние дожди. Она, однако, отличалась от него. Буря вырывала ее с корнем, как дерево, и потому она защищалась, чтобы та не уничтожила ее… Сюзан думала: «Если он будет вечером злиться, я просто скажу ему правду, что работала и забыла. Пусть злится, я буду держаться так, словно ничего не случилось».

Внезапно открылась дверь. Сюзан обернулась. Там стояла Соня в белом платье из тяжелого шелка. Она улыбалась, и ее светлые глаза зеленели под белой шляпой.

— Я могу войти? — спросила она.

— Да, — сказала Сюзан. — Я как раз думала, что у меня нет никакого другого оправдания, почему я не пришла сегодня на обед, кроме правды — я совсем забыла, что Блейк меня пригласил.

Соня медленно приблизилась к ней.

— Вы забыли! Дайте-ка взглянуть в ваши глаза! Нет, вы совершенно искренни. Я вижу, что вы действительно забыли. Нет на этом свете другой женщины, Сюзан, которая могла бы забыть, что ее супруг обедает со мной!

Она испытующе смотрела на Соню. Она не может обижаться на Блейка за это. Надо быть совершенно не от мира сего, чтобы не видеть веселую улыбку Сони, широкое милое лицо, четкую и плавную грацию ее сильного тела. А Блейк не из тех, кто может полностью владеть собой.

— Я не могла уехать, не увидев вас, Сюзан, — звучал глубокий, бархатистый голос Сони. — Я знаю, что вы обо мне и Блейке думали разное. Я и раньше хотела заехать к вам, но все как-то не получалось.

Что было в этих красивых глазах? Сюзан с болью изучала их. Но Соня отошла к своему изображению и рассматривала его. Она протянула сильную властную руку и погладила мраморное лицо.

— Вы сделали три моих образа. Но этого мало. Я существую в большей кратности. Одна Соня говорит: «Иди к Сюзан и скажи ей…», — а другая: «Ты и Блейк можете обрести нечто важное», — а еще одна слышит, как Блейк говорит: «Я не в состоянии лишиться Сюзан, Соня. Она меня понимает». Ну и…

Соня пожала плечами, улыбнулась и протянула руки к своим трем ипостасям.

— Вы еще любите друг друга? — спросила Сюзан.

— Что говорит Блейк? — ответила вопросом Соня, даже не посмотрев на нее.

— Ни да, ни нет, — ответила Сюзан.

— И я не могу сказать ни да, ни нет. — Она быстро взглянула в глаза Сюзан и громко засмеялась. — Не беспокойтесь. Между мной и Блейком уже все кончено. Я еду на год домой, может быть, на два. Когда я вернусь, я уже буду совсем другой. Я постоянно меняюсь. Каждый год я другая. Я обещаю вам это! Я даже перекрашу себе волосы.

— Но глаза вы себе изменить не можете, — сказала Сюзан.

В Соне есть нечто, импонирующее Блейку, такое же дикое и стихийное. У нее есть темперамент. Сюзан, однако, совершенно другая. Она не могла творить под влиянием импульсивных выбросов энергии, в ярости, радости или по упрямству. Все, что случалось в ее жизни, закладывалось в фундамент ее существа, и творческая энергия, высвобождающаяся из ее глубин, была высокой и постоянной, словно вечная весна. Сюзан не нуждалась в допинге, которым являлись вино и любовь для Блейка, Сони и подобных им. Она не нуждалась ни в чем, кроме еды, сна и самого простого общения с людьми и времени на раздумья и созидание. Она уже все понимала, и ей не надо больше ничего знать о Блейке и Соне. Она попросту забыла о них.

— Не оглядывайтесь ни на что. Идите своей дорогой, Сюзан! — советовала Соня.

— Мне не остается ничего другого — ведь я и так это делаю.

Глаза Сони засветились смехом.