Гордое сердце

— Нет, Боже упаси! — воскликнул он. — Это меня окончательно погубило бы.

— Почему? — спросила она, так как в ее памяти еще было живо воспоминание о том, как отчаянно он когда-то хотел жениться на Мэри.

— Я не хочу никого подпускать к себе близко, — сказал он. — Я недостаточно силен для этого. Только теперь я это вижу. Я перестану быть личностью и потеряю то главное, что позволяет мне создавать картины. — Он замолчал, а после добавил: — У тебя это, видимо, обстоит иначе.

— Почему? — спросила она.

— Потому что ты — женщина, — он пожал плечами.

— Да, женщина, и что же? — повторила она.

— У женщин больший запас прочности, — сказал он. — Это заложено в физиологии.

Она хотела было запротестовать, но потом передумала. Вчера, когда Блейк уснул, она тихо лежала во тьме, опустошенная и удовлетворенная. Да, она все еще чувствовала удовлетворение. Теперь она в упор смотрела на Майкла. Она была слишком прямолинейной, чтобы отрицать очевидное.

Она любовница Блейка.

Однажды к ним с шумом ввалился Дэвид Барнс. Сюзан с Блейком обедали одни.

— Так-так, — сказал он и осмотрелся. Столовая сразу же наполнилась громкими звуками его голоса, грохотом шагов, размашистыми движениями, многократно повторенными наклонными зеркальными панелями, установленными здесь Блейком. — Я думал, Блейк, что в Париже вы займетесь чем-то другим, а не женитьбой.

— Ну, вы ведь знаете Сюзан, — сказал небрежно Блейк. — Она является ярким представителем того проклятого типа женщин, которым ничего невозможно предложить, кроме брачных уз, — женщинам этого типа ничто другое не идет. — Он быстро и умело отделял мясо голубя от костей. Пальцы его изящных рук всегда отличались ловкостью. — Бог свидетель, я не хотел жениться, — продолжал он. — Я ведь перепробовал все возможные варианты, так ведь, Сюзан? Но вопрос стоял так: либо я женюсь на ней, либо мы порываем наше знакомство.

— Но, Блейк! — выкрикнула в смятении Сюзан. — Ты же с самого начала хотел на мне жениться!

— Ах, — горестно вымолвил Блейк и тоскливо посмотрел на Барнса, — вплоть до этого момента она ничего не хотела понимать. Как вы знаете, Барнс, это глупое и наивное создание!

Мужчины весело рассмеялись, а когда она покраснела от душевного отчаяния, то даже тогда они не смогли удержаться от смеха. Неужели она вообще не разобралась в Блейке?

— Я знаю, что ты меня только дразнишь! — выкрикнула она. Но не была уверена в этом.

Ее неуверенность не прошла и после обеда, когда Блейк ушел и она осталась наедине с Дэвидом Барнсом.

— Так вы вышли замуж, Сюзан? — сказал он вдруг. Закурив трубку и удобно вытянув ноги, он защелкал суставами своих крупных, грязных рук. — Я думал, что у вас это уже пройденный этап и что вы готовы к работе. Вы что же, никогда и не начнете работать? А, впрочем, чему тут удивляться! Это все из-за того, что вы — баба. Женщин не интересует настоящая работа.

— Но я вам не могу объяснить, Дэвид, мне и самой это не очень понятна — что-то во мне желало Блейка, — сказала она откровенно.

— Блейк ведь не такой, как тот… как его звали? Он не будет столь любезен, чтобы скончаться молодым, — сказал Дэвид Барнс, и в глазах у него появилось жесткое выражение. — Блейк будет жить и жить. Он похоронит всех, прежде чем решится на это сам.

— Если бы Блейк умер, то я бы тоже умерла.

— Ах, вам это только кажется.

Она не ответила. Через минуту она подняла на него взгляд и обнаружила, что он смотрит на нее с любопытством, словно видит в первый раз.

— Что? Что случилось?

— Вы не испытываете ни капли вины? — спросил он.

— Вины? — повторила она.

— Да, вины. Вины! Ваша жизнь проходит, а вы ничего не делаете.

Она покачала головой.

— Мне достаточно того, что я живу.

— Она живет! — прошептал он. — Это вы называете жизнью? В таком случае нет смысла говорить с вами.

Поспешно попрощавшись, он ушел.

— Барнс живет, словно отшельник, — говорила она вечером Блейку. — Он позволил искусству уничтожить свою жизнь. Но жизнь должна быть на первом месте, так ведь, Блейк? Искусство возникает только из прожитого, как цветок из семени.

— Ты все еще думаешь об искусстве? — спросил Блейк. Его серые глаза улыбались. — Я думал, что ты со всем этим уже покончила.

Прежде чем она успела посмотреть на него, он быстро произнес:

— Сюзан, сегодня я выдумал вечернее платье, которое хотел бы для тебя заказать: тонкая, жесткая золотая нить на красном фоне и под ним плотно обтягивающая подкладка. — Он начал рисовать в одном из маленьких блокнотов, которые были всегда у него под рукой. Она наклонилась над ним, глядя на стремительный бег его карандаша. Модели, которые он создавал для нее, ей начали нравиться. Вначале, когда он одевал ее в такие же экстравагантные вещи, она стыдилась, теперь же она свою фигуру уже считала материалом Блейка. Она охотно подчинялась ему. Потому что он был ее любовником, а она — его любовницей. Она продолжала жить своей жизнью, нанизывая на ее нить один фрагмент за другим. И только много позже она вспомнила, что в этот день Дэвид Барнс ни разу не упомянул о своих «титанах» и о том, над чем работает.

Блейк заявил:

— Рождество для меня, милая, ничего не значит. Тебе же стоит забрать детей и поехать навестить родителей. Если ты не исполнишь долга, то будешь чувствовать себя ужасно — примерно так же, как и я, если бы я это сделал. Поэтому я не поеду к отцу даже на ужин.

— А что ты будешь делать на Рождество, Блейк? — с беспокойством спросила она. Ей казалось, что она совершит предательство, покинув Блейка в первое их совместное Рождество. Но он ко всем праздникам чувствовал отвращение.

«Почему это мне кто-то должен напоминать о времени?» — всегда говорил он.

— Я, пожалуй, буду занят кучей дел, но ни об одном тебе не скажу. Скажу только, что если ты останешься, то тебе не позволяется замусорить мне дом какими-нибудь деревцами или украшениями, а детям — заваливать меня подарками, которые мне не нужны.

— Хорошо, — ответила она спокойно. Она никогда не знала наверняка, когда Блейк говорит серьезно. Она непрестанно наблюдала за ним, чтобы докопаться до истинного смысла того, что он имеет в виду, потому что его слова, как ей казалось, не отражали этого в полной мере.

Впервые она захотела хотя бы на минутку оторваться от него. Она до сих пор не могла разлучиться с ним ни на одну ночь и теперь начинала ощущать истощение. Он удерживал ее на таком уровне интенсивности жизни, который не был ей свойственен. Она похудела, хотя жила в полной бездеятельности. Сюзан хотелось уйти от него, присесть к камину в тихом, старом доме, где она не слышала бы ничего, кроме его тишины. В доме Блейка все было налажено в соответствии с его потребностями. Прислуга была нервной и избыточно учтивой. Даже Джейн не была прежней. Она занимала свою собственную комнату рядом с детской и не имела ничего общего с другими слугами.

— Джейн, на Рождество мы поедем к моим родителям, — сказала Сюзан.

— Джон это вымолил, — сказала Джейн.

— Я хочу отдохнуть, — медленно произнесла Сюзан, — хотя и не знаю точно, от чего.

Джейн явно хотела что-то сказать, но передумала и пошла упаковываться.

Когда Сюзан, наконец, решилась, праздник был уже у дверей; она снова прильнула к Блейку.

— Мне не хочется покидать тебя, — сказала она и посмотрела на детей. Джон в холле скакал на одной ноге туда-сюда, а Марсия чинно стояла в новой шляпе и пальто. Конечно же, она должна ехать. Детское сердце не выдержало бы такого разочарования. Но если бы она была одна, то не уезжала бы. Блейк был у нее в крови, словно дурманящий напиток, словно сладкая боль. Она закрыла свою жизнь перед всем, кроме Блейка.

— Как раз наоборот, ты очень хочешь покинуть меня, — сказал Блейк, и глаза его заблестели. — Тебе хочется уехать.

— Ты так думаешь? — воскликнула она. — Блейк, откуда ты знаешь?

— Ты немного иная, Сюзан, совсем немного. Я чувствую это, когда держу тебя в объятиях. Ты никогда до конца не уступаешь. Беги прочь и увидишь, как ты будешь скучать!