Гордое сердце

Она села и снова нервно встала, снова прохаживалась между статуями. К ее нетерпению уже примешивалась злость, и она почти уже решила уйти, но в этот момент заметила в конце помещения высокие леса. До сих пор она их не видела, так как галерея резко изгибалась под прямым углом и тянулась вдоль другой стороны дома. Сюзан быстро подошла к лесам и увидела за ними частично отесанную гигантскую мраморную глыбу. Голова и плечи какого-то гиганта были грубо высечены уверенной рукой.

Она смотрела на эту махину с чувством благоговения, потом, не в состоянии воспротивиться своему порыву, она поднялась по лесенке на самый верх лесов. На одной из досок она нашла комплект инструментов, разложенных в четком порядке. При виде его у нее затрепетало сердце; один за другим она осторожно брала инструменты в руки. Это был настоящий инструмент: тонкий, закаленный — предел мечтаний всех скульпторов. Это был мастерски сделанный инструмент, красивый, прочный, но легкий, острый и хорошо ухоженный. Она схватила резец и молоток. Они удобно легли в ее ладонь, словно кто-то сделал их по ее мерке. Она нагнулась над гигантской головой с непреодолимым желанием ощупать кромку мрамора, а после, не удержавшись от соблазна, несколько раз легонько ударила. Кромка была так тонко и чисто отсечена, словно Сюзан рисовала кистью. Где бы ей такой инструмент купить?

— Слезайте вниз, — услышала она чей-то голос. Он был столь нежен и тих, что почти не испугал ее, правда, он остановил ее руки. Она смотрела вниз через леса и видела обращенное к ней крупное мужское лицо с каштановыми усами.

— Спускайтесь вниз, — повторил он. Она осторожно положила инструмент, спустилась вниз и очутилась лицом к лицу с очень рослым пожилым мужчиной в коричневом халате. Он весь был коричневого оттенка, как тюлень: смуглая кожа, карие глаза. Внезапно из него ударил такой мощный голос, что Сюзан аж подпрыгнула.

— Ну, барышня, — прогрохотал он, — бывают же такие чудеса на свете! Молодая дама, которую я не знаю и которую приглашаю только ради своего друга Барнса, приходит и милостиво доделывает мою работу за меня! Благодарю вас тысячу раз, барышня!

Он яростно закручивал свои усы.

— А где бы я могла достать такой инструмент? — спросила Сюзан. — Я просто обязана иметь такой инструмент!

— А, теперь вам нужны мои инструменты! — закричал скульптор. Повернувшись, он обратился к статуям: — Инструменты, друзья, где же мои инструменты? Нужны инструменты, которые вас создали — дайте их ей!

— Пожалуйста, — тихо сказала Сюзан.

Он жутко сопел и откашливался, а затем совершенно спокойно спросил:

— Ну, милочка, зачем вы, собственно, пришли?

— Учиться, — сказала Сюзан решительно. — Хочу научиться всему, что вы мне сможете предложить.

— В таком случае, — серьезно сказал он, — у меня будет непростая задача. — Он замолчал, покрутил усы, глаза его сверкали. — Полезайте-ка наверх, — распорядился он. — Принесите инструменты. Начнем с них.

Сюзан влезла наверх и один за другим спустила инструменты вниз.

— А теперь смотрите, — начал скульптор и два часа подряд рассказывал ей об инструментах.

— Вы опаздываете, — заворчал на нее Дэвид Барнс после обеда. — Чему научились?

— Я научилась, где покупать инструмент, — сказала она. — Мне придется поскорее заработать деньги, Дэвид. Половину денег я потратила на инструмент — я потратила половину денег на хлеб для своих детей!

Барнс стоял у столика с наклонной доской и рисовал приземистую коренастую фигуру. Он взглянул на нее.

— Я вам говорил, что материнство — не для вас, — жестко сказал он. Но глаза его лукаво сияли.

Она постоянно рисовала, училась делать остовы для статуй, училась перемешивать глину, училась приготавливать гипс. Она забыла, что у нее не мужские мускулы, она научилась сгибать железо, изгибать толстую проволоку, научилась рассчитывать напряжение и давление большой глиняной статуи. Все, что она до этого знала, превратилось в ничто — ей столькому еще предстояло научиться.

— Рассчитайте! — приказывал маэстро. — Если бы Лаокоон был из глины, какой размер был бы у опорной арматуры и какая у нее должна быть форма?

Несколько часов она сидела, как школяр, считала, грызя ручку и бормоча таблицу умножения, а когда, наконец, показала ему свой набросок, то он чуть не лопнул со смеху.

— Эти змеи! — хохоча, кричал он. — Эти змеи — все бы рухнуло на землю!

А она стояла, не отрывая взгляда от рыхлых штрихов его черного карандаша.

— Вот так! — сказал он. — И так, и вот так. — Она чувствовала, как жирные черные линии въедаются в ее мозг.

…Остаток денег она отдала Джейн и та хранила их, как зеницу ока, экономила их, как кровь, платила только за квартиру и еду.

— Сообщи мне, когда у нас останется только на месяц, — сказала ей Сюзан. Но Джейн пока что молчала.

— Сначала ремесленник, — сказал маэстро, — а уж потом художник. Художником можно не стать никогда, — добавил он, — потому что все зависит о того, что в вас сидит, милая. Человек художником не становится — он или художник, или нет.

Сюзан не задала ему вопрос, который вертелся у нее на языке: «А что я, художник или нет?» На это ей не мог ответить никто, кроме нее самой. Когда она овладеет ремеслом, то сама задаст себе этот вопрос, сама же и ответит.

— Дух. Все зависит от его меры, — говорил он, оттачивая при этом узкий резец. — Небольшой талант и великий дух лучше, чем наоборот. Если же талант и дух равны, ну, тогда… Один или два раза я это видел.

Он пристально посмотрел на нее ясными глазами из-под косматых бровей.

— Вы не хотите ни о чем спросить?

— Нет, — ответила Сюзан твердо. — Пока нет.

Он все еще затачивал свой резец. Затем оставил это и пригладил кончики своих усов. Между его усами и бородой лоснились губы, полные и яркие.

— Вы в действительности не женщина, барышня, — заявил он. — Женщина не преследует искусство так, как вы. Для женщины искусство — это всего лишь бегство. Это всего лишь немного работы, в том случае, если жизнь не оправдывает ее ожиданий. Но я, пожалуй, почти верю, что искусство — это то, чего вы хотите больше всего. У вас холодное и чистое сердце. По крайней мере, я это так ощущаю.

Она улыбнулась, но не ответила. Он говорил ей много чего. Она хорошо понимала, что если бы у нее хоть раз задрожали веки или вздрогнула рука, то он припал бы к ней своими жаркими, красными губами. До нее доносились обрывки историй, которые рассказывали друг другу в ателье ученики перед его приходом. Вон та натурщица была его любовницей, а до нее были многие другие. Сюзан их, однако, не слушала, потому что эти истории ее не интересовали. Но она угадала его основу: это была пылкая, увлекающаяся натура, в нем все еще бурлила горячая кровь, в любой момент готовая вскипеть новой страстью. Но Сюзан уделяла этому столь же мало внимания, как и историям, которые о нем рассказывали. Она смотрела на своего учителя честными глазами, и рука ее даже не вздрогнула.

— Иногда мне кажется, вы немного глупы, мадмуазель Гейлорд! У вас глаза глупые, как у ребенка, — сказал он.

— Я не интеллектуалка, сэр, — спокойно согласилась она.

— Нет? Так вы работаете не мозгом, да? — допытывался он.

— Нет, не мозгом.

— И сердца у вас нет, — сказал он резко, метнув в нее колючий взгляд.

— Нет, — ответила она, мило улыбнувшись.

— Нет! — заорал он. — Так вы, пожалуй, работаете желудком!

Она задумалась над этим.

— Пожалуй, да, — снова согласилась она.

— Что? — насмешливо фыркнул он. — Вы ничего не знаете. Ничего о себе не знаете.

Однажды, будучи в ателье Дэвида Барнса, она спросила:

— Как мне узнать, кто я?

Она работала над гладкой поверхностью бронзы и втирала в нее кислоту, изучала патину.

Барнс ответил:

— Если вы удовлетворитесь инструментом и материалом, хорошо. Но тогда вы не художник. Научитесь своему ремеслу и, пожалуй, вам этого будет достаточно.