Гордое сердце

Она еще раз осмотрелась. На полочке перед нею лежала терпеливо ожидающая глина. Она взяла ее в руки и начала перемешивать. Знакомая работа вызвала в ней воспоминания. Она пообещала себе, что снова создаст скульптурную группу. На столике лежала груда писем. Несколько дней назад пришла даже телеграмма, которую она, правда, прочитала, но не ответила на нее. Постепенно за работой она вспомнила все. Но именно до этого момента работать она не хотела. Она была не в состоянии начать. Она не могла даже подумать о работе, пока поддерживала жизнь в Марке. Но теперь, когда в руках она чувствовала глину, она начала пробуждаться ото сна. Не тело, а нечто иное в ней спало, было словно мертвое. Но все же не так мертво, как Марк, потому что ее руки, кости, жилы, нервы и мускулы пронизывала страсть, старая всепоглощающая страсть.

Она начала работать быстро и энергично, словно длительное время внутри у нее было какое-то препятствие, которое теперь исчезло. Она даже забыла свой страх. Она забыла обо всем до самого рассвета.

Когда рассвело, Сюзан не могла больше работать. Она медленно пошла к дому, щиколотки ее намокли от росы, а волосы увлажнились от тумана. Она искупалась, легла и через секунду заснула, словно после большой порции вина.

Когда Сюзан проснулась, она не смогла продолжать работу. В ней уже не было никакого желания. Она чувствовала себя вялой и озябшей. Но и в постели она долго лежать не могла. Ей не оставалось ничего иного, как встать, одеться и начать новый день.

— Сюзи, ты так плохо выглядишь, — постоянно говорила ей мать. — Если ты не придешь к нам домой, то я переселюсь к тебе. Мэри пару недель позаботится об отце.

Однажды после обеда перед Рождеством она забрала туда детей, потому что в три часа внезапно обнаружила, что следит, как стрелка часов приближается к шести часам. Отец сошел вниз, когда услышал голоса внучат и взялся вырезать лодочку. Он вырезал прекрасно. Джон стоял у его колен и с наслаждением наблюдал за ним, в то время как Марсия крутилась вокруг и напевала: «Маленькая лодочка, маленькая, маленькая лодочка».

— Я не хочу быть здесь один с Мэри, — проворчал отец. — Когда она возвращается из Нью-Йорка домой из этой своей торговой школы, нам совершенно не о чем говорить. Если кто и должен идти к Сюзан, так пусть идет она.

— Да, — согласилась Сюзан, — почему бы и нет? Пошли ее ко мне, мамочка.

— Ну, раз тебе так хочется, — как обычно, неуверенно сказала мать.

Мэри, собственно, ее не очень интересовала. Она не хотела никого видеть. Но с Мэри все же веселее, чем с матерью. Мэри будет думать только о себе, а не о ней. Мэри не заметит, будет ли Сюзан утром бледной…

Когда же наконец она уже сможет спать крепко, долгими часами, а не мучиться в постели, просыпаясь от каждого шороха или скрипа половицы, чтобы снова и снова осознавать, что Марка уже нет в живых?.. Мэри не будет обращать на нее внимания и не будет огорченно говорить: «Сюзан, ты опять ничего не ешь». Когда, наконец, она снова будет ощущать голод?

— Ты молодец, Мэри, что приезжаешь домой на каникулы, — сказала она ей, когда Мэри пришла с чемоданом. Каждый раз, когда та приезжала, Сюзан находила ее сильно изменившейся. Она прилично выросла, и ее нездорово бледный внешний вид изменился в лучшую сторону. Теперь она была стройной, черноволосой и одевалась с большим вкусом.

— Почему бы мне с вами не побыть? — заметила та равнодушно. — Где моя комната?

Джейн приготовила маленькую комнату для гостей, и Сюзан принесла букет желтых роз, которые поставила в вазу на туалетном столике. Она отвела Мэри наверх и задумалась в растерянности, что делать дальше. Мэри одновременно была и близкой и чужой. Но Мэри энергично покончила с ее колебаниями.

— Через минуту я буду внизу, — сказала она, и Сюзан ушла.

Первое время ей было очень трудно говорить с кем-либо. Она привыкла к рассказам Марка о неважных и приятных событиях. Он рассказывал, даже не ожидая, отзовется ли она или вообще не ответит. А Сюзан по привычке слушала его и при этом мечтала, потому что его рассказы не полностью занимали ее. Но они были успокаивающими и приятными. Теперь, когда люди ждали, что она разговорится, Сюзан не знала, с чего начать.

Но и Мэри не отличалась особой разговорчивостью. Было такое впечатление, словно в доме никого нет. Она часами сидела и читала, потом отбрасывала книжку, натягивала коричневое пальто из твида и с непокрытой головой уходила побродить по полям. Вечером Мэри быстро отправлялась спать и ничего не хотела от Сюзан. Она лишь коротко прощалась: «Спокойной ночи, Сюзи. До завтра».

Потом Сюзан снова оставалась наедине с ночью. День она могла заполнить множеством мелких забот о детях, о доме, немного шитьем. Платья Марсии надо было отпустить, и она их отпустила. Джон хотел красный свитер, и она связала его. Марк обычно смотрел на ее пальцы и говорил: «Мне нравится наблюдать за тобой, когда ты что-то делаешь. Твои руки точно знают, что им надо делать, и все у них получается так просто». Она смеялась, потому что в душе гордилась своими чуткими, сильными пальцами. Теперь быстрота совершенно не имела ценности, так как для нее не существовало часа, к которому она хотела закончить работу. Но руки Сюзан остановить не могла, ибо они привыкли к быстроте и работали автоматически.

Она немного читала и захаживала к родителям поиграть на рояле, пока отец однажды не сказал ей: «Я этот рояль отправлю тебе. С того времени, что ты здесь не живешь, музыкой все равно никто не интересуется».

— Ты, естественно, можешь забрать его, Сюзан, — промолвила мать с некоторой обидой, — но тебе не стоило бы, папочка, утверждать, что я не люблю музыку. С удовольствием слушаю красивые мелодии.

Он не ответил. Он никогда не отвечал ей; и рояль перевезли. И так в течение дня по несколько часов она играла на рояле и была благодарна отцу за это.

Но что бы она ни делала, день кончался и наступала длинная, бессонная ночь. От отчаяния и собственной опустошенности она однажды накинула старый голубой жакет, хотя не имела желания браться за работу, прошла по скованной морозом траве в ригу, зажгла газовую лампу и без всякого удовольствия начала размешивать темную массу глины, которая постепенно становилась податливой. Целый час она упрямо работала вопреки собственной воле. Она все еще думала, что Марк ушел от нее и что ей вообще не важно, что она теперь делает. Но затем в глубине ее души постепенно начал разгораться старый огонь, более глубокий, чем мысли, чем жажда познания, и механическая работа превратилась в созидание. Только так она могла забыть, что Марк мертв. Бессонные ночи выматывали ее, пока она не прикоснулась к глине; и только работа помогла ей забыться, и забытье было столь же успокоительным, как крепкий сон. Она уже целый день не опасалась, что снова наступит ночь.

Только одной ночи она еще боялась: Сочельника. Сюзан не могла забыть, как каждый год они с Марком проводили праздник. Теперь она без него, с Мэри заполняла маленькие чулочки разными подарками, которые сама накупила. Сестры вообще не разговаривали, за исключением редких случаев.

— Это ножик для Джона, — сказала Сюзан. — Он хочет заниматься вырезыванием, как дедушка. И ведь, наверняка, порежется.

— Раньше или позже, все равно порежется, — согласилась Мэри. — А кукла, естественно, для Марсии.

— Она уже почти не играет в куклы, — пожалела Сюзан.

— Я никогда не любила играть в куклы, — сказала Мэри и зевнула. — А ты любила.

Сюзан кивнула.

— Пожалуй, поэтому я их постоянно покупаю Марсии.

Через несколько минут все было готово. Мэри опять зевнула.

— Пойду, прилягу, — сообщила она Сюзан. — Я дома не могу отоспаться досыта. В Нью-Йорке я достаточно провела бессонных ночей. Там столько дел, а здесь такое спокойствие.

— Ты довольна своей жизнью? — спросила Сюзан.

— Обожаю ее, — страстно ответила Мэри. — Я только надеюсь, что смогу там остаться до самой смерти. У меня такое ощущение, что так и выйдет. Нам обещают места, когда я окончу школу. Я займусь созданием моделей одежды — вечерними туалетами и шляпами.