Лучшие страхи года

— Здесь безопасно? — спрашивает Джейн.

Я смеюсь.

— Бог знает, — отвечаю ей. — Где сейчас безопасно? — И поворачиваюсь к остальным: — Сюда!

* * *

Мы втаскиваем лодки на благословенную сушу и, спотыкаясь, начинаем подниматься по склону на слабых, трясущихся ногах. Двух-трех самых младших, смертельно усталых, приходится нести.

Садимся, чтобы оценить ситуацию. Фрэнк Эмерсон осматривает лежащие на берегу куски шлака и, порывшись в них, подбирает кусок чего-то хрупкого и черного. Мертвенно-бледное лицо расплывается в ухмылке — не слишком приятное зрелище.

— Что? — спрашиваю я.

Он ухмыляется шире:

— Уголь!

Конечно же. Мы набираем целую груду. Боже, спасибо за мою зажигалку. Аня часто ворчала на меня из-за курения, но сейчас я рад тому, что курил.

Что же мы будем делать, задаюсь я вопросом, когда топливо кончится?

Затеплилось пламя, мы выключаем фонарики, а маленькое озерцо тепла и света разливается и собирает нас вокруг.

Мы все устали. Пора спать. Нет сил, чтобы оценить сейчас опасности, которые могут здесь таиться. Если мы проснемся, займемся этим. Сейчас мы слишком устали, чтобы о чем-то беспокоиться, — после всего, через что прошли.

У нас нет одеял. Я дрожу — конечно, мы все сегодня стояли в ледяной воде… Господи, как холодно. Как мне удалось столько времени выдерживать этот холод? Мне повезло, что я все еще жив. Боже, спасибо за жар угля.

Мы прижимаемся друг к другу, чтобы сохранить тепло на время сна. С одной стороны от меня Джин, с другой — один из самых младших мальчишек. Еще вчера я бежал бы без оглядки от подобной близости с одним из учеников. Запретное прикосновение. А теперь это уже без разницы, теперь это ради выживания.

Я думаю: «Аня», — а затем, слава богу, соскальзываю в сон, прежде чем успеваю продолжить мысль.

* * *

Мне снится огонь. Полная комната огня. А в середине ее — стол. За ним — Аня, пьет кофе маленькими глотками, поставив вторую чашку передо мной.

Благодарю ее:

— Спасибо.

— Да ерунда, все в порядке.

— Нет, не ерунда. Ведь ты мертва, и все такое.

Она фыркает и машет рукой, как обычно делает, когда что-то кажется ей глупым. Она все время поворачивает ко мне левую щеку. Правая сторона лица — безглазая, почерневшая, обугленная. Череп едва прикрыт клочками кожи — он ухмыляется мне, если она забывает и поворачивается тем боком.

— Пол, ты в порядке?

— Думаю, да. Относительно.

— Относительно.

— Ну, ты же мертва.

— Не надо об этом.

— А миру пришел конец.

— Не драматизируй. Мир еще здесь. Это люди погибли.

— Конечно. Я забыл.

— Не волнуйся об этом. У тебя еще многое осталось. Но берегись.

— Чего беречься?

— Всего, Пол.

Ее волосы вспыхивают, вспыхивает одежда. А я невредим — просто смотрю, как огонь ползет по ней, вторая половина лица тоже чернеет, и голубой глаз стекает по обугленной щеке, словно слеза.

— Всего.

* * *

Я просыпаюсь. Джин нет. Какой-то звук неподалеку. Встаю, осматриваюсь. Джин на корточках, собирает уголь. Костер почти потух, только чуть тлеет. Почему же я все еще могу видеть? Тьма должна быть полной. Потом замечаю, что скалы словно измазаны зелеными светящимися пятнами.

— Что это?

— Думаю, что-то вроде лишайника. — Джин охвачена каким-то ледяным спокойствием: мой внезапно раздавшийся шепот не испугал ее. — Как ты? — спрашивает она.

Мои суставы слегка скрипят, голова раскалывается, но в остальном я чувствую себя неплохо.

— Да ничего. Только голоден. И хочется пить.

— Как ты думаешь, эта вода пригодна для питья?

— Можем проверить. Попытаемся ее вскипятить.

— Ага. — Она сваливает уголь туда, где еще тлеет огонь, и смотрит, как тот разгорается. — Наверное, Алан сейчас выглядит так же.

— Алан? — Я вдруг понимаю, что она имеет в виду своего мужа.

— Ага. Должен так выглядеть, совершенно точно. Я хочу сказать, что у него не было никакой возможности выжить.

Я не знаю, так ли это, — он мог бы забраться в погреб, если тот у них был. Не знаю, и это не имеет значения. Она и не хочет услышать что-то в этом роде, ей это не нужно.

— Да, — говорю я, — не было.

— Аня работала в центре, да?

— Да, точно. У нее тоже не было ни единого шанса.

— Не было.

Она садится рядом со мной, подвигается ближе, берет меня за руку. Чего она хочет? Только тепла и участия? Я не думаю, что у меня есть что-то еще, что я могу ей дать, но чувствую — тело просыпается, чувствую возбуждение от ее близости. Раньше никогда такого не было. Но раньше мы не оказывались на волосок от смерти, не теряли столь многое.

Может, для нас это было бы благом. А может, и нет. Не знаю и не хочу рисковать. Не так быстро. Я сжимаю ее руку, и, когда она кладет вторую мне на колено, я нежно, но твердо снимаю ее, но не отпускаю.

Она вздыхает, теплый воздух щекочет мне ухо.

— Ладно, — говорит она, — не сейчас.

Мы устраиваемся рядом, чтобы снова уснуть.

На этот раз я не вижу снов.

* * *

На следующий… день? Бог знает. Здесь внизу нет ни времени, ни света — кроме того, что зажигаем мы. Но должен же я как-то это назвать. На следующий день мы исследуем пещеру.

Она большая, просторная. Угля много, большие глыбы его прямо в стенах. Мы можем отбивать куски камнями. Мы не замерзнем. Можем умереть от голода или жажды, но не замерзнем.

Благодарение Богу, в одной из лодок кто-то хранил чайник. Не знаю для чего. Еще одна удача, как фонарики и счетчик Гейгера или как не упавший на нас потолок. Слепой случай, спасающий нас всех.

Ну, по крайней мере пятнадцать человек.

Я, Джин и Фрэнк Эмерсон — единственные взрослые. Остальные — восемь мальчиков и четыре девочки. Большинство детей подростки, между четырнадцатью и семнадцатью годами. Двум мальчикам по десять, одной девочке — девять лет. Старшие дети — более сильные, рослые, более независимые. Они сами несут на своих плечах тяжесть случившегося. Младшие — испуганные, то сбивающиеся в кучу от холода, то вдруг в бессмысленной панике бегущие прочь. У них с самого начала не было шансов. У всех малышей… Я вспоминаю, как Альф Байерскоф спустился обратно вниз и больше не вернулся. Это был храбрый человек. Герой.

Мертвый. Лучше быть живым трусом… Так ли это? Взгляните на меня: пустое место. Но все еще жив.

Фрэнк греет воду в чайнике, направляя пар под перевернутую лодку — так, что тот собирается в углу. Рядом с ним крошечная чашечка: скудная порция воды для каждого из нас.

С едой гораздо хуже, пока один из маленьких мальчиков не кричит, указывая на что-то в воде. Тот же мальчишка, которому показалось вчера, что он видит человека в канале. Но на этот раз он действительно что-то заметил, что-то большое, белое, плещущееся. Рыба, и огромная. Изо всей силы бью веслом по воде — и она, оглушенная, всплывает на поверхность.

— Лещ, — объявляет Фрэнк, любитель рыбалки.

Лещ безглазый и совершенно белый.

— Они обычно любят мутную воду.

«Мутная» — не вполне подходящее слово для этой воды, но я, тем не менее, благодарен. Это большая рыба, но на пятнадцать человек ее хватает едва-едва. Нам нужно еще.

— Здесь должны быть крысы, — говорит один из мальчиков, Джефф Томлинсон. Спортивный, деловой, любит ходить в походы, прочел много книг по выживанию в трудных условиях. Стоило догадаться, что он сообразит. — Мы сможем их есть.

— Если сможем поймать, — отвечает Фрэнк.

— А вдруг они тоже слепые, как лещ? — предполагает Джефф.

— Тогда у них слух, как у летучих мышей.

Гадаю, а нет ли тут и их.

— Мистер Форрестер! — Это одна из девочек, Джейн Раутледж. Она в самом конце пещеры, указывает на что-то. — Посмотрите на это, сэр.

Ее спокойствие пугает. Видимо, разновидность шока: она словно спряталась в раковину.