Страница 30 из 54
* * *
Вторая эвакуация была проведена столь же оперативно, сколь и первая. Первая партия поездов отправилась в Красноводск 30 июля, всего лишь через четыре дня после появления инструкций НКВД. Операция заняла две недели и один день. 45 тысяч военных и 26 тысяч гражданских были вывезены с советской земли 41 эшелоном и 25 кораблями. Предприятие такого масштаба должно планироваться заранее.
В поездах условия были ужасные. Они были сильно переполнены, как и в апреле 1940 года, но на сей раз переезд сопровождался эпидемиями и субтропической жарой. Но как бы тяжко ни было, мы были готовы на все. И настроение пассажиров было почти оптимистическое, а атмосфера почти радостной. Мать неожиданно почувствовала себя лучше, и малярия у Анушки и Терески пошла на убыль. Я начал наслаждаться пейзажем.
Мы приехали обратно в Карши, потом в оазис Бухары — древней Согдианы, — знаменитой коврами и красотой своих женщин. Именно здесь Александр Македонский был сражен красотой Роксаны, дочери Оксиарта, «самой красивой женщины в Азии». Вскоре после этого мы пересекли Амударью, столь знакомый великому македонскому завоевателю Оксус, и Трансоксиана сменилась песками Каракумов. Нашим следующим перевалочным пунктом был оазис Мерва, который Лейн Фокс называет «плодородным и стратегически значимым островком цивилизации». Теперь НКВД избрало Мерв местом прощального пира. Это была на редкость наивная затея, при помощи которой наши тюремщики пытались задобрить бывших заключенных и депортированных. Нас провели к длинным столам, уставленным вкуснейшим пловом и даже какими-то шашлыками. В чем-то это было жуткое мероприятие, но это не помешало нам — и даже моей матери — наслаждаться туркменской кухней.
Из всего Ашхабада я помню только полуразрушенный вокзал. Через день или два мы впервые увидели Каспийское море, наводненное сухогрузами и транспортными судами, перевозившими раненых солдат. Это было мое первое море, поразительное зрелище! Однако для нас это означало лишь одно — дорогу из Советского Союза.
Мы приехали в порт Красноводска рано утром 20 августа после недельной дороги. А там на набережной стоял дядя Хенио, готовый умыкнуть нас на целый день, чтобы мы отдохнули в его городской квартире. Мне это казалось верхом роскоши: ванна, длительный сон, уйма еды, хотя с непривычки я не мог проглотить ни сахара, ни масла. В тот же день поздно ночью дядя Хенио передал нас начальству порта, которое посадило нас на древнее корыто — корабль, который, если я не ошибаюсь, назывался «Каганович».
На борту было неописуемо грязно. Нас всех завели на палубу, где было так тесно, что даже сидеть на своих узлах было роскошью. Большинству людей приходилось стоять. А больным дизентерией приходилось опорожняться там же, где они стояли… Нам пришлось терпеть эту мерзость 36 часов — две долгие ночи и один палящий день. Боюсь, что именно этот вояж на «Кагановиче», а не банкет в Мерве навсегда останется моим воспоминанием о стране Советов.
Рано утром 22 августа 1942 года мы вошли в иранский порт Пехлеви, который сейчас именуется Бандар-Анзали. Мать оказалась ближайшей к трапу и первой ступила на гостеприимную иранскую землю. Она настояла на том, чтобы сойти без посторонней помощи — как подобает.
Глава 9
Двадцать лет счастья
10 января 1919 года Тадеуш Гедройц был назначен старостой (главой) Опочнинского повята (района), расположенного на полпути от Варшавы к Кракову. В это время ему был 31 год, и он только вернулся с войны. Подозреваю, что это назначение было устроено специально, чтобы он мог передохнуть в новой обстановке. Иначе трудно найти объяснение тому, что человека с болот на востоке страны неожиданно перебросили в самое сердце польской Польши. Однако новая работа была совсем не синекурой. Среди руин, оставленных на недавнем поле русско-германской битвы, ему предстояло выстроить новую польскую администрацию.
Но «отдых» Тадзио был вскоре прерван. Поздней весной 1919 года, вероятно, ближе к концу мая, он получил назначение на только что созданный пост товарища воеводы (вице-губернатора) Виленского воеводства, одной из трех крупных территорий на восточной границе новой Польской республики.
Приграничные территории (по-польски Kresy) находились в состоянии постоянного движения. После прекращения боевых действий на Западном фронте немецкие армии начали неохотно уходить, и образовавшийся вакуум заполнился поляками и советскими, напряженно конкурировавшими между собой. Виленское воеводство, северная часть приграничных земель между рекой Двиной и припятскими болотами стала эпицентром всех этих маневров. Ситуация усложнялась тем, что молодое сепаратистское государство Республика Литва заявила свои претензии на Вильно (Вильнюс), считая его своей столицей.
Сначала прибыли Советы и тут же основали так называемую Литовско-Белорусскую Советскую республику, или Литбел. Но у маршала Пилсудского были другие планы. В апреле 1919 года он захватил Вильно и, воспользовавшись полученным преимуществом, пытался создать конфедерацию постимперских государств, которая могла бы дать отпор как Германии, так и России. Пилсудский, естественно, исходил из того, что ведущая роль в регионе будет отведена Польше.
В мае 1919 года Виленское воеводство еще оставалось спорной территорией. На северном и восточном направлении Польша контролировала не более 60–70 километров от городских ворот Вильно. Но в сентябре — когда вице-губернаторский срок Тадзио подходил к концу — польская армия уже продвинулась на 130 километров восточнее и вышла к Двине, Улле и Березине (той самой Березине, на которой Наполеон потерял остатки своей Grande Аrméе [27]). Это было колоссальное достижение. Тадзио должен был следовать по пятам польской армии, которая продолжала отвоевывать все новые и новые территории, и тут же, среди послевоенной разрухи, на ходу создавать гражданскую администрацию. Задача не из легких. И как будто этого было недостаточно, именно в это время отец добивался Ани Шостаковской, с которой он познакомился и в которую влюбился по приезде в Вильно. Успех сопутствовал ему на обоих фронтах, и личном, и общественном. Женившись, он получил возможность отвезти молодую жену в Опочно, к месту нового назначения, в более спокойном регионе центральной Польши. Высшие силы решили, что он заслуживает второй передышки. Моя старшая сестра Анушка родилась через десять месяцев после свадьбы.
Молодая жена мечтала обустраивать новый дом, но ей пришлось подождать. Весной 1920 года отдельные вооруженные столкновения между Польшей и Советской Россией переросли в полномасштабную войну. В августе того же года красные подошли к Варшаве. Опочно, район, за который нес ответственность Тадзио, был недалеко от линии фронта и в поле непосредственного воздействия большевистской пропаганды, направленной на молодой и наивный польский пролетариат. Такие люди, как мой отец — руководители в прифронтовых районах, — были необходимы для целостности польского государства не меньше военных. Тадзио держал оборону и стоял на страже мира. Его молодая жена с месячным младенцем на руках была рядом с ним. Таков был их брак с самого начала.
Контрнаступление польской армии, так называемая Варшавская битва (которую Дж. Ф. К. Фуллер [28]включил в число «решающих сражений Западного мира»), было начато Пилсудским 16 августа 1920 года. Уже через несколько дней Красная армия, самопровозглашенный агент мировой революции на Западе, отступала по всем фронтам. Последующие двадцать лет мира были подарком Польши Европе. Теперь Опочнинский район мог подумать и о восстановлении.
Однако его старосте было рано думать об отдыхе. Город Вильно (или Вильнюс) и его окрестности оставались яблоком неугасающего раздора между Польшей и Литвой. Литва заявляла, что Вильнюс — ее историческая столица. Польша тоже претендовала на Вильно, потому что город, за исключением еврейской общины, был польскоговорящий и, соответственно, ориентировался на Польшу. Пилсудский, сам уроженец этих мест, глубоко привязанный к земле своих предков, видел этот вопрос в стратегической, а не локальной перспективе. Для него идеалом государственного устройства была федерация, и он был готов пожертвовать Вильно, если Литва согласится на восстановление своих исторических связей с Польшей. Литву это совершенно не устраивало: он хотела Вильно без всяких предварительных условий. Кроме того, она обвиняла — и не без оснований — главу польского государства в самодурстве и агрессивности. Литовский Давид, столкнувшийся с польским Голиафом, бился умело, используя любое доступное ему дипломатическое оружие. Вне поля битвы стороны были равны. Одной из контрмер Литвы стало опасное заигрывание с Советами. 11 июля 1920 года, когда Польша не на жизнь, а на смерть билась у стен Варшавы, литовское правительство подписало в Москве договор, по которому советское правительство уступало ( sic!) Литве Вильно, а с ним и щедрый кусок окрестных земель. Когда же Красная армия была разбита наголову и откатилась на восток, последовала реакция Пилсудского. В октябре 1920 года польская дивизия заявила о своих правах на Вильно, к которому она была приписана, инсценировала мятеж, захватила Вильно и объявила город самоуправляющимся анклавным образованием под названием «Срединная Литва». Мятеж был фарсом, за которым стоял сам Пилсудский. Этот акт насилия Литва теперь изобличала и активно использовала в мировой прессе и при общении с союзниками. Польские власти решили, что необходима тщательная работа по минимизации ущерба на дипломатическом фронте.