Джозеф Антон

Становится все труднее сохранять веру в решение Форин-офиса вести на международном уровне новую, «более твердую» линию против печально знаменитой фетвы. Ибо мы не только суетливо кидаемся делать бизнес с диктаторским режимом, который администрация США называет «международным изгоем» и клеймит как ведущего мирового спонсора терроризма, — мы еще и готовы ссудить этому режиму деньги, с помощью которых он будет делать с нами бизнес. Между тем мне, как я понимаю, должна быть предложена новая дата, когда могла бы состояться наша маленькая встреча. Однако никто из дома 10 по Даунинг-стрит со мной не говорил и мне не писал.

Сформированная тори «антирушдистская» группа давления, само название которой говорит о том, что ее члены хотят перевести принципиальный вопрос в личную плоскость, включает в себя сэра Эдварда Хита и Эмму Николсон, а также известного апологета иранских интересов Питера Темпла-Морриса. Эмма Николсон говорит нам, что прониклась к иранскому режиму (который по числу убитых, искалеченных и подвергнутых пыткам собственных граждан был недавно признан ООН одним из худших в мире) «уважением и симпатией»; сэр Эдвард, которого до сих пор охраняет Особый отдел, поскольку двадцать лет назад британцы имели несчастье испытать на себе прелести его катастрофического премьерства, критикует решение предоставить сходную охрану другому британцу, находящемуся ныне в большей опасности, чем он. Все эти люди согласны в одном: кризис случился по моей вине. Им не важно, что более двухсот виднейших иранских эмигрантов подписали заявление о том, что безоговорочно меня поддерживают. Им не важно, что эти писатели, мыслители, журналисты и ученые, живущие в разных странах мусульманского мира — там, где день ото дня набирают силу атаки на инакомыслие, на прогрессивные и в первую очередь светские идеи, — сказали британским СМИ, что для них «защищать Рушди — значит защищать себя самих». Им не важно, что книга «Шайтанские аяты», законный плод свободного воображения, имеет много сторонников (а там, где есть хотя бы два разных мнения, должны ли сжигатели книг иметь последнее слово?), а ее противники не сочли нужным постараться ее понять.

Иранские власти признали, что Хомейни в глаза не видел этого романа. Исламские правоведы вынесли заключение, что фетва противоречит исламскому закону, не говоря уж о международном законодательстве. Тем временем иранская пресса объявила о премии — шестнадцать золотых монет плюс паломничество в Мекку — за карикатуру, «доказывающую», что «Шайтанские аяты» — никакой не роман, а тщательно спланированный заговор Запада против ислама. Не создается ли временами впечатление, что вся эта история — чернейшая из черных комедий, цирковой номер, разыгрываемый клоунами-убийцами?

За последние четыре года я подвергся многим поношениям. Намерения подставлять другую щеку у меня нет. Если заслуживали резкой критики те левые, что поддакивали коммунистическим режимам, и те правые, что стремились умиротворить нацистов, то друзья революционного Ирана — бизнесмены, политики и британские фундаменталисты — заслуживают такого же презрительного отношения.

Полагаю, мы достигли поворотной точки. Либо мы серьезно относимся к защите свободы, либо нет. Если да, то, я надеюсь, мистер Мейджор в самое ближайшее время вспомнит о своем обещании и перестанет прятать голову в песок. Я был бы очень рад возможности обсудить с ним пути усиления давления на Иран — в Европейском сообществе, через посредство Содружества наций и ООН, через Международный суд. Иран нуждается в нас сильнее, чем мы в Иране. Нам следовало бы не трястись от страха, когда муллы грозятся перерезать торговые связи, а самим закручивать экономические гайки. Из своих разговоров с людьми разной партийной принадлежности в Европе и Северной Америке я вынес ощущение, что широкий интерес как возможная первоначальная мера вызывает запрет на любые кредиты Ирану. Но все ждут первого шага со стороны британского правительства. В сегодняшней газете, однако, Бернард Левин высказывает предположение, что ни много ни мало две трети парламентариев-тори были бы в восторге, если бы иранским убийцам удалось со мной расправиться. Если эти депутаты действительно представляют наш народ — если мы так равнодушны к нашим свободам, — да будет так: снимите охрану, раскройте мое местонахождение, и пусть летят пули. Либо одно — либо другое. Пора решать.

Долго откладывавшаяся встреча с Джоном Мейджером наконец состоялась 11 мая в его кабинете в палате общин. Перед тем как поехать, он поговорил с Найджелой Лоусон, и ее рассудительность очень ему помогла. «Он никак не может отвертеться от того, чтобы тебя поддержать, — сказала она. — На тебя работает плохое состояние экономики: раз он не может похвастаться экономическими успехами, ему надо набирать очки на моральном фронте». Она, кроме того, сообщила ему хорошую новость: она ждала ребенка. Он сказал об этом Элизабет, зная, что она сама очень хотела бы забеременеть. Но как могли они решиться завести ребенка среди этого кошмара, в этой комфортабельной тюрьме? К тому же из-за хромосомной транслокации беременность не могла не превратиться в биологическую рулетку. Человеку, которому предстояло упрашивать премьер-министра помочь ему спасти свою жизнь, вряд ли следовало думать о новом отцовстве.

Премьер не улыбался своей фирменной улыбкой хорошего парня и не говорил о крикете. Он соблюдал дистанцию, был даже, возможно, несколько настороже, предполагая, что его могут попросить о чем-то таком, чего он не захочет делать. Он напрямик сказал, что фотосъемки на этой встрече не будет, потому что он хочет «минимизировать реакцию Ирана и наших парламентских заднескамеечников». Начало, прямо скажем, малообещающее.

«Я хочу поблагодарить вас за четыре года охраны, — сказал он Мейджору. — Я бесконечно благодарен людям, которые защищают меня с риском для собственной жизни». Мейджор этого явно не ожидал. Это был не тот Рушди, которого он предполагал увидеть, не тот, кого «Дейли мейл» обозвала «невоспитанным, угрюмым, грубым, глупым, брюзгливым, непривлекательным, ограниченным, заносчивым и эгоцентричным» человеком. Сразу стало ясно, что в голове у премьера был образ, нарисованный «Дейли мейл» (она опубликовала редакционную статью, направленную против этой встречи). «Может быть, вам следовало бы почаще говорить такие вещи публично, — сказал Мейджор, — чтобы исправить впечатление, которое люди о вас составили». — «Господин премьер, — возразил он, — я говорю это всем журналистам, с какими встречаюсь». Мейджор неопределенно кивнул, но держаться после этого стал более непринужденно и дружелюбно. Далее разговор шел хорошо. Не первый и не последний раз его собеседник обнаруживал, что, стоит только избавиться от созданного таблоидами карикатурного стереотипа, как окажется, что на самом деле он легкий в общении человек. «А вы поправились», — внезапно сказал Мейджор. «Спасибо большое, господин премьер», — отозвался он. «Вам бы мою работу, — заметил ему премьер-министр, — похудели бы в два счета». — «Отлично, — сказал он. — Беру вашу работу, если вы берете мою». После этого они почти подружились.

Мейджор согласился, что надо вести более твердую линию. «Вам следовало бы поехать в Японию, пристыдить их и заставить действовать», — сказал он. Они обсудили возможность принятия резолюции Содружеством наций, чтобы Иран не мог характеризовать проблему как расхождение во взглядах между Востоком и Западом. Поговорили о Международном суде ООН; Мейджор не хотел, чтобы дело было передано туда, поскольку считал, что не надо «загонять Иран в угол». Они согласились, что очень ценна была бы встреча с президентом Клинтоном. Он передал премьер-министру слова Пикко, который вел от имени ООН переговоры об освобождении заложников. Ключевой фактор — США. Мейджор кивнул и бросил взгляд на своих помощников. «Что ж, посмотрим, в чем мы сможем помочь», — сказал он.

Когда сообщение о встрече, наряду с заявлением премьер-министра, осуждающим фетву, появилось в печати, иранская государственная газета «Кайхан» отреагировала злобно. «Автор „Шайтанских аятов“ в самом буквальном смысле получит втык». Это был покер с высокими ставками. Он осознанно старался повысить начальную ставку, и пока что иранцы держались, отказывались сдать партию. Но теперь у него был один путь. Повышать ее дальше.