Страница 9 из 16
Поэтому мальчик, пробравшийся ночью в конюшню чтобы нанести коню тяжелую рану, заинтересовал его чрезвычайно. Но теперь мальчишка совсем не походил на злодея, одержимого местью. Лишь на мгновение из-за маски испуганного ребенка выглянуло совсем другое лицо — жестокое, коварное и довольное собой. Кто же это был?
— Если это сделал не ты, то кто тогда? — спросил Диккенс.
Берти колебался. Он уже понял, что взрослые и слышать не хотят про мальчика-из-темноты. Что их злит само упоминание «несуществующего» виновника странных событий. Но с другой стороны, если все равно отдуваться придется ему, то почему бы не попытаться еще раз рассказать все как есть? Тем более что если и был где-то человек, способный поверить в невероятное, то это был Чарльз Диккенс.
От писателя не укрылись сомнения, отразившиеся на лице ночного гостя.
— Говори смелее,— приободрил он. — Я не стану тебя ругать.
Мальчик-из-темноты гадко захихикал где-то в глубине его разума, уверенный в собственной безнаказанности и этот торжествующий смех подействовал на Берти сильнее, чем обещания писателя. Захлебываясь слезами, запинаясь и с трудом находя слова, не надеясь быть услышанным и понятым, он выложил Чарльзу Диккенсу все как на духу.
Хозяин Гэдсхилл-Плэйс слушал не перебивая. Его трубка погасла, но он даже не заметил этого. Рассказ мальчишки был невероятен и при этом пронзительно чистосердечен.
— Он слышит нас и сейчас? — спросил Диккенс, когда история была закончена.
— Слышит, сэр.
— А он может ответить?
— Только если захочет. Но со взрослыми он обычно не разговаривает.
— Как ты думаешь, если я его попрошу, он согласится?
— Не знаю, сэр.
Глаза у писателя горели. Он то присаживался на краешек кресла, то вновь вскакивал, теребил бороду, дважды доставал из кармашка халата часы-луковицу и прятал назад.
— Как ты его называешь? Мальчик-из-темноты?
— Иногда — так, а иногда — Мясник.
— Мясник? — Диккенса слегка передернуло, но он быстро овладел собой и даже криво улыбнулся. — Ну что же, довольно метко, в образности тебе не откажешь. С твоего позволения, я попробую с ним поговорить.
Берти ничего не оставалось, как кивнуть. Писатель сел в свое кресло, сложил руки на коленях и посмотрел прямо в глаза гостя.
— Ты слышишь меня, мальчик-из-темноты?
Ответом ему было молчание. Диккенс подождал несколько секунд и повторил свой вопрос. И вновь безрезультатно. Тогда писатель решил сменить тактику.
— Если ты согласишься поговорить со мной, я дам тебе гинею.
Мальчик-из-темноты не ответил. Вместо него пришлось говорить Берти.
— Он не хочет, сэр.
— Это он сам тебе сказал?
— Нет, он просто «закрылся».
Диккенс не стал продолжать уговоры. Вместо этого он задумчиво погладил бородку и спросил:
— Ты знаешь, что такое животный магнетизм, сынок?
— Нет, сэр. — Берти уже почти успокоился. Его даже обрадовало, что мальчик-из-темноты не стал разговаривать с писателем. Ему казалось, что буря миновала и теперь, после тихого разговора под молоко с печеньем, все закончится.
— Тогда слушай. Животный магнетизм — это особый талант, который проявляется у некоторых людей — в особенности у сильных личностей. Благодаря этому таланту, такой человек может воздействовать на других, передавать им часть своей силы. Например, для излечения болезней.
Берти, будучи смышленым мальчишкой, уже понял, куда клонит писатель.
— А это не больно? — спросил он.
— Нет, сынок, не больнее чем просто уснуть. Недаром древние греки называли магнетизм — «гипнос» — что означает «сон». При помощи магнетизма я погружу тебя в гипнос и тогда, надеюсь, смогу поговорить с твоим... соседом.
— А как вы это сделаете?
— Смотри сюда.
Писатель вновь достал из кармана часы на цепочке и, взявшись за ее кончик, заставил часы раскачиваться подобно маятнику.
— Следи за часами сынок и слушай меня внимательно.
Берти послушно уставился на блестящий предмет. Часы медленно раскачивались перед его взором. Писатель что-то говорил, и поначалу Берти пытался прислушиваться к его словам, но очень быстро смысл их стал улетучиваться, растворяться в ритмичном покачивании часов и монотонном звуке голоса. Буквально через пять минут он уже плавно скользил на волнах «гипноса», и не сразу понял, когда именно Диккенс перестал обращаться к нему и позвал мальчика-из-темноты.
И тот откликнулся на зов. Он пошевелил губами Берти, бросив в лицо писателю какие-то обидные, судя по интонации слова. Берти силился разобрать, что он говорит, но что-то мешало — магнетизм писателя или запрет Мясника, а может быть и то и другое разом. Затуманенным взором Берти увидел, как в удивлении вытянулось лицо писателя.
Между тем маятник продолжал раскачиваться перед глазами Берти. Голос Диккенса звучал издалека, а слова мальчишки он слышал как будто изнутри головы. Мысли путались, сосредоточиться на разговоре не получалось.
Внезапно он осознал, что уже не сидит на месте, а напротив, мечется по комнате. В тоже время он совершенно не чувствовал своего тела — им управлял Мясник. Писатель, путаясь в полах халата, бросался из стороны в сторону, пытаясь остановить прыткого мальчишку. Часы он уронил, но Берти вдруг отчетливо понял, что они уже не нужны — он глубоко спит, а все происходящее просто-напросто страшный, но совершенно неопасный сон.
— Поймай! Поймай, глупый старикашка! — внезапно закричал он и сам не поверил, что эти слова сорвались с его губ. — Поймай меня, если сможешь!
— Остано... вись! — запыхавшись, воскликнул писатель, хватаясь за бок. — Я всего лишь хочу поговорить.
— Вот мы и говорим! — захохотал Берти, сам не понимая, как это происходит, но подозревая, что во сне случается и не такое. — Это я! Я был там, в конюшне! Я покалечил твою глупую лошадь! А теперь возьмусь и за тебя!
От этих дурацких слов, похожих на реплики из глупой оперетты, на которую Берти однажды ходил с мамой, почему-то повеяло ледяным холодом. Берти с ужасом обнаружил, что стоит у стола Диккенса, а в руке у него плоский нож для разрезания писем. Оружие было длинным, а кромка лезвия удивительно острой. Даже в неумелых руках это было очень опасное оружие.
Видимо Диккенс растерялся. Он стоял, не шевелясь, разведя в недоумении руки, а тем временем его противник крадущимся шагом приближался, поигрывая ножом. Наконец писатель пришел в себя и попытался избежать встречи с распоясавшимся гостем. Он отпрыгнул за стол, полагая, что тот станет надежной защитой от агрессии одержимого мальчика. Но он ошибался.
Мальчик-из-темноты не стал терять время на беготню вокруг стола. Он вскочил на кресло, а в следующий миг оказался на столе, опрокинув молоко и печенье. Эта позиция подходила для нападения как нельзя лучше. Не дожидаясь, пока опешивший Диккенс отпрянет, он прыгнул ему на грудь, с откинутой в замахе рукой.
Они покатились по ковру. Старику кажется, удалось перехватить руку с ножом, но Берти почудилось, что он увидел кровь на руках противника. Он хотел сказать что-то вроде: «Не волнуйтесь, мистер Диккенс, это просто сон», но не успели эти слова сорваться с его губ, как Диккенс позвал:
— Берти! Если ты меня слышишь, вернись! Я умоляю тебя, вернись! Мне одному не справиться!
Мальчишка вывернулся из рук хозяина кабинета и вновь размахнулся ножом, целя прямо ему в грудь.
Берти решил, что сон, пожалуй, становится слишком уж неприятным. Убить человека даже во сне — тяжелое испытание для мальчишки. Он попробовал разжать собственные пальцы, стискивающие нож. Как ни странно, это ему удалось — только что его тело двигалось как бы само по себе, а спустя секунду начало пусть и с трудом, но повиноваться. Берти чувствовал сопротивление, как будто невидимый и неосязаемый противник пытался сжать его кулак.
Но на помощь ему пришел писатель. Он подхватил выпавший из руки мальчика нож и отбросил в сторону. Затем неожиданно сильными руками стиснул голову ребенка, приблизил его лицо к самым своим глазам и, пристально глядя черными бездонными зрачками в душу повелел не терпящим возражений голосом: