Страница 8 из 16
Мясник никак не обнаруживал себя с того злополучного дня, когда по его вине они оба чуть не погибли в водах Темзы. Но Берт не верил, что убийца ушел навсегда.
«Не буди лихо...» — обреченно подумал он.
Удары обрушивались один за другим. Берт уже лежал на полу и прощался с жизнью, когда Мэри неожиданно пришла ему на помощь. Стоило Джерри отвлечься на несчастного доктора, как девушка быстро положила ребенка в ящик и метнулась к саквояжу. Выхватив оттуда первый попавшийся инструмент, она кинулась на громилу.
Должно быть, Джерри, поднаторевший в уличных стычках, что-то почувствовал. Он обернулся на девушку как раз в тот момент, когда она занесла свое оружие для удара. Угрожающего вида длинный ланцет из коллекции Потрошителя готов был вонзиться в спину Джерри, и уберегла драчуна только превосходная реакция. Выгнувшись подобно коту, он избежал встречи с ножом и отскочил к стене.
— Совсем рехнулась, стерва?! — испуганно выкрикнул он.
Мэри с горящими глазами приближалась к нему, выставив перед собой руку с оружием. Сама не зная того, она случайно взяла самый большой и опасный из ножей, лежавших в саквояже. Никелированная сталь угрожающе сверкала в свете горящих свечей.
Джерри затравленно огляделся. Деваться в маленькой хижине ему было некуда, а в готовности девушки пустить оружие в ход сомнений не оставалось. Поэтому незваный гость сменил тактику.
— Брось, Мэри! Я ведь не со зла! — запричитал он самым жалобным голосом, на какой был способен. — Я ж только от этой самой... от ревности, во! Я ж это почему?.. От любви, это самое!
Но Мэри его не слышала и продолжала наступать.
К этому времени пришел в себя Берт. Видя, что Мэри полна решимости воспользоваться ножом, он поспешил вмешаться.
— Не стоит, Мэри,— как можно спокойнее сказал он. — Если вы убьете этого человека, вам придется отправиться в Ньюгейт, а быть может и на виселицу. Кто тогда позаботится о Кее?
Его расчет оправдался. При упоминании ребенка, девушка как будто пришла в себя и слегка опустила нож, но не убрала его совсем. Легкого взмаха бритвенно-острого ланцета было достаточно, чтобы Джерри простился со своей никчемной жизнью. Мэри оглянулась на беззаботно дремлющего малыша, потом перевела взгляд на Берта. Губы ее задрожали, а глаза наполнились слезами. Впрочем, она быстро овладела собой.
— Убирайся из моего дома, Джерри! — прошипела она. — И клянусь, если ты посмеешь вернуться, я выпущу тебе кишки.
Джерри не заставил себя упрашивать. Бочком, стараясь не поворачиваться к хозяйке дома спиной, он прошмыгнул к двери. Здесь он на мгновение задержался. Глаза негодяя сузились, превратившись в две злобные щелки. Он приоткрыл было рот, намереваясь что-то сказать, но наткнувшись на твердый взгляд Мэри, промолчал, и дверь захлопнулась за его спиной.
Мэри выронила ланцет и заплакала.
***
Служанка принесла стакан холодного молока и миндальное печенье в хрустальной вазочке прямо в кабинет писателя. Не в ту комнатушку шале, где Диккенс писал в летнее время, а в самый настоящий рабочий кабинет в усадьбе, обшитый дубовыми панелями, уставленный книжными шкафами со стеклянными дверцами, выстеленный огромным турецким ковром. В углах кабинета стояли громадные кованые подсвечники на три десятка свечей каждый, а посредине располагался монументальный дубовый стол, за которым были созданы последние романы писателя. Кабинет этот — святая святых Гэдсхилл-Плэйс, куда было запрещено входить домочадцам, где Диккенс принимал лишь самых важных и дорогих гостей и где он мог побыть наедине с собой.
Стоит ли говорить, что Берти был здесь впервые. Он утопал в мягком кожаном кресле и не знал, куда девать глаза. Мистер Диккенс сидел в точно таком же кресле, напротив — для этого ему пришлось выдвинуть его из-за стола.
Когда служанка удалилась, Диккенс с улыбкой предложил мальчику угощения. Берти не пошевелился. Он гадал, как будут развиваться события теперь.
О том, что Ретивый — любимый жеребец Диккенса в Честере знали все, как и о взрывном характере писателя. Поэтому Берти ожидал вовсе не угощения, а криков с угрозами, а в ближайшей перспективе и порки. После такого кунштюка пощады не жди, это тебе не пропавший кролик.
Но Чарльз Диккенс, хотя и выглядел расстроенным, признаков раздражения не выказывал. Он неторопливо раскурил трубку, поглядывая искоса на неподвижно сидящего в кресле злоумышленника.
— Как ты себя чувствуешь, малыш? — спросил он.
— Хорошо, мистер Диккенс,— вежливо соврал Берти.
— Голова не болит?
— Нет, мистер Диккенс.
Писатель попыхтел трубкой и так запрокинул голову, выпуская дым, что в лицо Берти уставилась его седая борода. При этом глаза Диккенса продолжали внимательно смотреть за мальчиком. В молчании прошла минута, затем другая. Берти заерзал, ощущая нарастающую неловкость. Но хозяину кабинета, похоже, было все равно. Он продолжал курить, не спуская с мальчика глаз. Берти гадал, послали ли уже за родителями и представлял, какой переполох поднимется, когда сюда прибудут перепуганные мама с папой.
— Ты читал мои книги, малыш? — спросил внезапно Диккенс.
Берти вздрогнул, от неожиданности, но внезапно почувствовал и облегчение от того, что разговор сдвинулся с мертвой точки.
— Да, мистер Диккенс.
Писатель кивнул с довольным видом.
— Что же ты читал?
— «Посмертные записки Пиквикского клуба», сэр.
— Тебе понравилось?
— Очень, сэр.
Берти не понимал, куда клонит писатель, но рад был говорить о чем угодно, лишь бы не о страшном происшествии в конюшне. Между тем, Диккенс широко улыбнулся, как будто похвала маленького читателя действительно много значила для него.
— Знаешь, какой эпизод мой самый любимый в «Пиквике»?
— Какой, сэр?
— В котором пиквикисты добирались в Дингли Делл и по дороге Уинкль упустил поводья коня и тот убежал от них в Рочестер. А вторая лошадь... — Диккенс засмеялся и, вскочив с кресла, подошел к шкафу с книгами. — Я сейчас найду этот отрывок.
Не переставая посмеиваться в бороду, писатель достал с полки толстый том и быстро пролистал до нужного места.
— Вот: «...Изорванные костюмы, исцарапанные лица, запыленные ботинки, измученный вид и в довершение всего лошадь. О, как проклинал мистер Пиквик эту лошадь! Время от времени он бросал на благородное животное взгляды, горящие ненавистью и жаждой мести; не раз принимался высчитывать, каковы будут издержки, если он перережет ей горло, и им овладевало с удесятеренной силой искушение убить ее...»
Произнося эти слова, Диккенс лишь делал вид, что читает. На самом деле он хорошо помнил этот отрывок, и одно взгляда было достаточно, чтобы полностью восстановить его в памяти. Поэтому, вместо того чтобы смотреть в книгу, писатель пристально вглядывался в лицо маленького гостя, внимательно наблюдая за движениями его души. И расчет Диккенса оправдался!
На короткое мгновение лицо мальчишки исказила злорадная гримаса. И хотя в следующий миг на нем отразилось замешательство, а затем испуг, писатель все же успел уловить эту странную метаморфозу. Мальчик-из-темноты не остался равнодушен к цитате и вынырнул из своего убежища, на секунду оттеснив Берти.
Диккенс закрыл книгу и поставил ее назад на полку.
— Ты хотел отомстить Ретивому? — спросил он спокойно.
— Нет, мистер Диккенс! — горячо воскликнул Берти, прекрасно понимания, что ему не поверят. — Я люблю лошадей. И на Ретивого совсем не обижаюсь! Я бы ни за что не стал ему вредить.
Он говорил так искренне и отчаянно, что Диккенс, сам неплохой актер и заядлый театрал, усомнился. Была ли эта ухмылка, не ошибся ли он, не померещилось ли? Нет! Он видел своими глазами! А может, мальчик безумен и сам не помнит, что натворил? Травма могла сказаться на его душевном здоровье.
Писатель прошелся по комнате туда и обратно. Он был уже немолод и в жизни видел немало. Несмотря на невероятное честолюбие, подчас переходящее в откровенную гордыню, Диккенс по праву считался лучшим писателем своей эпохи. Его писательский талант пророс из уникального умения наблюдать за людьми, подмечать то, чего не видят остальные и превращать это в книги. Характеры для своих персонажей он черпал отовсюду и был рад каждому необычному, странному и даже пугающему человеку, встреченному им на своем пути.