Покемонов день

А из окна второго этажа на нее смотрел Леша. Там был офис его компании. Не «его компании», а компании, в которой он работал. Торговое оборудование. Широкие возможности для вашего бизнеса.

Заметил он ее, конечно, потому, что каждое утро, приходя на работу и ожидая, пока загрузится компьютер, смотрел в окно на вертлявые спины толстячков-голубей, завтракающих внизу на ступеньках. Лора тоже смотрела на голубей.

Они познакомились.

– Я вчера кормил их конфетами. Знаешь, голуби совершенно не умеют есть конфеты. Выпачкиваются до самых ресниц.

– Какими еще конфетами?

– Разными. «Раковые шейки», «мятные», «птичье молоко». В гастрономе вон купил.

– Что-то не вижу я у них ресниц.

– А я тоже не вижу. Они у них мелкие. Как пушок на персике.

– Кормил, значит, конфетами?

– Ну да, из гастронома. Они сладкоежки, оказывается.

– Это оригинально – начинать с вранья. Этим обычно заканчивают.

– Ну да.

– Продолжай.

– Голуби – куры небесные. Городские, по крайней мере. А почтовые вообще существуют только в фильмах Би-би-си. Вот, посмотри, они толстые и неповоротливые. Когда они летят, отдуваются шумно как толстяки на лестнице: уф, далеко еще? А почему-то их называют птицей мира.

– Слушай, я вообще-то уже встречаюсь с парнем. Так себе, правда, парень. И толстенький. Тоже отдувается, когда меня провожает.

– Тоже голубь?

– Голубь, да. А ты что за птица?

– Я орнитолог.

– Вот как. И давно?

– Так, не очень. Но тут ведь стаж не главное, правда? Важно, чтобы, когда с птицами водишься, повадки их не перенимать.

– Что тебе сказать… Я и сама на орнитолога учусь. По-другому немного называется – слышал, может быть: «пси-холог», – но суть та же. У меня здесь сегодня последнее занятие, в корпусе мехмата, там, в переулке. Сдам вот зачет и больше сюда не приду.

– Запиши мой номер.

– Нет, потеряю. Ты мой запиши. Только чур больше не врать. Орнитологи не врут.

Так у них и повелось, у Лоры с Лешей. Частенько, встречаясь по вечерам, они рассказывали друг другу смешные истории из жизни птиц. Им было весело вместе. Было весело играть в орнитологов, подсматривающих за птичьим базаром.

– Он ведь натуральный павлин, – говорила Лора, – голова с чайную ложку, чтобы хвост не загораживала. Изображает из себя орла. И повадки, и взгляд хищный. А потом вдруг – раз, забылся – и распустил хвост на полкомнаты.

– Что, при всех? – давя улыбку, ужасался Леша.

– А то. Распустился хвост, как салют, впору зажмуриться.

– Да, забавные они. Ляс одним пингвином был знаком. Эти любят из себя китов изображать. Они же себя китами мыслят, пингвины-то. Ты что, не знала?

– Нет.

– Нууу! Киты, блин, короли океана. Не хотят быть птицами, хоть ты кол на голове теши. Обижаются, когда им напоминают. Так вот, знакомый мой пингвин как-то пошел в зоологический музей. Культурно отдохнуть.

– И что?

– Как что? Там же скелет кита. Настоящего. Пингвин встал мечтательно перед скелетом, а сзади экскурсия. «Вот, – говорит экскурсовод, – дети, глядя на этого пингвина, вы можете оценить, какое огромное животное кит». Пингвин разнервничался, стал кричать, что он им не линейка, чтобы им тут измеряли все подряд, потребовал книгу жалоб.

Им было хорошо вместе, Лоре и Леше. Они, бывало, спрашивали об этом друг у друга: «Тебе хорошо со мной?» – «Да». Но каждый понимал этот ответ по-своему. Леше казалось, что они и впрямь как орнитологи на птичьем остове. Ходят спокойно вдоль гнезд, тихо постукивают неведомыми для гагар предметами возле палатки, разводят огонь и едят из нежно дымящихся мисок, утопив зрачки в горизонт. Они здесь боги. Среди выбеленных пометом валунов, среди пуха, день и ночь перекатываемого ветром, будто где-то за зубчатыми скалами кто-то постоянно меняет наволочки – безмятежные, занятые своим делом боги. Птицы посматривают на них как на скучных странноватых гостей, никого не поедающих, никому не годных в пищу. Им, гагарам, недоступно, что именно эти странноватые гости распоряжаются здесь их, гагарьей, вечностью. Как запечатлеют их боги-орнитологи на кинокамеры, такой каждая из них и предстанет пред внимательные очи вечности. Такой и сохранится – после того, как растерзает студеный северный прибой рухнувшую под утес тушку, после того даже, как смолкнет последний гагарий крик над океаном.

Вдвоем, думал Леша, гораздо занятней играть в эту игру. А Лора думала о своем.

Однажды, когда Леша был у Лоры, и Лора мирно сопела, отвернувшись к стене, в открытое окно влетела птица. Леша встал и увидел, что это почтовый голубь, поджарый и легкий, а к лапке синей изолентой прикручен маленький бумажный конвертик. Все-таки они существуют, почтовые, – успел подумать Леша. Он оглянулся – Лоры в постели не оказалось. Леша выглянул в окно и увидел, что Лора превратилась в огромную страшную птицу – стоит посреди улицы, между сморщенных пальцев с блестящими черными когтями вопят сигнализациями, мигают фарами помятые и опрокинутые машины, припаркованные здесь на ночь. Она дернула головой, нацеливая на него свой крепкий клюв…

Утром все было нормально. Они встали, умылись, позавтракали. Кто-то выскочил первым, кто-то задержался, чтобы вымыть посуду. Вечером они снова встретились и рассказывали друг другу истории про птиц. И спрашивали друг у друга: «Тебе хорошо со мной?».

Люди с си м-карты

Медсестра сказала, что можно понемногу открывать глаза.

Ничего страшного, сказала она, небольшая контузия, на зрении не отразится. И я начал понемногу открывать. Сначала свет прокалывал их насквозь. Потом я стал видеть. Первое, что я разглядел по-настоящему, была процарапанная в побелке над унитазом порнографическая баба. С незаконченными руками и ногами, с овалом вместо лица, но с тщательно прорисованной прической. Чей-то отчаянный протест против болезни и бессилия: поправлюсь, выйду отсюда, а пока рисую вот этот сисястый бесстыжий тотем.

На первый раз этого хватило – я зажмурился и на ощупь вернулся в палату. Здесь пахло краской, как во всем отделении. Но я знал, что это единственная палата, в которой не делали ремонт. Медсестра сказала.

– Будешь один тут, персональный тебе номер. Палата без ремонта, но хорошая.

Палата была хорошая. Я был один. Снова один в палате – как в то первое утро после аварии. Закрывал глаза, и только соскальзывал в дремоту, как меня раз за разом выбрасывало обратно, на ледяной бетонный пол, в кошмар, спиной к столбу.

Сжимал в пальцах сим-карту, она была такая тоненькая и маленькая – упадет, скользнет под кровать, затеряется. Не полезу за ней. Назавтра суетливая чавкающая тряпка уборщицы слижет ее и сплюнет в ведро. Прощайте, семи – и двенадцатизначные люди с сим-карты, многие из вас сгинули навсегда. Стерты безжалостной тряпкой уборщицы. И я для вас – стерт.

Когда-то зачем-то я кому-то понадоблюсь, кто-то где-то нажмет кнопку «Алексей Паршин» на своем телефоне – но в ответ услышит строгую электронную женщину: «Его больше нет, он выкинул свою сим-карту. Сволочь. Не пытайтесь позвонить ему попозже. Не рекомендую. Забудьте. Все, нет его». Электронные телефонные женщины – они такие, они всегда жестоки к нам, у них для нас только самые неприятные сообщения: недоступен, отключен, заблокирован.

Лишь на самом деле нужные люди вернутся из небытия, разыщут, скажут, что я зря так поступил, это же глупо. Запишут мой новый номер. Или я сам их разыщу. Они нужны мне. Интересно, кому я поспешил бы продиктовать свой новый номер? Кто мне нужен? Лора… Но можно ведь начать новую жизнь. Так ведь делают. С чистого листа – с новой сим-карты. Без Лоры. Перееду на другую квартиру. Через несколько лет столкнемся в городе. Она спросит, куда я пропал. Я скажу, что выбросил сим-карту. «Выбросил? Зачем?» «Ну как же… Начать новую жизнь». «А, понятно. Сволочь ты». Я проживу без Лоры. Возможно, мне даже будет лучше без Лоры, ведь я не хочу на ней жениться. Мария? Да – Мария. Такое чувство, будто мы тогда недоговорили – а договорить обязательно нужно. Да, я позвоню ей и расскажу, как алчная тряпка сожрала всех моих семи – и двенадцатизначных людей. А мне было не жаль их ничуть. Мария меня отругает шутливо, обвинит в предательстве ее сексуальных интересов. Она смешная. Еще, наверное, мне понадобится тот замредактора из журнала «Неприкасаемый», Валера. Валера иногда дает мне заработать, подбрасывает темы для статеек, когда его журналисты не успевают. Про поэта-наркомана. Про многодетных глухонемых. Интересные подбрасывает темы. Где только выкапывает? Для него весь наш миллионный город-муравейник – его территория. Ему все нужны. Чтобы перебирать их, отыскивать поэтов-наркоманов и многодетных глухонемых. Миллион записей на сим-карте.