В списках спасенных нет

Блинов принял горячее участие в поисках семьи Полковского. Он связался с катерами, сообщил их местонахождение и снабдил Полковского пропусками.

Андрей бежал по улицам и не чувствовал хлещущего холодного дождя. Он не помнил, как очутился в военном порту, как отвечал краснофлотцу, который по телефону вызывал кого-то, как потом перед ним вырос огромного роста старшина и что-то спросил. В ответ Полковский лишь показал пропуск.

— Идемте, — услышал он и пошел за старшиной на причал.

Его проводили на сторожевой катер № 356 и впустили в маленькую тесную каюту с одной койкой.

Молодой лейтенант пригласил сесть на единственный стул.

— В списках есть? — спросил Полковский и пальцем показал на стол.

Лейтенант взглянул на его округлые, как у помешанного, глаза, мокрое лицо, расстегнутый плащ, с которого капала на пол вода, — и сразу понял, в чем дело.

Он сочувственно спросил фамилию и, вынув из ящика стола бумагу, стал водить по ней пальцем.

— Нет, в списках спасенных нет, — едва слышно сказал лейтенант, не решаясь поднять голову.

Андрей неподвижно стоял, потом качнул головой:

— Нет, вы не знаете.

— Пожалуйста, посмотрите сами.

Полковский выхватил список из рук лейтенанта и пробежал его глазами с начала до конца, потом с конца к началу и медленно вернул. Глаза его сделались неподвижными и были устремлены куда-то в угол. Лейтенант встал и тоже молчал, искоса наблюдая за Полковским. Андрей вдруг словно очнулся и сказал, ткнув пальцем в бумагу.

— А Володя где? Штурман?

— И его нет, — пробежав список, ответил лейтенант.

Согнувшись, Андрей вышел из каюты.

К вечеру Полковский успел побывать на всех судах, участвовавших в спасении пассажиров «Авроры», и всюду получил один ответ:

— В списках спасенных нет.

Потом он объездил больницы, госпитали, морги. Запах хлороформа и карболки в палатах, стонущие дети и женщины на больничных койках, врачи в белых халатах, снова списки, сочувственные взгляды, соболезнующие вздохи сестер, коридоры, приемные покои, утешительные разглагольствования болтливого врача, потом холод и тусклый свет морга, изуродованные и неузнаваемые тела, безучастное лицо смотрителя морга, сопровождавшего Полковского, — все это прошло перед ним, как в кошмарном сне.

Надежда покинула его. Он, промокший до нитки, бесцельно ходил по улицам. В голове его билась только одна мысль: «В списках спасенных нет». Висок, пульсируя, отбивал такт: «В спис-ках спасен-ных нет, в спи-сках… спа-сен… ных нет»…

Потом он почувствовал запахи гнилой рыбы и водорослей, выброшенных прибоем на берег, и осмотрелся. Он находился на окраине города, в рыбацком поселке.

В двенадцатом часу ночи он, наконец, добрел до гостиницы. Швейцар открыл дверь и, пропуская его, посторонился, укоризненно покачал головой, подумав, что Полковский сильно пьян. Андрей, не замечая ни укоризненных взглядов, ни дремлющих в кресле людей, оставшихся без номеров, прошел через вестибюль, поднялся по лестнице, открыл дверь, зажег свет, обеими руками снял фуражку и положил ее на стол, опрокинув при этом бутылку с вином. Вино с бульканьем вытекало, заливая торт, груши, икру, стол.

Полковский подошел к окну и припал лбом к холодному стеклу, по которому слезился дождь.

Улица была совсем темная, нигде ни души. В такую погоду на даче в Аркадии топили печь и Вера пекла пышки. Володя поедал их с потешной жадностью, а Петр Акимович улыбался и говорил:

— Замечательные, Вера Ивановна.

— Лучшая похвала — уничтожать их, — отвечал Володя, обжигаясь.

Иринка дула на румяную пышку и пальцем трогала: остыла ли. Витя держал пышку обеими руками, ел горячую, и у него выступали слезы. Дети долго не спали, им нравилась мамина возня. Потом Вера садилась за стол, пили чай, и Полковский начинал читать лоцию. Няня Даша бесшумно меняла стаканы, и от нее пахло сдобой и ванилью. Никто не замечал дождя. Иногда Вера спрашивала:

— Ты не устал, Андрюша?..

Полковский вдруг ощутил весь ужас случившегося и плюхнулся в кресло, ради Веры обтянутое простыней.

Больше Вера не подойдет к нему легкой походкой, стуча каблучками, и с беспокойством, заглядывая в глаза, не спросит: «Андрюша, что с тобой?» Никто не скажет с тревогой: «Андрюша, родной, ты, кажется, нездоров?» Он больше никогда не услышит ее голоса…

Нет, этого не может быть! Ведь стол, дом, улица — все на месте. Неужели Иринка больше не вздернет носик и, придумывая заказ, не скажет: «Папочка, привези феску — все скажут, что я турецкая»?

А Витя? Где он со своим «зверинцем»?.. Милая няня Даша…

Андрей задыхался. Он вскакивал с кресла. Метался по комнате, потом снова садился и сжимал горячую голову руками.

А Володя?.. Хороший, родной… Почему же он не уберег их? Он ведь любил их. Он всегда говорил — «Верочка», и Андрей чувствовал, что он любил ее как родной брат. Володя! Где же он сам?..

Острая боль потери, протест и смятение мало-помалу переходили в тяжелую, давящую, тупую боль в груди. Он вновь и вновь переживал свое знакомство с Верой, ее любовь, их общие радости и не мог поверить, что Веры больше нет, что всему этому пришел конец.

Потом мысли спутались; ему показалось, что стены комнаты раздвигаются, как в детстве, когда он был тяжело болен. Свет меркнет, а стены все раздвигаются — и комната становится беспредельно большой, пустой, темной; и он один в ней, маленький, беспомощный. От бесконечного пространства у него кружится голова и как в детстве, падает на плечо. Острая, захватывающая боль в боку возвращает комнате ее обычные размеры, и она наполняется желтым и зеленоватым светом… А Веры нет… И почему-то воздух пахнет вином… В груди жарко, во рту пересохло…

Утром горничная Наташа приняла дежурство. Часов до десяти она меняла белье, провожала клиентов, сновала из одного конца коридора в другой. В двенадцатом часу она взяла швабру и собралась делать уборку в номерах. Пробегая мимо восемнадцатого номера, она увидела электрический свет, выбивающийся из-под двери. Наташа сердито поджала губы и процедила:

— Ах, уж этот женатенький! Ночи мало, — и решительно постучала.

Ей никто не ответил. Она осторожно приоткрыла дверь, просунула голову, спросила: «Можно?» В комнате горел свет, а в щель между шторой и окном пробивался яркий луч солнца. В кресле, свалившись набок, в плаще, сидел Андрей с поседевшей головой. У ног его образовалась красная лужа. Наташа вскрикнула и убежала.

Через несколько минут она вернулась с директором гостиницы. Директор, обходя лужу, подошел к Полковскому и осторожно притронулся к руке Андрея. Она была горячая. Лицо его было красным и дышало жаром. Директор потянул ноздрями воздух, нагнулся, тронул пальцем лужу и поднес палец к очкам.

— Это вино, а не кровь.

А еще через двадцать минут выяснилось, что у Полковского крупозное воспаление легких и температура сорок и восемь десятых градуса.

24

По распоряжению штаба Полковского устроили в лучшем госпитале города, расположенном в тенистом саду. У постели его постоянно дежурила сестра.

Полковский был тяжело болен: четвертый день температура не падала ниже сорока с половиной, и он часто бредил.

Солнце пробивалось сквозь листву и марлевые занавески комнаты, в которой лежал Полковский, падало на ярко окрашенный пол, а закатываясь — на кровать. Андрей спал тяжело дыша, в груди у него что-то хрипело. Изредка он вдруг садился с безумным блеском в глазах и выкрикивал:

— Где Птаха? — И в изнеможении падал на подушки.

Иногда он злился и кричал:

— Барс, на место! Володя, не дразни его!

Как-то сестра наклонилась к нему, чтобы смочить сухие губы. Полковский открыл глаза и бессмысленно посмотрел на нее, потом глаза его заблестели и он засмеялся:

— А, господин Тэпке, ви очень феликодушный! Я вас ненавижу! — и, приподнявшись с подушек, он протянул пальцы к ее горлу.

На пятый день Полковский так ослаб, что был не в силах садиться и громко бредить. Он говорил шепотом и все звал Веру и детей.