В перерывах суеты

— Сволочь! А мы, все твои друзья?!

— А вот об этом мы и поговорим. С каждым в отдельности. С тобой речь только о том, как ты мог так опустить акции «Бегемота» в первые же два дня? Если это не предательство, то что? Стало некого бояться?

— Но я...

— Заткнись! Последние годы, понимая это или не понимая — значения не имеет, ты все время пытался от меня уйти. Ты не пришел и не сказал мне честно — я устал. Хочу попробовать сам. Все сам. Нет, ты готовил запасной аэродром, страховался своей страховой компанией. Извини за каламбур. Ты хотел, знаю, хотел продать свой пакет Полковникову. И рано или поздно жадность взяла бы верх над трусостью...

— Что ты несешь?! Я же любил тебя...

— И ненавидел! Потому что всем был мне обязан. Я это в вину тебе не ставил. А вот ты сам этого пережить не мог. И ненавидел меня за то, что понимал...

— Прекрати! Я не продал акции Полковникову не из трусости, а потому что..

— Почему? Ну скажи почему?

— Из чувства порядочности!

— Ой! Не делайте мне смешно! Это из чувства порядочности ты через пять минут после моей смерти дал команду на падение стоимости акций? Хотел заработать три копейки ценой того, что моя семья потеряла восемь миллиардов? Все, хватит! Я не держу на тебя зла, но больше мы с тобой вместе не работаем! Ты — уходишь.

— Но как ты собираешься...

— Очень просто! Сегодня в программе «Время» я публично извинюсь за дурацкий розыгрыш и все. Объявлю о компенсации потерь инвесторов, в том числе и за твой счет, конечно... С инвесторами, особенно американскими, шутки теперь плохи. Меня простят. МЕНЯ — простят. А вот я — не всех. Далеко не всех.

— Но это же дикий скандал!

— Конечно, но я объясню широкой публике, что делал все ради повышения транспарентности, перевожу для тебя — прозрачности — компании и борьбы с недобросовестными менеджерами, использующими инсайдерскую информацию в целях наживы. Такими, как ты, Мишаня! Кроме того, ты, дружок, как всегда, на главное внимания не обратил. Венка от Президента не было. Их я предупредил. Значит, Президент не оказался в дурацком положении. А у нас в стране только с ним нельзя шутить и только его нельзя разыгрывать. Без его благоволения, как ты догадываешься, никто посадить меня не может. Кроме того, это на Западе за такие шутки с рынком идут на нары, а у нас... Поверь, все будут заискивающе подхихикивать и поздравлять, восхищаясь чувством юмора и элегантностью проделанной работы.

— Ну ты...

— А, как ты понимаешь, для меня и для «Бегемота» в целом, лучшей рекламы...

— Так ты о деньгах думаешь?

— А что мне остается делать? О бабах у нас думаешь ты! Кстати, о деньгах. Ты, дружок, взял у нашего Инвестбанка в кредит пятьдесят миллионов акций под залог своих активов, продал их в среднем процентов на пятнадцать ниже реальной стоимости и собираешься погасить долг через неделю, когда твоими усилиями акции упадут в цене в три раза. Только вот какая незадачка получается... Скупил акции, как ты уже понял, я. Завтра утром будет объявлено о моей встрече с Президентом и его поддержке борьбы с недобросовестным использованием инсайда на фондовом рынке и принципиальном одобрении продажи двадцати пяти процентов акций «Бегемота» американским инвесторам. Акции «Бегемота» пойдут как горячие пирожки, их стоимость может даже удвоиться, и я купленные у тебя акции продам миллиарда за полтора-два. Так что, как видишь, расходы на эту постановку окупятся, по моим расчетам, стократно, даже с учетом компенсаций инвесторам. Получается даже больше, чем стократно. А ты, Мишенька, в заднице, кредит ты не погасишь — всех твоих активов на это не хватит. Акции тебе сейчас никто не продаст. Да, забыл. Тебе нужно было еще двести миллионов на твою «страхушку»? Увы, теперь она уже не твоя. У тебя вообще больше нет ничего своего.

Появление Романа Беленького назавтра утром в офисе, разумеется, вызвало шок. Все, кто смог пробиться к нему в кабинет или дозвониться по телефону, подобострастно заверяли, что они так счастливы, так счастливы, ну просто невероятно счастливы! Для прессы Роман был недоступен. Праздник удался.

Единственный, кто немного подпортил настроение, так это его секретарша. Они работали вместе уже семь лет. Катя в конце дня зашла в кабинет, когда там никого, кроме Романа, не было, положила на стол папку «На подпись» и неожиданно со всего маху влепила Роману пощечину. Повернулась и вышла из кабинета. Роман заглянул в папку — там лежало заявление об уходе.

Письмо олигарха

Драматург распечатал текст, прочел и ничего править не стал. Уже давно он понял, что редактирование им написанного только портит стиль. Ошибки же исправлять — раньше было работой корректоров, а теперь это успешно делал компьютер. Задумался. Вроде все правильно. Достаточно и убедительно, и нежно. При том объеме информации, которым он располагал, больших аргументов было не найти.

Но какое-то странное ощущение не покидало его. Он давно привык быть богатым. Отвыкать от этого состояния финансового покоя не хотелось, однако пришлось. И вот... Теперь даже работа «литературного негра» была в радость. С материальной точки зрения...

Его пьесы долгие годы шли по всей стране. Постановочные тихими тоненькими ручейками стекались в то, что сейчас стало модно называть «финансовый поток». Все блага — «Волга», Переделкино, паек и прочая атрибутика обласканного советской властью драматурга — доставались легко и без видимых подлостей с его стороны. Потом несколько лет не писалось совсем. Странно, так ждал свободы самовыражения, а пришла она, и выяснилось, что выражать, свободно или намеками, нечего. Ну не поглупел же он, в конце-то концов! Просто перестал понимать, что происходит. Кто с кем и за что борется? А главное, ради чего?!

Этот заказ, заказ написать письмо олигарха его любовнице, вначале показался просто оскорбительным. Но негодование быстро угасло. А, собственно говоря, почему нет? Ему уже давно ничего не заказывали. Заказ, в принципе, вещь приятная. Значит, он для чего-то нужен. Кому-то. Да и лишние сто тысяч рублей, в его-то положении, никак лишними не будут. Он всегда любил выражение, забыв, правда, чье: «Денег должно быть столько, чтобы о них не думать». А последние годы он думал о них постоянно. Молодая жена, обладая скромными потребностями и фантастическим умением, обнаружившимся в последний год, покупать себе прекрасные дорогие вещи за абсолютный бесценок, разумеется, во многом снижала его «градус неполноценности», но... Если благодаря тому, что они бывали близки по два-три раза в неделю, он, несмотря на свой возраст, еще мог вполне чувствовать себя мужчиной «хоть куда», то невозможность сводить ее в дорогой модный ресторан, а таковые открывались в Москве, как назло, ежемесячно, его бесила. Хорошо еще, что в театры его приглашали всегда бесплатно...

Нет, все-таки написать письмо он согласился не из-за денег. Ему показалась, чисто по-человечески, интересной сама ситуация. Очень противоречивым показался и Олигарх. Любит женщину, заботится о своих сотрудниках. Если, конечно, это любовь. И если это забота.

Дорогая, любимая моя!

Ты знаешь, что писать тебе это письмо мне трудно. Ты, может, даже удивишься тому факту, что я смог его написать. Но сказать тебе все это словами выше моих сил. Ты меня перебиваешь, не хочешь слушать и никак не даешь сказать тебе главное.

Прежде всего, о том, что ты для меня значишь. Пойми, когда у тебя ничего нет, то и малость может показаться чем-то важным. Но когда у тебя есть многое, то лишь что-то чрезвычайно ценное вызывает твое желание им обладать. А в моем случае? У меня есть все. Я не хвастаюсь, но, пойми, я действительно один из самых богатых людей планеты. Хорошо — преувеличение. Я вхожу в пятерку самых богатых людей России. Я не лезу в политику, как Березовский и Гусинский, и потому мне ничто не угрожает. Я не заполнил своими людьми администрацию и правительство чрезмерно, поэтому и смена власти мне не страшна. Мои люди, которых я кормлю, есть везде, но они на вторых и лишь иногда на первых ролях. Я отстроился так, что могу уверенно сказать: я самый стабильный человек в этой не очень стабильной стране. У меня есть все. Кроме тебя. Понимаешь теперь, что ты для меня значишь? Какова ценность для человека того, чего он вожделеет, имея уже все?!