Иное царство

Она сразу же перестала смеяться и рассердилась.

— Ты что, глухой? Не слышал, о чем я тебе говорила? Это невозможно, Майкл.

— Все равно, — упрямо сказал он.

— Ты боишься. Я чую твой страх.

Теперь настала его очередь промолчать.

— Какой демон у тебя за плечом подстрекает тебя? И сюда ты отправился со мной только ради нее?

— Нет, Котт, конечно, нет, — он не стал говорить ей, что отчасти подстрекнула его она, посулив средневековую страну чудес, которая оказалась этим суровым беспощадным миром.

Не сговариваясь, они пошли дальше, взметывая прошлогодние опавшие листья, будто гуляли по парку. Они направились вверх по откосу южной стороны долины и по безмолвному согласию остановились только, когда добрались до верха и между деревьями увидели густые заросли внизу, среди которых кое-где поблескивала река, и почти вертикальные столбы дыма над верхушками деревьев, скрывавших их лагерь.

Майкл споткнулся обо что-то, погребенное под листьями и землей. Он нагнулся из любопытства и извлек человеческую бедренную кость с остатками хрящей и мышц. Полный отвращения он отшвырнул ее. Смерть и тление повсюду. Насильственная смерть — один конец кости был обломан. Он пнул ее ногой, чтобы она отлетела подальше. Котт уставилась на него, потом вошла в свою лесную ипостась и начала, принюхиваясь, бродить по зарослям у начала склона.

— Котт, пошли! Пора возвращаться.

— Погоди!

Она пролагала себе дорогу через кучи хвороста, перевитые высохшими плетями плюща. Он нагнал ее.

— В чем дело?

— Я что-то чую.

И тут он тоже уловил легкий смрад в весеннем воздухе. Вонь разложения, застарелая, но заметная.

Они выбрались на полянку, где земля была почти голой, а ветви над головой сплетались в такие плотные арки, что солнечный свет почти не пробивался сквозь них, и они с Котт заморгали, пока их глаза привыкали к внезапному сумраку.

Старый, очень старый дуб — такой старый, что от него остался только обломок ствола, оболочка с черной гнилью внутри, но крепкая, как коренной зуб. Он казался косматым от плюща-душителя и был окружен кустами шиповника. У его корней покачивались широкие обвислые листья дурмана, словно встревоженные их вторжением. Смрад гнили и разложения был здесь таким сильным, что Майкл уткнул нос в рукав, но Котт словно бы неприятных ощущений не испытывала.

На земле валялись кости. Одни блестели белизной, другие были зеленовато-серыми от остатков мышечных волокон. Из-под спутанных черных волос им ухмылялся череп, а рядом костлявая пасть казалась огромным окаменелым пауком. Длинные кости были расколоты, чтобы добраться до костного мозга, а между ними валялись позвонки, точно причудливые камни. Полянка выглядела не то вандальски разрытым кладбищем, не то местом людоедского пиршества.

— Майкл, сюда.

Следом за Котт он углубился в заросли папоротника. Из них поднималось более высокое дерево — бук, на ветках которого кое-где сохранились перезимовавшие медного цвета листья. Тут было еще темнее. Деревья обступали их стеной, смыкались над ними мрачными сводами. Тишина и сумрак были как в церкви.

На широком комле дуба был распят человек.

В его запястья и лодыжки были вбиты темные колышки из какого-то твердого дерева. Живот зиял раной, а внутри нее чернело что-то вроде ягод ежевики. От него воняло, но не очень сильно, так как погода оставалась прохладной, а он, решил Майкл, провисел тут меньше недели. Лицо у него еще выглядело человеческим, хотя вороны выклевали глаза. Ожоги и порезы у локтей, колен и в паху говорили о пытках.

— Его они не съели, — пробормотал Майкл.

На земле рядом виднелось кострище. Судя по глубине золы, они терзали его долго.

Ветки терновника были согнуты в кольцо и нахлобучены ему на голову так, что шипы вонзились в кожу.

У Майкла по спине побежали мурашки. Он шагнул ближе. То, что он принял за язык, на самом деле оказалось деревяшкой, торчащей изо рта. Он осторожно дернул ее. Крест!

— Он был одним из братьев, — глухо сказала Котт. — Вот почему они не стали его есть. Боялись, а потому убили его так, как был убит его бог, — чтобы уничтожить его магию.

— Магия! — Майкл сердито фыркнул. В нем поднималась ярость. — Это твой чертов древесный народ? Меркади и все прочие?

Она покачала головой.

— Это плохое место, Майкл. Уйдем. Надо предупредить племя.

— О чем предупредить?

— О гримирч. О гоблинах. Возможно, они сейчас следят за нами.

Он выхватил Ульфберт из ножен. В смутном свете железо выглядело совсем черным.

— И пусть, погань проклятая.

— Не глупи! Если бы им был нужен ты, они схватили бы тебя ночью или когда ты был бы один. По отдельности они не сильны, но смертоносны, когда действуют скопом. Набросятся на тебя со всех сторон. Идем же!

— Погоди.

Он вытащил колышки, и труп упал на землю. Пригнуть руки к бокам было нелегко, а когда он почувствовал, как кожа сдирается у него под ладонью, к горлу подступила жгучая желчь. Он укрыл мертвеца листьями и хворостом, затем перевязал плющом две обгорелые палки и воткнул это подобие креста в землю. Странно, что подобная смерть священника так его возмутила, хотя, наблюдая, как другого священника поразила в горло стрела, он остался совершенно равнодушен. Быть может, дело было в уединенности этого места — он умирал совсем один, ведь кости пролежали тут уже долго. А быть может, причиной стал варварский способ убийства.

Все еще мальчик с фермы, подумал он с горькой улыбкой. Все еще не потерял способность ужасаться. Воздух был пронизан насилием не меньше, чем запахом разложения. Оно вызывало тошноту и питало его гнев. Кем был бедняга? Отшельником, искавшим озарения или миссионером, охотником за душами?

Они вышли из чащи и с облегчением вдохнули чистый холодный воздух долины. День склонялся к вечеру, и они торопливо пошли вниз по склону. Один раз Котт остановилась и прислушалась, наклонив голову набок. Но только ветер посвистывал в деревьях, и не шаги приминали листья, а начали падать первые тяжелые капли ливня, который продолжался до ночи.

Дождевая вода разливалась лужами, струилась с ветвей. В лагере женщины готовили укрытия, подвешивая шкуры к нижним сучьям, и невозмутимо следили за кострами, ожидая, когда вернутся мужчины. Воины, охранявшие лагерь, стояли, опершись на копья, а струйки дождя промывали канавки в их раскраске, каплями падали с носа. Младенец заливался плачем, пока мать не дала ему тощую грудь. Майкл и Котт молча сидели у своего костра, а мир вокруг одевали синие вечерние тени, и тяжелые тучи нависали над долиной совсем низко. Они предупредили старика Ире, оставшегося в лагере, что поблизости могут прятаться гримирч, и он обходил лагерь круг за кругом.

Лес в этот вечер выглядел зловещим, тени таили коварные угрозы. Майкл почувствовал, что племя вторглось туда, куда людям вход возбранялся. Только бы с охотниками ничего не случилось!

Гримирч. Они принадлежат к вирим, сказала ему Котт, — и не принадлежат. Их ветвь древесного народа давно отделилась от родичей и выбрала иной путь, темный путь. Люди Меркади были способны на свирепую жестокость, но равно могли терпеть или даже приветствовать присутствие чужака, человека, в зависимости от того, как он щекотал их воображение или давал пищу для размышлений. Они были капризны, разборчивы и столь же непредсказуемы, как погода, а гримирч были черным воплощением зла, немногим выше зверей. Вирим и гримирч давно стали врагами, не терпели друг друга, и ненависть между ними возгоралась тем сильнее, что они видели в своих врагах что-то, присущее им самим.

Для лисьих людей гоблины были просто легендой, одной из многих хранившихся в их памяти. О древесном народе они знали — те принадлежали к известной им части Дикого Леса. Но услышав от Майкла об этих новых невиданных чудовищах, которых затем описала Котт, старый Ире встревожился. Уж лучше рыцари, сказал он Майклу, чем опасности этого нового края, этой неведомой области Леса. Со времен Великого Странствования племена так далеко на юг не заходили, а тогда они двигались все вместе от гор на юге к северу, где леса были приветливее. Это было еще до того, как часть ушла и поселилась в деревнях, еще до рыцарей и братьев, до того, как были проложены Четыре Дороги.