Страница 16 из 58
Председателем Верховной следственной комиссии с почти неограниченными правами был назначен граф М. Н. Муравьев — тот самый, который жестоко подавил польское восстание 1863 года и самодовольно говорил о себе, что он не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают.
Только в середине апреля газеты сообщили первые сведения о террористе: «Дмитрий Владимирович Каракозов, уроженец села Жмакино Сердобского уезда Саратовской губернии, православный, русский, из дворян, вольнослушатель Московского университета».
Известие взволновало Ульянова. Он хорошо знал Каракозова. В пензенские годы Дмитрий, его двоюродный брат Николай Ишутин и сам Илья Николаевич жили вместе с Владимиром Ивановичем Захаровым в одном доме. Мучило опасение, но не за себя: даже если Каракозов и припомнит на допросах какие-нибудь подробности из разговоров, которые они вели несколько лет назад в Пензе, то к делу о покушении на царя они все же отношения не имеют. А вот Владимир Иванович может пострадать: он воспитатель Каракозова, к тому же в последние годы не раз встречался с ним.
Опасения за друга были не напрасными. В агентурных сообщениях и доносах, поступивших в Верховную следственную комиссию, имелись прямые указания на то, что истоки «преступных замыслов» Д. Каракозова и других активных членов революционной организации, руководимой Н. Ишутиным, берут свое начало в Пензе. Начальник пензенской жандармерии подтверждал: «Во время нахождения в Пензенской гимназии Каракозов был очень дружен с родственником своим Ишутиным, учившимся вместе с ним в гимназии и квартировавшим у учителя русской словесности Владимира Ивановича Захарова, человека в высшей степени вредного направления и имевшего большое влияние на воспитанников… О Захарове отзываются в Пензе не только как о человеке вредном, но и весьма опасном, по его направлению и искусному умению расположить к себе юношество, вложить в него вредное влияние, гибельное направление и распалять в молодых людях враждебные страсти».
Словом, против Захарова набиралось немало улик. Однако Дмитрий Каракозов отрицал, что совершил покушение под его влиянием, и утверждал, что знал Владимира Ивановича только как учителя литературы.
Фамилия Ильи Николаевича также была «на виду» у следователей. Член ишутинского кружка Странден, учившийся в свое время в пензенском Дворянском институте, был привлечен по каракозовскому делу и на вопрос следователя о его знакомых в Нижнем ответил: «Кроме родственников Васильева и бывших моих учителей, Ульянова и Ауновского, знакомых я там не имел». Не ускользнул от внимания жандармов нижегородский адрес Ульянова и в бумагах ишутинца Федосеева — тоже в свое время учившегося в Пензе. На требования объяснить причины записей некоторых фамилий Федосеев ответил: «По какому случаю и для чего записаны мною адреса Ульянова, Христофорова и Умнова, я припомнить не могу».
Илья Николаевич был внесен жандармами в список лиц, с которыми Захаров поддерживал дружеские отношения. Но никаких репрессий за этим не последовало. Каракозовский выстрел не сказался на личной судьбе Ильи Николаевича. Однако отзвуки этого выстрела в общественной жизни России, повторяем, были весьма значительными, он вызвал новое наступление реакции.
Летом 1866 года обер-прокурор святейшего Синода, известный реакционер Д. А. Толстой назначается министром народного просвещения. Обстановка в учебных заведениях России становится все мрачнее. Запрещающие циркуляры следуют один за другим. Уже в июне во многих гимназиях была повышена плата за обучение, чтобы уменьшить приток детей «недостаточных» родителей. Увольняются со службы учителя, признанные полицией неблагонадежными. Со страниц «Московских ведомостей» раздаются призывы пересмотреть учебные программы, сократить часы на преподавание естественных наук. Реакционеры требуют ограничить роль педагогических советов гимназий, изъять из ученических библиотек такие работы, как «Рефлексы головного мозга» И. М. Сеченова, «О происхождении видов» Ч. Дарвина, «Очерк происхождения и развития земного шара» Ж. Верна и другие «вредные» сочинения. О Белинском и Добролюбове и говорить нечего — и духу их не должно быть в гимназиях.
Были запрещены студенческие кружки, кассы взаимопомощи. В борьбе против «социализма и нигилизма» дошли до того, что запретили носить длинные волосы и синие очки — мужчинам, короткие волосы — женщинам. За повторное нарушение этого запрета полагалось наказание.
И в Нижнем безрадостные перемены. Уезжает в Казань старый товарищ Ауновский. Словесник Корсаков, входивший в группу передовых педагогов, предпочел сменить Нижний Новгород на Астрахань. Географ Мартынов против своей воли был переведен на должность преподавателя латыни. Некогда либеральные Овсянников и Шапошников значительно «поправели» в своих высказываниях и действиях.
Руководство Казанского учебного округа установило постоянный контроль за Нижегородской гимназией, ежегодно ревизовало ее деятельность, придирчиво исследовало все отчеты и протоколы педагогических советов.
Откровенное обсуждение вопросов обучения и воспитания теперь почти исключается. Главными становятся дебаты вокруг перечня взысканий, а также мер по усилению надзора за воспитанниками. Взыскания становятся строже — до ареста и заключения в карцер. Дело доходит до того, что учащимся даже не разрешают принимать участие в домашних любительских спектаклях. На педагогическом совете утверждается список благонадежных квартир, «желательных для учащихся, живущих вне семьи».
Наставники молодежи — тоже под пристальным наблюдением. Формы контроля — самые разнообразные. В 1867 году директор гимназии рекомендует внимательно изучать методы и приемы преподавателей. Слово «изучать» означает контролировать. Учителям предлагается письменно излагать содержание уроков, проводить «открытые уроки» с обязательным присутствием инспектора пли директора.
Эти предложения встречают сопротивление. Учителя не считают целесообразным проводить «урок ради урока», возражают против протоколирования занятий. Илья Николаевич тоже против этих нововведений. Самый приемлемый способ ознакомления с методами и приемами преподавания, считает он, — это взаимное посещение уроков. Он говорит:
— Я стою за этот способ потому, что признаю его ведущим прямо к цели.
В гимназии точные науки теперь лишь средство для «гимнастики ума», а не основа образования. Сокращаются часы на математику и физику. Илья Николаевич пытается отстоять свои позиции. В программу по физике для пятого класса он вводит значительный раздел по химии — науке, вообще не значившейся в гимназическом курсе. Подробную программу по математике и физике предлагает для седьмого класса.
Работа в классической гимназии доставляет ему все меньше и меньше удовлетворения. Слежка за учениками и учителями. Глумление над трудами Сеченова, Добролюбова, Дарвина. Сокращение программ по любимым предметам. Все это противоречит его педагогическим воззрениям, вызывает чувство горечи и возмущения.
А жизнь между тем идет своим чередом. Занятия в гимназии; поездки в уездные училища для инспекции и оказания помощи; участие в различных педагогических комиссиях. Это работа, отнимающая большую часть суток, работа нелегкая, нервная, утомляющая.
Но есть в сутках и светлые, радостные часы. Есть родной дом, где хозяйничает умница жена, есть горячо любимые дети, есть часы досуга за шахматами, выточенными собственноручно на токарном станке. Есть круг близких и сердечных людей.
Много лет спустя Анна Ильинична Ульянова напишет о жизни семьи в Нижнем Новгороде:
«Помню нашу казенную квартиру в коридоре здания гимназии из четырех в ряд идущих комнат, причем лучшей была наша детская; помню кабинет отца с физическими приборами, а также и то, что одной из любимых наших игрушек был магнит и натертая сукном палочка сургуча, на которую мы поднимали мелкие бумажки. Помню площадь перед зданием гимназии с бассейном посредине, с мелькающими над ним деревянными черпалками на длинных ручках и окружающими его бочками водовозов.