Страница 12 из 49
Петр вспоминал это не без удовольствия, когда прихотливая судьба привела его в Париж. После сражения под Ланцкороной и бегства французов дела конфедератов решительно покатились под откос, они терпели одно поражение за другим. Александр Васильевич принялся за них всерьез, и теперь ни о каких поблажках конфедераты мечтать даже не смели. Они захотели партизанской войны, они ее получили полной мерой.
Местность тут куда как способствовала ведению войны иррегулярной – холмы местами сменялись даже невысокими горами, повсюду во множестве текут реки и ручьи, часто с заболоченными берегами. Вообще болот вокруг Люблина, который Суворов избрал в качестве своего главного опорного пункта, было много, но лесов еще больше. Дороги были самые скверные, и пехота по ними не то что двигалась, ползла с превеликим трудом. Поэтому Суворов своей главной силой назначил отряды казачьи, которым рысить по бездорожью совсем не в диковину.
Землю здесь почти что не обрабатывали, хутора были редки и невелики, деревеньки также имели вид самый жалкий – убогие избенки, крытые гнилой соломой. Большинство городов не заслуживали такого гордого названия по малости своей и более напоминали селения, зато монастыри католические красовались высокими стенами и более всего напоминали рыцарские замки, готовые к обороне против всякого неприятеля. А тут еще граница австрийская была совсем под боком, иначе куда бы улизнул Дюмурье? В общем, район казался очень выгодным для конфедератов, однако Александр Васильевич оказался в своей стихии. Точно саламандра из огня выныривал он в неожиданном месте, и его опаляющее дыхание истребляло самое намерение к сопротивлению. Правильная война была здесь неприменима, методичность, расчетливость, осторожность и постепенность не могли дать результата. Нужны были стремительность и внезапность удара, чем Суворов владел в совершенстве, что ранее продемонстрировал в Пруссии.
Петр не мог устоять перед искусом и, даже не успев оправиться от ран, испросил себе командование одним из летучих отрядов, которые замиряли окрестности. Собственно, раны были не столь уж и тяжелыми, хотя временами побаливали. Кстати сказать, оказались они первыми во всей военной карьере полковника Валова, и даже удивительно было, что не знаменитый прусский штык тому был причиной, а пуля какого-то полупьяного шляхтишки. Северьян бурчал недовольно, потому как с лошадью он так и не обвыкся, несмотря на все свои старания, однако исправно сопровождал Петра во всех вылазках. Про Ивана с Василием и говорить не приходилось, они с радостью вернулись на военную стезю, от которой уже начали отвыкать.
Хотя нынешняя служба была военной только по названию. Отряды рыскали окрест, стараясь выловить посланцев конфедератов. С обывателями, уличенными в связях с мятежниками, поступали сурово, но справедливо. Суворов настрого запретил их обижать, однако за таковые действия на все местечки и фольварки накладывалась соразмерная контрибуция, выплачивать которую казаки заставляли незамедлительно. И если там кого нагайкой по спине вытянут, так то не по злобе, а послушания ради. Расчет был самый верный – бить следовало по карману обывателя, тогда у него всякие крамольные мысли из головы улетучатся. Александр Васильевич, разумеется, предпочел бы устроить еще одно дело, вроде ланцкоронского, однако ж то было не в его власти, а так округа в самое короткое время была приведена к покорности. Рецепт противу войны партизанской был найден.
Но для Петра эта идиллия продолжалась недолго. В один прекрасный, точнее совсем не прекрасный, день в Люблин заявился граф Александр Иванович Шувалов, начальник Канцелярии тайных и разыскных дел. Видимо, нашлись в штабе Суворова доброхоты, которые донесли ему, чем тут сынок занимается, да и представление к ордену за отвагу сверх предписанного долгом свою роль сыграло. Ну и выволочку же он Петру устроил! Конечно, не прилюдно, дабы авторитет подполковника не уронить, нет, он заперся с ним дальней комнате и начал орать так, что стекла лязгали.
Выяснилось, что Петр – легкомысленный шалопай, мальчишка и буян, которому нельзя доверить ни одного серьезного дела. Не наигрался, понимаете ли, до сих пор! Уже тридцать лет стукнуло, двое детей растут, а ему бы все на конях скакать да саблей размахивать! Вот прикажет сейчас взять на караул да посадит на месяцок в холодную, чтобы дурь из головы выветрить. Ему что было приказано? Добиться возмущения поляков, а после того сообщать генералам русским о замыслах и планах конфедератов, дабы самым быстрым способом это возмущение погасить. А он чем занялся?
Петр пытался отговариваться, утверждая, что он один и разорваться на сто мелких отрядиков партизанских не в состоянии, чтобы следить за каждым помещиком, которому в голову взбредет побунтовать. Ендржеевский бунтует, Мосьцицкий бунтует, а я чем хуже? Наберет десяток мужиков, разгромит ближайшую корчму, на том его бунт начнется, на том и закончится. И таковое можно предотвратить лишь путем неукоснительного исполнения плана, предложенного Суворовым, – разгромить не войска мятежников, потому как их нет, а кошельки, что для панов не в пример болезненней.
Но под конец Александр Иванович нанес решающий удар. Когда он уже устал орать и даже слегка охрип, он как-то очень грустно спросил:
– А обо мне ты подумал? Если тебя убьют, каково мне-то, старику, дальше жить?
Вот тут Петр не нашелся, что возразить, только покраснел, точно рак, и замолчал.
– В общем, собирайся, – приказал Александр Иванович. – Завтра мы с тобой отправляемся в Петербург, дел тут больше никаких не осталось, управятся без тебя. А то жена твоя уже все глаза проглядела-проплакала, дожидаючись. Да и у меня на тебя новые виды имеются. Хватит тебе тут по лесам рыскать, снова надо серьезным делом заниматься.
– Где? – только и спросил Петр.
– Там узнаешь, – холодно ответил граф. – Наши дела огласки не любят, чем позже узнаешь, тем для тебя же лучше.
Петр проболтался в Петербурге почти год. За это время возмущение польское окончательно угасло, и король Станислав Понятовский вернулся в Варшаву. Однако ж самое главное, ради чего все это затевалось, было достигнуто. Он был вынужден подписать договор с Россией о передаче ей Восточной Померании, а также земель Кульмской, Мариенбургской и Эрмланда, доставшихся Польше не по праву, а как злодейская добыча после гибели Тевтонского ордена. Сыскались в подвалах Тайной канцелярии старинные пергаменты, кои подтверждали намерения великого магистра объединить их с землями Ливонского ордена, то есть с нынешним герцогством Курляндским. А кому сегодня принадлежит оное герцогство? То-то!
После успешного окончания кампании Петру была дарована аудиенция в Зимнем дворце у императрицы, там он и узнал о пожаловании ему титула, правда, на сей раз без земли и крепостных, тако же он произведен был в полковники. И не увидел он в глазах Екатерины особой теплоты, то ли дело покойная государыня Елизавета! Когда он напрямик спросил об этом у графа Шувалова, тот помрачнел надолго и сказал нехотя, что связано это с давними делами. Императрица понятия не имеет, как именно кончил свои дни великий князь Петр Федорович, но подозрения имеет, что не обошлось тут без Тайной канцелярии. Вот потому Петру лучше сейчас будет уехать куда подальше, скажем, в Париж. А то ведь граф Петр Иванович уже помре, да и сам Александр Иванович стал слаб здоровьем, так что некому будет в случае чего перед императрицей за него заступиться. Братец Ванечка далек от этих дел, пусть в неведении и пребывает. Всем лучше будет. И на прощание Александр Иванович бросил фразу, которую Петр понял далеко не сразу:
– Иным письмам лучше оставаться непрочитанными, потому что после времени они могут ударить в противоположную сторону.
Вот так граф Петр Валов-Мариенбургский и оказался в прекрасной Франции. Хотя нет, из Петербурга выехал граф Петр, но в Париж прибыл барон Петер фон Вальдау, благо не привыкать было к этой личине.
Глава 4
Граф Панин, приятно улыбаясь и низко кланяясь, вошел в кабинет императрицы. Екатерина милостиво протянула графу руку для поцелуя и немного капризно поинтересовалась: